Ключ от всех дверей

И сразу вспомнил Мизгирь, как мягким пружинистым скоком, с кочки на кочку, вёл и вёл их кот за собой, прочь от избушки на птичьих ногах. Следом – легонький Ивашка, Мизгирь же замыкал шествие, то и дело бросая сторожкие взгляды по сторонам: не притаился ли кто? Но нет – чисто. Только желтоглазые лягвы по корягам расселись. Чуть приблизишься – прыскают в стороны. Вспучился, надулся под ногами пузырь, лопнул, обдав брызгами зеленой жижи. Парнишка дернулся испуганно, отпрянул – Мизгирь еле успел ухватить его за плечо. Усмехнулся:

– Не боись! Это газ. Болото так дышит.

Ивашка виновато улыбнулся ему, чуть постоял, отдыхая, – и перемахнул через зыбь. Кочка под его ногой влажно чвакнула, ушла под воду.

Стрелок нахмурился. Опасное место! Ему раньше доводилось слышать легенды о болотном народце, о драконах и чудищах, поджидающих путников в топях. Здесь куда ни глянь – всюду погибель.

Мизгирь примерился, сделал широкий шаг, наступая след в след. Но там, где босая ступня мальчишки коснулась кочки легко, подошва сапога соскользнула, разрывая сетку корней. Стрелок взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие – и ухнул в прореху. Нога разом ушла по голень – Мизгирь ощутил, как его стиснуло, жадно потянуло вглубь. Увяз! Он рванулся, силясь высвободиться из ловушки, но тщетно. С каждой секундой он погружался всё глубже. Вот уже по бёдра… по пояс… Стрелок выдохнул, враз унимая подступившую панику. Он распластался поверху, распределил вес равномерно, а сам лихорадочно шарил взглядом вокруг, ища, за что б ухватиться.

Ивашка обернулся, как по наитию, и придушенно вскрикнул. Кинулся вспять. Мурысь тревожно взвыл ему вслед, будто упреждая.

– Руку! Руку давай! – вымолвил парнишка помертвевшими губами, а сам упал на колени в густую стылую грязь, мёртвой хваткой вцепился в коряжину, вытянулся весь. Ледяными пальцами Мизгирь крепко ухватил его повыше запястья, рванулся из трясины ещё раз, вложив все силы. Коряга жалобно хрупнула. Парнишка не отпускал. Закусив до крови губу, он тащил стрелка на себя. Острой болью звенели сухожилия, едва не разрываясь от натуги. И топь отступила! Выпустила жертву с тяжким разочарованным стоном, оставив себе лишь сапоги.

Весь облепленный тиной, мокрый, выполз Мизгирь на взгорок, волоча за собой осклизлую болотную траву. И, едва переведя дух, схватился за кобуру, леденея от дурного предчувствия. Он вытащил револьвер, крутанул барабан, вынул патроны. Да, так и есть. Отсырели. Промокли и оба его патронташа.

– Т-твою погибель! – выругался он, в бессильной злобе саданув себя кулаком по колену. Револьвер без патронов – всего лишь железяка ненужная!

– А он краси-ивый! – зачарованно протянул Ивашка, тронул кончиками пальцев серебряную рукоять. – Тяжеленный небось.

Мизгирь только покосился мрачно. Принялся разбирать оружие. Медленно, со всем тщанием, чистил и смазывал детали. Мурысь тоже подошёл и уставился, будто понимал что!

Вычистив револьвер, стрелок вложил его в кобуру, а негодные теперь патроны ссыпал в сумку. Что бы там ни было – даже безоружный, он оставался стрелком.

– Спасибо, что спас меня! – Мизгирь наконец разлепил сжатые в нитку губы. И от этих простых слов Ивашка так и просиял кошачьими своими глазищами, зарделся как маков цвет. Мизгирь усмехнулся, взъерошил пшеничную макушку мальца.

– Ладно уж… Пошли. Солнце вон за полдень перевалило.

Парнишка согласно кивнул.

Миновали трясину – начали попадаться жиденькие мёртвые ёлочки, сплошь в сизой бахроме лишайников. Но чем дальше от топи, тем выше, ровнее становились они. И вскоре сомкнулся над головами настоящий еловый бор, сырой и темный. Босые ноги тонули во мху едва не по щиколотку. А поверх зелёного ковра будто кровью брызнуло – алые бусины рассыпались.

– Ой! Клюква! – радостно воскликнул Ивашка, наклонился и потянул из мха тоненький стебель с ягодами. Сорвал одну, сунул себе в рот. – М-м! Сладкая! Прошлогодняя! – вторую ягоду он протянул стрелку. – На, попробуй.

– Кислятина лютая! – Мизгирь попробовал и скривился.

– Это ты осеннюю не едал! – парнишка весело фыркнул и тут же заозирался. – Мурысь? А! Вот ты где!

