У ночи длинная тень

– Нет-нет.

Он стоял перед ней, вглядывался и ждал. «Как на допросе, – подумала она, – как будто я гестапо». Окинула его взглядом: высокий, сутулый, бледное с желтоватым налетом лицо, но черты красивые. Да он был бы, пожалуй, красивым, если б не угрюмый этот взгляд. Угрюмый и немного затравленный. «Наверно, когда расслабляется, когда думает о чем-то хорошем, он очень даже ничего, – подумала Нина. – А сейчас глаза-то у него жуткие какие, как ножи…»

Все так же молча он смотрел на нее. Пришлось заговорить первой:

– Я вот, понимаете, пришла поговорить с вами насчет одной… В общем, одна ваша студентка…

– Ах, вот оно что! – Борисов брезгливо поморщился. – Так я и знал…

Нинка слегка растерялась. «А что я такого сказала? Чего он знал?» Она пожала плечами и тупо уставилась сначала на пол, потом на свою нелепую громоздкую сумку. Сама себе она казалась такой же нелепой. Идиотское положение.

А тот все молчал, зло и уже как-то спокойно, свысока. Когда Нина снова взглянула на него, показалось, что Борисов похож на пойманного, но ловкого разведчика из детективного фильма, что вот сейчас он бросится к выходу, плечом высадит дверь и удерет.

– Ну и дела… – пробормотала она.

Борисов двинулся прямо на нее, тесня к выходу. Отчеканил:

– Я не знаю никаких ваших студенток. И говорить с вами не намерен. Оставьте эти свои штучки при себе.

– Ой, но я ведь не сказала еще… – спохватилась она. – Но Жанка… Послушайте. Ну послушайте же!

Она вцепилась в пальто, свисавшее с вешалки около двери. Хозяин грубо выталкивал ее из квартиры. Нина упиралась, крепко цеплялась за пальто и тараторила:

– Ой, ну постойте же… Она же в больнице!.. Из-за вас все, из-за вас… Вы такое натворили, это же убийство…

– Что?!

Борисов остановился.

– Что такое? – произнес он с нажимом на «такое». – Убийство?

Нинка смолкла. Кажется, опять сморозила что-то не то. И взглянуть на Борисова больше не решалась, только все сильнее тянула на себя свисающее с вешалки пальто. Хрясь-сь! – раздалось вдруг над головой. Будто что-то обломилось под самым потолком, и на нее обрушился ворох каких-то вещей.

– И-и! – с испугу взвизгнула она и плюхнулась на пол вместе с пальто, металлической вешалкой, шапкой, шарфами и глухо стукнувшимся о ее голову зонтиком.

– Кажется, вы собирались меня шантажировать? – долетел сверху

зловеще-иронический голос Борисова.

– Нет! – отчаянно выкрикнула она с пола. – Ведь она совсем еще ребенок!.. Ребенок же!

– Ого! – все так же произнес Борисов. – Убийство, ребенок… Не слишком ли много для первого раза?

– Чего? – Нинка выбралась из-под вороха одежд, села, почесала затылок и поджала под себя ноги.

– Интересно, – слегка паясничая, продолжал Борисов. – Кто же все-таки убийца и чей ребенок? Неужели во всех этих ужасных злодеяниях повинен я? Может, мне публично покаяться, а? Что вы предлагаете?

Нинка обалдело уставилась на Борисова. Она как-то плохо соображала, что делать дальше.

– Может, вы все-таки соизволите подняться с полу, мадам? – сказал он и галантно протянул ей руку. – Чтобы покинуть мое скромное жилище, вам сначала надо встать. Не на карачках же вы поползете отсюда?

Нинка загнула в рот свою рыжую прядь и пробормотала:

– Ну и ну! Клинический случай…

А Жанну в больнице опять навестили мама с бабушкой. Дни тотались, наступая друг на друга, а она не ощущала хода времени. А к соседке по палате, Лидии Семеновне, сын приходил даже, когда посещений не было, как-то ухитрялся. Жанка сразу его заприметила. Виктор. Вот и накануне: встала, чтобы расчесать волосы, а потом только прошла между койками к окну, глянула во двор – вот он, тут как тут. В дубленке нараспашку, в вязаном шарфе – один конец рулоном вокруг шеи, другой болтается чуть не до земли, – долговязый, тонкий, не идет, летит вприпрыжку меж белыми тополями. Все ближе к их корпусу. Глянул вверх на «свои» окна, заметил ее, Жанку, замахал большой ладонью, как ластой. Приветствует. Крикнул, улыбаясь, что-то. И Жанке вдруг свежо и радостно, будто она у выбитого окна на приятном таком сквозняке (пока Виктор еще бежит, пока она смотрит на него…) Что-то от взлетевшей птицы, осеннего ветра, косого паруса – во всей повадке его, Жанка не может определить, но чувствует это. Летит, летящий весь. И так всегда – даже когда стоит рядом или просто сидит в изголовье материнской койки.

