Ночной приятель

Ночной приятель
Ольга Покровская

Повесть, написанная в стилистике готического романа, сюжет которой выстраивает появление в одном из уездных городов России 20-х годов прошлого века человека в облике недавно покончившего с собой Сергея Есенина. Действующие лица: молодой служащий, девушка-библиотекарь, глава администрации города, чекист, кухарка-домработница, председатель сельсовета и другие, ну и, разумеется, являющийся перед героями повести по ночам «Сергей Есенин».

Ночной приятель

Ольга Покровская

© Ольга Покровская, 2020

ISBN 978-5-0051-5712-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ночь подбиралась к городу с окраин. Пока на центральных улицах, выстроенных в безупречный фронт, еще белели особняки и бывшие доходные дома, избяные закоулки утонули в темноте, словно накрытые периной, через которую не проникают ни лучи, ни звуки. Редкие огоньки мерцали в окошках за заборами, среди садовых веток, и иногда спросонок рычали потревоженные в бдительной дреме собаки. Библиотекарша Ася, вернувшись в закуток, который снимала у квартирной хозяйки, вскипятила чайник и грела у его закопченных боков руки, озябшие, пока она пробиралась кривыми ходами мимо огородов вдоль реки. Ее порядком утомил хлопотливый день, а вечером еще задержали двое посетителей, впившиеся в книги, которые она им выдала, как очумелые оводы, и всячески валявшие дурака, прикидываясь, что поздний час их не касается, когда пришла пора закрывать читальню. Один – лопоухий парень с лихорадочными глазами, потребовал том Маркса и судорожно шелестел страницами, вгрызаясь в экономическую науку, пока Ася поневоле забавлялась, как витражами светятся в закатных лучах его оттопыренные уши. Второй был аккуратный, в вычищенных сапогах, дядечка лет сорока; он набрал множество брошюрок и монотонно перекидывал нескончаемые листы, записывая что-то бисерным подчерком в тетрадку и закусывая линялый, продымленный махоркой ус. Время текло медленно, и Ася, досадуя на огорчительную заминку и торопя время, думала, что все равно к ней вечером придет в гости Ваня – Ванюша, как называли его знакомые и даже его начальник, рыхлый и грустный председатель орготдела товарищ Штосс. Что они будут пить чай с сухарями и пойдут гулять и что Ванюша, наверное, уже освободился от службы, которой товарищ Штосс не сильно загружал подчиненного. Настырные читатели просидели почти до темноты и потом, словно опомнившись, разом поднялись и вышли из библиотеки.

Ася пригрелась у чайника и замечталась под шорохи и потрескивание половиц. Со стуком, крякнув, упало яблоко за окном, и она вспомнила, что надо принести воды. Было еще не поздно, но за мутными, засиженными мухами стеклами висела слепая чернота. Подоконник замело порошей из сухих насекомых. Тоска и бездомность, мучившие усталую Асю в промозглые и беспросветные вечера, изводили ее сегодня особенно сильно. Нехотя подавив дурные мысли, она вздохнула и сделала усилие, чтобы подняться, накинуть полушалок, нашарить в сенях ведро и выйти во двор.

Она вздрогнула, почуяв в темноте чужое дыхание, но тут же с облегчением распознала квартирную хозяйку, которая грызла семечки на завалинке, болтая ногами в плотных хлопчатобумажных чулках.

– К колодцу? – спросила хозяйка, отплевываясь. На лоснящееся лицо падал жидкий свет из окошка. – А я в курятник выходила. Кудахчут, думала – хорек залез, а это пестрая с насеста свалилась. Малохольная – сдохнет, что ли…

И, словно подтверждая ее слова, в курятнике ошалело заклокотали.

Ася почти подошла к калитке, когда хозяйка позвала в спину:

– Аськ, а правда, на Введенской покойника похоронят?

– Не покойника, а героя, красноармейца из продотряда, – объяснила Ася. – Его бандиты забили… сейчас тело нашли. Похоронят с почестями, сквер разобьют, памятник будет… еще переименуют площадь, будет Степана Горшкова…

Ей отчего-то представилось, как неуютно будет вечерами ходить через площадь, словно по кладбищу, но она засовестилась, что поддается поповским суевериям.

– Чудно, – бросила хозяйка. – Власть… как не люди, – из ее крупного рта вылетел плевок подсолнечной лузги.

Скрипнула покосившаяся калитка, и, словно в ответ, из пруда подала голос жаба, запоздавшая с брачными играми. Внизу, у реки, белел прозрачный туман, растекаясь по прибрежным кустам, как снятое молоко. Месяц затягивала дымка. Пахло грибами, фруктовой брагой и печным дымом. Вдоль канавы синели зловещие свечки люпинов. Подойдя к колодцу, Ася чиркнула спичкой, чтобы не поскользнуться на прелых, тронутых тиной досках. Плеснуло ведро; возясь с воротом, Ася не услышала тихих шагов и испугалась, когда рядом в почти танцевальном па мелькнула фигура.