Кот с важным видом уселся на пне и принялся умываться. Мизгирь пригляделся – ну да, так и есть: пусть и заросшая, еле заметная, в папоротниках виднелась прогалинка.

– Тропа! Это же тропа! Ты мой хороший! – Ивашка на радостях сгрёб Мурыся, зарылся лицом в его шерсть. Кот ласково потёрся о щёку парнишки.

– Вау! – покладисто согласился он, поудобней устраиваясь на руках.

И чем дальше они шагали, тем шире становилась тропа, веселей пели птицы. В ельнике замаячили белые стволики. Всё больше, чаще – и вот уже шумит и лопочет вокруг берёзовый лес, нарядный и светлый.

А Ивашка вдруг ахнул и прижал ладони к губам, встал как вкопанный.

– Эй! Ты чего? – Мизгирь тронул его за плечо.

Тот обернулся, глянул снизу вверх широко распахнутыми глазами и чуть слышно вымолвил:

– Мамина палестинка! Я место признал!

Березы здесь расступались и круглая поляна меж ними краснела, кружила голову ароматом. И шагу нельзя было ступить, чтобы не раздавить землянику.

– Вон, гляди! Видишь, ствол раздвоенный? И валун приметный под ним… Мы сюда с лукошками ходили! Я помню! Вон там с Машуткой играли, сестрицей моей, – Ивашка шмыгнул носом, переводя потрясённый взгляд с ягодной поляны на своего спутника и обратно. Потом наклонился, живо набрал полную пригоршню земляники, ссыпал в рот.

Ещё какое-то время они паслись тут в четыре руки: спелые ягоды таяли на языке, оставляли медовую сладость, и не было сил остановиться… Пальцы перепачкались душистым соком.

Наконец путники поднялись, отряхнув с колен сор и двинулись дальше. Вот уже и дымком потянуло – значит, до деревни рукой подать.

– Машутка-то поди большая уж стала! – Ивашка метнул лукавый взгляд через плечо. – Небось заневестилась…

Он замер на опушке, просвеченный солнцем насквозь. Встрепенулся и припустил под горку. Подол белой рубашки полоскался по ветру… И что-то в этом ветре стрелку сильно не понравилось. Его ноздри расширились по-звериному, втянули воздух – так и есть. Гарью пахло. Бедой. И еще сладковатым, поганым, приторным. Так смердело и в его – бывшем его – мире не раз: с тех пор, как мир этот дрогнул, сдвинулся с места. Смертью.

– Стой! – хрипло выкрикнул он вслед парнишке, но было уже поздно…

* * *

Дорога круто забирала вправо, огибая ложок, и Ивашке вдруг вспомнилось пронзительно-ярко, как ехали они когда-то здесь с отцом на подводах, везли сено. Как радостно махали вдвоем с сестрицей с высокой копны, едва завидев знакомые крыши. Их изба самая приметная была – с флюгером-петухом, с просторной левадой. Вот ещё немного, и…

Позади раздался тревожный окрик Мизгиря.

Земля под ногами мягко дрогнула и качнулась, в ушах загудело. Ивашка вскинул подбородок, закрутил головой недоумённо – но нет, ничто не предвещало грозы. С чистого неба светило солнце, звенели жаворонки. Потом издали донёсся глухой гул, словно в лесу валили вековые деревья. В воздухе повис протяжный ноющий звук, бередя самое нутро. Сумно сделалось. Сразу вспомнились треклятые гуси, схитившие его малым из дому, – они на лету издавали такое же вот равномерное монотонное жужжание… И что-то подобное чудилось ему в стенах башни, его тюрьмы, в самой толще старинного камня – будто там угнездился рой ос.

Всё ближе, громче…

– Чародей… Меня ищет! – выдохнул Ивашка, леденея от ужаса. Упал ничком в придорожную траву, вжался в землю. Над головой летели не гуси. Другая неведомая птица, а может, и не птица вовсе. Две узкие безголовые рыбины, сросшиеся перемычкой у самых хвостов, растопырили в стороны не то плавники, не то крылья. Уродливая тварь плыла над полями, – ни в одной из его книг не было подобного зверя!

Сердце забилось в груди овечьим хвостом. Дыхание перехватило.

– Чур меня! Чур! – шептали помертвевшие губы. Пальцы судорожно стиснули пряди травы, едва не выдирая их с корнем.

Ноющий гул удалялся. Не веря в свою удачу, Ивашка поднялся, потом растерянно огляделся вокруг, ища глазами знакомые избы.

Их не было.

Лишь чёрные остовы печных труб торчали над пепелищем. Груды кирпичей, рухнувших балок, закопченные листы жести… И ни души. Даже вороны, и те шарахались прочь, далеко стороной облетая это гиблое место. С тревожным граем они вереницей тянулись к лесу.