Одна судьба на двоих

Если же мы с Гришкой, осатанев от необузданного веселья, целый день носились по двору, играя в разбойников или пиратов, он никогда не шикал на нас. Лишь где-нибудь под вечер выходил на крыльцо и окликал:

– А ну руки мыть мигом! Ужин на столе!

Мы вваливались в дом, плюхались за стол и набрасывались на поджаренную мелкими дольками картошку с лесными грибами.

– Что, Григорий, – спрашивал дед, серьёзно поглядывая на нас, – как жизнь молодая?

И Гришка с набитым ртом отзывался:

– Бьёт ключом, Петр Афанасьевич.

Гришка…

Он появился в моей жизни, когда мне было восемь. Но мне казалось, что я, ещё не зная его, все равно думала о нём и мысленно разговаривала с ним. Словно бы какой-то детский воображаемый друг внезапно обрёл плоть и кровь.

В школе мне никогда особенно не удавалось ладить с одноклассниками. Я была довольно тихой, замкнутой девочкой, больше любившей засесть с книжкой где-нибудь в уголке под лестницей, чем участвовать в шумных детских проказах. Во мне не было лёгкости и кокетства, как в других девчонках, я часто не могла подобрать нужных слов, остроумно ответить на отпущенное в мою сторону замечание, и потому, наверное, слыла нелюдимой. И постепенно за мной укрепилась слава дикарки, отшельницы, с которой не стоит иметь дела. Нет, меня особенно не дразнили, не обижали – дед немедленно вмешался бы, если бы что-то такое стало ему известно. Меня просто не замечали, не принимали в расчёт. Если класс отправлялся куда-то на экскурсию, даже учителя, пересчитывая детей по головам, никогда не могли вспомнить, кто же этот загадочный двадцать седьмой человек в группе. А наткнувшись взглядом на меня, бормотали смущённо:

– Ах, точно, Рада…

А потом вдруг появился Гришка. Наша классная, Валентина Викторовна, завела его в класс как-то хмурым осенним утром и объявила:

– Дети, у нас в классе новый мальчик Гриша Михеев. Он теперь будет учиться с нами.

Я помню, как неохотно оторвалась от лежавшего на коленях под партой толстого тома Дюма – у меня как раз д’Артаньян должен был отправиться в Лондон за алмазными подвесками, подняла глаза и увидела перед доской насупленного лохматого мальчишку, который настороженно обводил всех нас внимательными цепкими глазами непонятного цвета. Меня как раз тогда и заинтересовали эти глаза – захотелось немедленно рассмотреть, какие же они на самом деле. Карие, зелёные, серые? Слишком много в них смешалось красок и оттенков. И в то же мгновение я внутренне напряглась, потому что единственное свободное место за партой было рядом со мной. А мне так вольготно жилось в одиночестве на моей последней парте, мне так не хотелось, чтобы ко мне подселяли этого странного мальчишку.

Но, конечно же, Валентина Викторовна, оглядев класс, тут же выцепила взглядом пустующий рядом со мной стул и нацелила новенького прямо на него:

– Иди, Гриша, сядь рядом… – она замялась на секунду, как всегда делала, когда возникала необходимость назвать меня по имени. Слишком редко ей доводилось его произносить. – Рядом с Радочкой. Итак, дети, начнём урок.

Мальчишка аккуратно присел на краешек стула рядом со мной, я же неприязненно отодвинулась от него и молча уставилась в свою тетрадку. Он поёрзал на стуле, покосился на меня и шепнул:

– А ты почему Рада? Радуешься всё время?

– Ха-ха, – фыркнула я, к тому времени уже уставшая от вопросов по поводу собственного необычного имени. – Очень смешно.

– Не, правда… Интересно же… – протянул он.

Но, натолкнувшись на мой сердитый взгляд, замолчал и стал смотреть на доску. Так мы и просидели с ним первые две недели. Гришка пытался изредка о чём-то со мной заговорить, я неприветливо зыркала на него, и он сдавался. С другими ребятами в классе он, как и я, особенно не сошёлся, да и сходиться, по всей видимости, не собирался. На переменах слонялся по коридору и как-то тоскливо заглядывал в окно.