– Гражданка! – каркнул в темноте хриплый голос. – Как пройти на Введенскую?

Ася снова чиркнула спичкой и поразилась, что вместо грубого и неказистого, как подразумевал вульгарный тембр, лица в отсвете пламени блеснули золотые, ухоженные, переливчатые, словно елочная мишура, волосы.

– Погаси… дура! – закричал незнакомец, отворачиваясь.

Он ловко, гимнастическим ударом пнул ведро, так что Ася едва успела отпрыгнуть в сторону от хлынувшей ей на ноги воды, и исчез, словно провалился сквозь землю, оставив библиотекаршу в столбняке. Она даже не сразу подобрала опрокинутое ведро, которое катнулось по мокрой глине полукругом и съехало в ямку. В видении, поразившем Асю как гром среди ясного неба, не было не только логики, но и вообще какой-либо шаткой основы, полагающейся на органы чувств. Это была лишь догадка; но беспричинное наитие убеждало Асю сильнее, чем если бы она разглядела незнакомца в подробностях.

– Нет… – проговорила она, призывая себя не сходить с ума. – Этого не может быть…

Мельком увиденный – угаданный, извлеченный из мрака силой фантазии – человек так поразил ее, что она не заметила, как в темноте, по рытвинам и колдобинам убогого переулка вернулась в дом и села на лавку, осознавая странное озарение, мелькнувшее перед ней ослепительно, как молния. Сердце колотилось, словно с него сорвало тормоз; Ася, урезонивая себя, прижала ладони к пылающему от восторга лицу – она была уверена, что без ошибки, шестым чувством узнала прохожего, даже не разглядев его черт и приблизительно не оценив внешности: какого роста, во что одет, что за сорта человек. Убеждение, что она открыла сногсшибательную тайну, настолько потрясло ее, что разум пасовал перед ликующим экстазом, который она еле смиряла: у нее давно, никак не исцеляясь, еще болела рана, причиненная необъяснимой смертью поэта, которого Ася нежно любила и чьи стихи любила повторять, изнывая от сиротства, затерянная и забытая в чужом городе, куда ее направили, когда она закончила курсы. Да разве она одна? Не далее, как вчера в ее библиотеке сидела некрасивая, угрюмая девушка со скошенным подбородком и, сморщив лоб от натуги, переписывала в тетрадь рифмованные строчки. И Ася еще таила в душе болезненное недоумение, даже несмелую обиду на поэта: как же так? Ведь страшные годы с разрухой, болезнями и голодом остались позади, в замиренной стране постоянно что-то делается, что-то строится, что-то планируется, в общем – кипит созидательная работа. Как получилось, что теперь, когда можно спокойно творить, – лучший, любимейший, самый знаменитый русский поэт покончил с собой? Несообразность исхода подсознательно мучила Асю все время, что прошло с трагической даты, – но теперь ей случайно, счастливой оказией явилась истина. Конечно, он не умер – не мог умереть. Ее обманули – но, видно, это был потребный обман, раз государство поддержало эту сказку и газеты послушно повторили то, чего не могло быть.

Ася сразу, захлебываясь от нетерпения, поделилась открытием с Ванюшей, который не замедлил явиться вовремя, но тот – дремучий, медлительный, здоровый парень с чугунной челюстью, детским носиком и телячьими глазками – не разделил ее восторгов. Он вообще был далек от книжных удовольствий.

– Некролог печатали, – проговорил он рассудительно. – Зачем партии и правительству граждан обманывать? Тебе почудилось…

Ванюша был недоверчив, и Асю тронул его непрошибаемый скептицизм, над которым она посмеялась про себя. Ванюша доверял только зрению, слуху и обонянию.

Обоняние у него было первостатейное. Когда Ася вывела кавалера на прогулку, то, открывая калитку, он потянул носом и сообщил с бдительным видом:

– Горит, что ли, где…

Кто-то протопал мимо по улице, и Ванюша повторил громче, обращаясь в темноту:

– Горит, что ли?..

– Пожар! – охотно бросил в ответ некто невидимый. – Кажется, в доме Таганова!..

Так горожане по привычке называли капитальный лабаз на бывшей Почтовой улице, где купец Таганов до революции держал весьма популярный в городе магазин с пекарней и где во время оно продавались знаменитые на всю округу калачи.

Ванюша недовольно засопел.

