Моя чужая жена

Дима останавливается, резко оборачивается к Василю, лицо его от ненависти белеет:

– Что? А ну повтори, что сказал!

Тим становится в стойку. Противники уже готовятся начать бой по второму кругу, как вдруг над самой кромкой леса появляются бликующие на солнце точки. Приближаясь с глухим, непрерывным гулом, точки превращаются в невиданных гигантских металлических птиц.

Василь, задрав голову кверху, шепчет:

– Гляди-кась. То ж самолеты.

Все ребята вслед за ним поднимают головы.

Мальчишки заинтересованно смотрят вверх, затем оглядываются друг на друга. Самолеты пролетают в сторону деревни, и ребята видят, как из них начинают сыпаться какие-то странные чурбачки.

– Что это? – вслух произносит Дима.

Тим, усевшись рядом с мальчишками, смотрит на самолеты с таким же недоумением. Вдруг Василь, смекнув что-то, как самый старший, отчаянно орет:

– Ребзя, ложись! Ложи-и-ись!

И, не дождавшись реакции, с силой валит сидящего рядом Диму на землю и сам падает навзничь.

И тут же грохочет взрыв, потом второй, третий… Все небо исчерчено серыми полосами гари. Сквозь стрекот винтов слышен скрежет открывающихся бомболюков. Темными фонтанчиками вздымается земля. Вспыхивает край леса, в который угодила бомба.

Мальчишки лежат на земле, прикрыв головы руками. Сбросив бомбы, самолеты разворачиваются и улетают. Ребята несмело поднимаются, оглядываются по сторонам и, забыв о драке, не сговариваясь, бросаются врассыпную. Тим поспевает за мчащимся по полю Димой.

Волнуется под утренним слабым ветром поле, клонятся тяжелые, налитые солнцем колосья, мелькают в дымном мареве вихрастые мальчишеские головы, слышатся крики:

– Война, хлопцы!

Бегущий впереди Василь неожиданно запинается и падает навзничь. Поравнявшись с ним, Дима видит, что Василь, наливаясь синеватой бледностью, хватает ртом воздух. По его рубашке возле правого плеча разливается красное пятно. Дима, не останавливаясь, пробегает мимо, затем возвращается, подхватывает недавнего противника под мышки и, тяжело отдуваясь, волочет его к деревне.

Дима в перепачканной кровью и землей рубашке несется по деревне, врывается в избу, влетает в чисто выметенную деревенскую горницу. Бросается к столу, чуть не свалив с него кастрюлю с вареной молодой картошкой, посыпанной укропом. Мечется по комнате, задевая плечом полки с расставленными на них глиняными мисками и горшками, кричит:

– Зина! Зина! Где ты! Я такое видел, Зина!

Из дальней комнаты появляется Зина, в руках у нее вышитое полотенце. Губы старой няни скорбно сжаты, покрасневшие глаза смотрят на мальчика так, словно Зине физически больно от того, что она сейчас скажет.

Подойдя к Диме, она обнимает его и произносит куда-то ему в плечо:

– Война… Война, светушко! Я давно живу на свете, уж видала такое. Беда, маленький, беда. Война!

Сквозь окно видно, как бегут по улице деревенские, останавливают друг друга, делятся страшной новостью.

Дима стоит у окна и смотрит на улицу. Улица пустынна, вдоль покосившегося, щербатого плетня едет немецкий открытый джип, в кабине два офицера в нацистской форме.

Лукавая и чуть настороженная собачья морда выглядывает из кустов боярышника. Еле слышно, по-волчьи ступая, Тим крадется к дому, держа в зубах только что пойманную утку. За месяцы тяжкого, выворачивающего нутро голода умный пес пристрастился к охоте. Вот и сейчас он молниеносно настиг свою добычу в камышовой заводи.

Увидев его, офицеры притормаживают, один из них перевешивается из машины и хочет погладить собаку. Тим, оскалившись, глухо рычит, фашист хохочет, обнажая крепкие белые зубы.

Дима выскакивает из дома. Теперь видно, что он тоже сильно переменился за это время. Он бледный, изможденный. Детская припухлость полностью сошла с его лица. Выступили высокие скулы, темные, когда-то искрящиеся смехом глаза глубоко запали. Понятно, что мальчик голодает. Бежит он с трудом, ноги плохо слушаются его.

Дима останавливается напротив немецкой машины. Тим подбегает к нему, радостно демонстрируя добычу. Дима машинально берет у него утку, не отрывая ненавидящих глаз от черного джипа. Белозубый офицер обращается к нему:

– Малчик. Стоять здесь. Я покупать твой собак! – Загибая пальцы, он начинает перечислять сокровища, которые обретет Дима, продав собаку. – Много хлеб, тушенка – айн, цвай, драй – три банка. Нет, пять! Пять банка тушенки за твой собак!