Всё стало по-другому в тот день, когда наша Валентина потащила нас на традиционный осенний пикник. Нам было велено взять из дома что-нибудь съестное – картошку, помидоры, огурцы, сосиски, приготовить одеяла, натянуть резиновые сапоги и собраться в субботу утром перед школой. Считалось почему-то, что такие мероприятия сплачивают коллектив.

В лесу по-осеннему пахло чем-то сладковато-яблочным. Солнце пробивалось сквозь чуть поредевшую золотую листву. Под ногами алел ковёр из разноцветных листьев. Вообще весь лес в тот день напоминал древний храм: высокие стволы – как колонны – уносились к золочёному куполу, в солнечных лучах неспешно плавали пылинки, эхо наших голосов весело отзывалось среди деревьев.

Я помню, как Гришка, шагавший рядом со мной, вдруг ухватил меня за руку и шепнул:

– Гляди, свиристель.

– Где? – заозиралась я.

– Да тише ты, – шикнул он. – Погоди, отстанем от этих…

Мы замерли на месте, выжидая, пока ребята отойдут вперёд. Стояли вместе, и Гришка так и не выпускал моей руки. Тогда я впервые отметила, какая у него загрубевшая, исцарапанная ладонь. Солнце золотило его тёмные ресницы, и мне на миг показалось, что он сейчас сощурится, наморщит нос и чихнёт. Но ничего подобного не произошло.

Наконец, когда их голоса умолкли, Гришка скомандовал:

– Иди за мной. Только тихо.

Повернулся и бесшумно юркнул в кусты. Я пошла за ним, неловко наступила – и под ногой сухо хрустнула опавшая листва.

– Тише! – снова шикнул он на меня. – Вот теперь смотри! Красивая? – благоговейно протянул Гришка.

– Ага, – кивнула я.

Птица и правда была красивая, и я раньше никогда не видела свиристелей.

– Она на тебя похожа, – вдруг ляпнул Гришка, обернулся и озорно ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами.

– Почему это?.. – оторопело произнесла я и вдруг, увидев мерцающие в его глазах искорки смеха, ахнула. – Ах ты! – и огрела его сумкой, в которую дед заботливо напихал мне каких-то припасов.

Гришка, рассмеявшись, сделал мне подсечку, я потеряла равновесие, и мы покатились по земле, молотя друг друга кулаками, смеясь и отфыркиваясь. Тогда, в восемь, мы, наверное, были ещё равны по силе. А может, никому из нас не хотелось драться всерьёз. И, когда нам надоело мутузиться, мы просто раскатились в разные стороны и остались валяться на спине, глядя в виднеющиеся меж листвы клочки чистого голубого неба.

– Вон то облако на пароход похоже, – ткнул куда-то пальцем Гришка.

Я присмотрелась и возразила:

– Не на пароход, а на траулер.

– Откуда знаешь? – с интересом глянул на меня он.

– А ты откуда – про птиц?

– От отца, – рассказал Гришка. – Он в лесхозе работает… Ну, в посёлке, где мы раньше жили.

– А почему сюда переехал? – спросила я.

– Так мамка с отцом развелась, – объяснил он. – Папка, он… Ну, ушёл от нас. К другой бабе ушёл. А мамка тогда нас с братом собрала и сюда перевезла, здесь дом остался от бабки.

Он нахмурился, сел и принялся рассеянно ворошить ботинком пожухшие листья. И я вдруг как будто приняла на себя странную ответственность за этого мальчишку, за его чувства и мысли, начала рассказывать:

– А я с дедом живу. Ну, то есть с родителями, конечно, но они в море почти все время, а я – у деда. А он бывший боцман, вот он меня и научил. Я много всего про корабли знаю. Рассказать?

И Гришка тогда отвлёкся от своих мрачных размышлений, бросил с явным интересом:

– Конечно!

Мы с ним так заболтались, что и не вспомнили про то, что отстали от своего класса. Нам и в голову не пришло, что Валентина Викторовна, привычно пересчитав школьников по головам и не обнаружив двоих, уже подняла тревогу. Что нас давно ищут, носятся по лесу и зовут:

– Ау! Рада, Гриша, ау!