У ночи длинная тень

– Так вливайся быстрее…

Но она все равно оставалась вроде бы посторонним наблюдателем. Как всегда. Как везде…

После работы она покупала в ларьке пакетик сухого супа и пельмени, а потом, дома, пока варился обед – обедала она вечером – ставила на проигрыватель пластинку с «Арабесками» Шумана. Но музыку не слышала – ей казалось, что идет она босиком по душистому, теплому, сиреневому вереску куда-то вдаль, в ослепительные волны солнца, а солнце заливается в уши, в рот, дышится удивительно легко, и вот сама она становится прозрачной и невесомой, как тень от облака, она летит над душистой вересковой долиной в эти полыхающие волны солнца.

В двенадцать в их конторе обеденный перерыв, вместе со всеми поднимается она в буфет, пристраивается в хвост зигзагообразной очереди, заглядывает за прилавок, но издали ничего не может разобрать, кроме двух буфетчиц. Одну из них она знает, Альбину Да ее все, наверное, знают. Она обсчитывает так откровенно и очаровательно, что никто не возмущается. По всему коридору слышен ее низкий голос:

– А, милые девочки, подходите-подходите, сейчас вас горячим чайком угощу, лапоньки-красавицы!

Издали ее голос кажется грубым и нахальным, но стоит лишь войти в буфет и увидеть Альбину, как впечатление сразу меняется. Ей под сорок, и она обаятельна: полнеющая шатенка с матовым, как сливки, лицом, а когда очередь значительно продвинется, и вы окажетесь прямо напротив Альбины, то заметите изящный пунктир морщинок на ее лице. Голос ее теплым вином вливается в душу, ободряет, веселит, и никому не жаль лишнего двугривенного, который между делом накидывает небрежно Альбина.

– А вам что, молодые люди, – говорит Альбина лысеющим мужчинам, что стоят впереди. – Чайку хотите, кавалеры-красавчики?

Мужчины улыбаются и просят буженину, копченые спинки, кофе, апельсины, а она лихо щелкает костяшками и обсчитывает их копеек на сорок.

– Бойкая бабенка…

– Она ничего. Расторопная, хорошая… – перебрасываются репликами мужчины.

А женщины сзади шипят:

– Воровка, связываться неохота…

– Ну это вы зря, Май Аркадьна, зачем же так сразу – «воровка»…

– Она, говорят, с молодым живет…

– Да-да, и я слышала, с симпатичным…

– Ну уж это зря, это поклеп, он муж ее…

– Да-да, и я слышала, со студентиком живет…

Она смотрит на Альбину, и ей чудится: есть в этой

женщине что-то солнечное, летнее, как вересковая долина. Люди роятся возле Альбины, будто пчелы над душистым вереском.

Она берет булочку и чай. Ежедневный полдник. Медленно прихлебывает чай, отщипывает от маковой булочки крошки, в рот бросает. И глядит на Альбину. Почему нормальный белый халат сидит на ней так уютно? Оптический обман, что ли? Альбина пахнет вереском и солнцем…

И вспомнился один из праздничных вечеров на работе. Последний, на котором она была… Столики в столовой жмутся к стенам, оставляя место для танцев.

Микрофон, два парня с электрогитарами, магнитофон, путаница проводов возле двери, хаос звуков… А за столиками незнакомые девушки, несколько парней, собирается в основном молодежь. Приходят и не из их конторы – просто с улицы, прохожие.

Она заняла столик напротив буфетной стойки. Потом к ней подсел какой-то курсант из военного училища. Принес бутылку кагора, бутерброды с колбасой, и пирожные. Танцевать с ним было трудно – высокий слишком, приходилось виснуть и прижиматься. Что-то он говорил, она не слушала. Пили, потом он еще бутылку принес. А за соседним столиком сидела Лена их отдела. Она не сразу ее узнала: вместо закрученной на затылке косы у Лены теперь были длинные, до бедер, шикарные волосы, желтые, словно свежий мед. Крылом волос завешено было ее лицо, и, только когда Лена откинула их, чтобы сунуть в рот сигарету, она ее узнала. Ленина компания – три девушки и парень – то ритмично дергались под стоны джаза (и волосы Лены, прочно склеенные лаком, бились об ее тело, как желтый плащ в порывах ветра), то хохотали за своим столиком, расплывчатые и неуловимые в сигаретном дыму, словно четыре нимфы и сатир. А потом из-за буфетной стойки вышла Альбина в широких красных брюках и блузке с цыганскими рукавами.

– А ну-ка, красавчики, цыганочку! – сипло воскликнула Альбина, взмахивая рукавами, и парни с электрогитарами стали наяривать цыганочку.

Альбина, а вслед за ней и все остальные принялись изображать что-то вроде цыганочки, только на западный манер: не то шейк с дрожью, с этаким размахом, разгулом, не то что-то еще…

В ее ушах застревал, вяз, словно в зыбком песке, голос курсанта, она уже забыла его имя. Ладони курсанта, большие и теплые, сжимали ее спину чуть пониже лопаток, ритмично шевелились на ее спине – ей вдруг стало приятно и хорошо с ним. Он что-то го¬ворил, от этого запах сигарет и вина ударял ей в лицо. Особый мужской запах.

Сначала она поняла только этот запах. Потом – слова.

– Вчера штангу держу, говорю Витьке: «Накинь пару колесиков», а майор как заорет: «Отставить»… Выпустил, штанга грохнулась, чуть не по ногам…

Наверно, она слишком много выпила. Перед глазами качалось лицо Альбины и тягучая, непрерывная полоса пролитого из бочки, наверно, – меда. Нет, не меда, чьих-то волос…

Машинально она чистит копченую рыбу. На ее рюмке – жирные кружочки, отпечатки пальцев. Она и курсант теперь за столиком Лены. Роща, четыре нимфы и сатир.

Сатир:

– Можно расстегнуть у тебя две пуговки, Лена?

Нимфа:

– Расстегивай все.

Сатир:

– Какая красивая комбинация.

Нимфа:

– Немецкая, двадцать пять рэ.

Сатир (другой нимфе):

– Танюша, у тебя чулки короткие.

Другая нимфа:

– Увидишь длинные, купи, двадцать седьмой размерчик…

Третья нимфа – сатиру:

– Ах, Саша, кто же так делает, у тебя же ладонь как деревянная, ни одна жилочка не дрогнет. Вон, погляди, как Петя на тебя смотрит, ему бы на твое место…

Распаренное, сонное, с тяжелыми веками лицо курсанта. Его голос:

– А Витька зад выставил, в штангу вцепился, пыхтит…

Наверно, она слишком много выпила в тот вечер. Ее тошнило и на следующий день.

И она поняла, на что копила деньги. Чтобы вот так взять да уехать… Она бросила работу месяц назад. Плюнула на все и подала заявление об уходе. Как удивленно тогда воззрился на нее весь отдел. А в кадрах, наверно, до сих пор считают, что она с кем- нибудь не поладила и что ее выжили.

Тысячу раз – именно так – представляла себе она эту поездку. Пыльное окно вагона, а за ним од¬нообразное мельканье станций и полустанков, столбов, деревьев, бревенчатых домов и огородов, сел и городов. Названья остановок слышатся временами. Но нет среди них одной – той, что с такой зыбкой надеждой ждет она. Ждет, как убежища. Как в сказке ждут хорошего конца. И ровный голос машиниста никогда не произнесет: «Долина цветущего вереска»…

А ей каждую ночь снится контора, жидкие чернила, перья, однообразные лица, и еще – снится вечер, тот последний вечер, а по утрам она наскоро одевается и поспешно проглатывает свой завтрак. По привычке.