Дима, судорожно сжимает кулаки, свирепо смотрит на офицера, цедит сквозь зубы: «Не продается!» – и, отвернувшись, направляется к дому. Обескураженный немец краснеет от злости, яростно хватается за кобуру, но второй офицер останавливает его, махая в сторону уходящего Димы рукой – пусть, мол, идет, доходяга, сам от голода подохнет, и овчарка бесплатно достанется, не надо будет тушенку тратить. Довольные, офицеры звонко хохочут, белозубый нажимает на газ, и машина уезжает, подняв за собой шлейф серой пыли. Мальчик смотрит ей вслед, сжав зубы, сплевывает на дорогу и говорит яростным шепотом:

– Чтоб вы сдохли!

Потрепав Тима по загривку, Дима идет к дому, поминутно озираясь, проверяя, не заметили ли соседи их возвращения.

Дима входит в дом. За ним трусит Тим. Собачью добычу Дима аккуратно кладет на табурет и, проходя мимо, гладит Тима по голове, бормоча:

– Хороший пес, молодец! Супу наварим. Вот Зина обрадуется. Совсем она у нас с тобой слабая…

Дима отдергивает грязную вылинявшую занавеску, за которой открывается лежанка. На смятой пестрой подушке лежит Зина. Лицо ее страшно – глаза глубоко запали, торчат под истончившейся кожей скулы, она едва улыбается Диме бледными синеватыми губами.

– Зинушка, ты поспала? – обращается к ней мальчик и, склонившись, целует няню в пергаментного цвета лоб. – А Тим-то у нас дичь добыл, представляешь? Ты мне объясни, как ощипать, а я сварю.

Но Зина не слышит его, глаза ее лихорадочно блестят, она силится поднять чудовищно тонкую, перевитую ярко выступившими венами руку.

– Ох, беда, беда, как же ты один будешь, Димка? – бормочет она. – Ты меня послухай, светушко! Уходи из деревни, сейчас уходи. В лес, к партизанам, куда дойдешь…

Дима пытается возражать, но она торопится сказать все, что задумала, пока силы не изменили ей:

– Я умру скоро, и Петруси эти окаянные, соседи наши, узнают, что нет меня, придут за Тимкой, изрубят его и съедят… Как бы и самого тебя…

– Зина, что ты? Жар у тебя, что ли? – пугается Дима. – Погоди, я тебе водички принесу.

Зина тонкой синевато-бледной рукой хватает его за запястье, останавливает, шевеля губами из последних сил:

– Ты ничего не бойся, Димушка. Ничего не бойся! Мы их одолеем, проклятых. Потому что за нами правда. За нами, а не за ними. Ты это помни и ничего не бойся. Ты выдержишь и будешь жить долго-долго. И счастливо!

Обессиленная, Зина откидывается на подушку, лицо ее сереет, глаза еще больше западают. Дима убегает в угол комнаты, садится на пол, обхватив голову руками. Тим ластится к хозяину, пытается лизнуть его в щеку, мальчик обнимает собаку за шею.

Постепенно в горнице темнеет, наступает ночь. Тим поднимает голову и начинает тоненько, заунывно подскуливать. Дима проходит по дому, закрывая ставни, заглядывает к Зине, несколько секунд стоит молча, видно только, как дрожит, вцепившись в край занавески, его рука, затем он едва слышно свистит Тиму и выходит из дома. Собака плетется за ним.

Дима и Тим выходят из леса, оставив там свежий холмик земли. Тим жмется к мальчику. Дима машинально гладит его голову ослабевшими пальцами.

Мальчик и овчарка выходят на деревенскую улицу, приближаются к дому. Еще издали Дима замечает, что дверь дома болтается на одной петле и тревожно хлопает на ветру. Он останавливается. Тим, присев на задние лапы, глухо ворчит, затем, по-волчьи крадучись, прижав уши, пробирается в дом. Дима затаив дыхание ждет возвращения верного друга. И вскоре собака появляется в дверях, хрипло рыча. Дима проходит в хату и останавливается на пороге.

Здесь все перевернуто – хрустят под ботинками глиняные черепки, кружатся в воздухе перья вспоротой перины, даже половицы кое-где оторваны с мясом. Вид разгромленной комнаты угнетающе действует на мальчика. Он медленно садится на пол, растерянно перебирает пальцами черепки. Тим носится по комнате, принюхивается, рвется в дверь, но мальчик его не пускает:

– Тише, Тимка, тише… Никого нам уже не поймать. Уходить надо, Зина права была… Только как? Через лес не проберемся – немцы…

Тим пристально смотрит на хозяина внимательными, все понимающими глазами. Дима делает Тиму знак, и они выходят во двор.

Дима бесшумно проходит по двору, указывает Тиму на чердачное окно и с трудом приставляет к этому окну деревянную садовую лестницу. Он отдает четкие резкие команды, как когда-то в незапамятные времена еще в Москве, когда дрессировал щенка на специально оборудованной собачьей площадке. Не добившись результата, мальчик берет Тима на руки, толкает его вверх. Пес не может понять, чего от него хочет хозяин, рвется из рук. Дима отпускает его, поднимает с земли утку, зашвыривает ее в узкое чердачное окно. Тим понимает, чего от него добиваются, и с Диминой помощью вскарабкивается по лестнице в окно.