– Надо пойти, – пробурчал он. – Если что-то серьезное, Исайя Алексеевич спросит. Ты не ходи – затопчут…

Выдав девушке ценные указания, Ванюша тут же покинул Асю и зашагал к центру. Выйдя из переулка, он заметил, что над бульваром висит медная шапка зарева. Дымом пахло уже отчетливо. Конечно, Ванюша знал, что Исайя Алексеевич – его начальник, товарищ Штосс – вряд ли лично явится на заурядный инцидент, где пристало находиться лишь исполнителям рядового звена и праздным зевакам, но он понимал также, что любой пожар какнибудь обязательно скажется на работе их орготдела, и хотел быть во всеоружии: товарищ Штосс наверняка оценил бы по достоинству рвение подчиненного, который держит руку на пульсе. У вросшего в землю, кряжистого здания с исполинскими стенами – не зря в одном крыле, где имелись неподъемные засовы и железные решетки, помещалась милиция – уже занималась крыша. Морковное пламя выбрасывало в воздух клубы густого, ржаво-грязного дыма. Вокруг уже собралась взбудораженная, охочая до зрелища, но довольно бездеятельная толпа; по воздуху зигзагами летали бумаги, вынесенные тягой со второго этажа. Кто-то пробежал мимо Ванюши к окну, размахнулся и метнул на стену воду из ведра; влажный язык лизнул штукатурку и растаял бесследно. Лопнуло стекло, и женщина в косынке завизжала. Какой-то человек появился на крыше, видимо, еще целой.

– Уходи, уходи! – закричали смельчаку зрители и замахали руками.

Пожарные развернули брандспойт, и водяная струя ударила в стену.

– Там живой! – раздался истошный крик, и Ванюше тоже показалось, что в глубине дома, за окутанной дымом решеткой отчаянно задрыгался гибкий силуэт, словно заметалась в корчах большая кошка. Но пожарные смотрели наверх и, пока неторопливый Ванюша шарил глазами по сторонам, какой-то человек опрокинул на себя ведро, накрылся полой пиджака и бросился в дверное сопло, тут же с воем вздыбившее за смельчаком пламя до потолка. Толпа заголосила и задергалась; прибежал из-за угла пожарный, но, встретив выхлоп дыма, запнулся на пороге. Заинтригованный Ванюша, любивший наблюдать за интересным действием, сунулся было ближе, но пожилой брандмейстер грубо оттолкнул его в сторону.

– Отошли посторонние! – рявкнул он, и Ванюша, пожав плечами, отступил, успев заметить, как руки с растопыренными пальцами протянулись вперед и почти выдернули из пожара женщину, которая выскочила на безопасное место стремительно, как ядро из пушки.

Появившийся следом мужчина чуть промедлил, и на его голову со страшным, словно взрыв, треском упала переломленная балка. Ожесточенным роем взвились искры, толпа ахнула; мужчина упал как подкошенный, а невредимая женщина, скакнув в сторону, стянула с головы черный от сажи платок, которым закрывала рот и нос. Круглое закопченное лицо сверкнуло облегченной улыбкой, и погорелица задышала, хватая воздух испачканным ртом, как рыба, вытащенная из воды. Она была в шоке и даже не обратила внимания на своего спасителя, который корчился на земле и стонал:

– Больно… больно… глаза!.. Пропади пропадом, глаза жжет!..

К нему, смыкая человеческое кольцо, подбежали с разных сторон люди; кто-то наклонился посмотреть, кто-то захлопотал над раненым со знанием дела. Ванюша еще потолкался для виду среди толпы, которая уже устала от впечатлений, – поспрашивал у очевидцев, кто пострадал, есть ли еще жертвы, и, решив, что получил достаточно сведений, отправился домой. Вечер все равно был испорчен.

Он занимал комнату в бывшей квартире банковского управляющего, который укатил за границу еще до революции, с первыми залпами германской, – на втором этаже благообразного дома, украшавшего главную улицу. По бокам от Ванюшиной комнаты обитали еще два соседа, а гостиную с кабинетом занимал лично товарищ Штосс.

В комнате было душно. Палевая бабочка зашуршала крыльями под зажегшейся лампой. Ванюша открыл окно, и с улицы донесся несильный, но тошнотворный запах гари, тронутый акцентом навоза. Где-то скрипели колеса, невидимые копыта постукивали по брусчатке, натужно фыркала лошадь. Квартира спала – товарищ Штосс укладывался рано, требуя от обитателей уважать его потребности и соблюдать здоровый режим. Ванюша собрался ложиться, но в прихожей затренькал звонок и раздались визгливые, запальчивые голоса. Мужской принадлежал Ванюшиному соседу, Константину, а женский Ванюша не узнал, но он в любое время не привечал гостей, а сейчас тем более никого не ждал, поэтому лишь философски удивился, считая, что неурочный визит его не коснется, – однако в дверь постучали, и недовольный Константин, просунув голову в проем, уставился на Ванюшу матовыми глазами.

– Это к вам, – сообщил он скрипучим дискантом, раздувая иконописные ноздри.

Дверь, которую он аккуратно придерживал, распахнулась от хорошего пинка, и в комнату влетела взволнованная женщина, в которой Ванюша узнал Асину подругу, учительницу младших классов Евгению Федотовну.

– Я знаю, – выпалила она, и Ванюша отдернул руку, гнушаясь прикосновения влажной и горячей ладони. – Ты видел, Асе не почудилось, правда?

Константин, покоробленный этой бесцеремонной сценой, исчез, и тогда только Ванюша, который с первых слов догадался, о чем его спрашивает склонная к беспричинной эйфории, недалекая Евгения Федотовна, хмуро буркнул в ответ:

– Я не видел… обозналась она. Как это может быть? Фантазия.