– Лидия Семеновна! – позвала Жанна. – К вам.

Он всегда приходит неожиданно, в неприемные дни, и тетя Шура в строгом накрахмаленном халате, который никак не вяжется с ее затрапезным и опухшим рябоватым лицом, за рублевку проводит его в палату.

Жанка вышла в коридор навстречу. С дальнего конца, с оглядкой прикрыв за собой дверь, парень быстро зашагал к палате. Длинный, на ходу приглаживает короткие темные волосы. А лицо у него круглое, глаза – удлиненные и светлые. Вот поравнялся с ней в коридоре, остановился.

– Жанна, привет! Ну как ты?

– Привет, – отозвалась она. – Все хорошо.

– Поправляешься?

– Да вроде бы.

– На, это тебе, – он вынул из кармана большущий в шершавой кожуре оранжевый апельсин.

– Ой, да ну тебя! Не надо.

– Держи-держи! Не зря же я его волок, – весело, в упор смотрел на нее; так смотрел, будто не Жанна перед ним, а фотоаппарат, из которого вот-вот «вылетит птичка».

– «Волок», – передразнила она. – Подумаешь, тяжесть какая.

«Чего уставился, – подумала, – вечно он меня разглядывает, что я ему, репродукция, что ли?..» Но вообще-то ей льстило, что он так обалдело на нее смотрит.

– Давай почищу, – взял апельсин и стал отдирать ногтями толстую шкуру. Брызнул в лицо дымок сока, свежо пахнуло цитрусом. – Ешь! – сказал он и прямо в коридоре стал кормить ее апельсином: отделил одну дольку, вложил ей в губы, потом другую. Она послушно брала дольки ртом, сжимала зубами, высасывала. Как остро и сладко, как освежает ее апельсиновый сок! А еще больше – внимание парня, его дружеская нежность, его скрытая ласка. Он задерживал над ее губами свою руку, пальцы тихонько гладили ее подбородок и щеку. Ей вдруг так хорошо и дремотно стало, как давным-давно, в детстве, когда мама несла ее, вымытую и теплую, из ванны, завернув в огромное махровое полотенце. Жанке было хорошо и просто и этим Виктором, Витей, как с самой собой. Его ладонь легла на ее плечо… Дверь палаты отворилась. Лидия Семеновна, запахивая синий больничный халат, колченого ковыляла, такая радостная, к сыну. Жанна отскочила от него.

– Мама! – сказал он, и сетка с апельсинами перепорхнула в другую руку, и сам он как вспорхнул: вот стоял он, вот – его уже нет, уже они оба в палате.

– Витюша… – слабо донеслось оттуда.

В тот день Жанка, оставшись одна в коридоре, была растрогана чем-то. Чем же? При чем тут апельсины! Может тем, что увидала чужую радость и счастье встречи? Как они любят друг друга, мать и сын! И сама она вроде бы причастна к их свету, к их счастью, ведь Витя и ее всегда замечает, явно льнет к ней.

А сегодня – уже совсем не то, сегодня Жанне грустно. Лидия Семеновна рядом на койке покряхтывает, меняет позу. Она хоть и не очень старая, но грузная, у нее такое изможденное серое лицо. От нее веет одеколоном и зубной пастой, она «держится», но ни бодрости, ни аппетита нет; видно, дела ее плохи. А Жанне опять видится ее Витя, его легкий шаг, повадка шагать бегом и чуть косо, как парус – под углом к воде – летящей яхты. Нет, на Лидию Семеновну он ничуточки не похож, ну вот нисколечко! Может, в отца?.. Она встрепенулась: да вот он, входит в палату. Быстро подсел на койку у матери, кивнул Жанке. Потом Жанна вышла в коридор, чтоб не мешать. Чтобы он на обратном пути опять постоял с ней в коридоре, где им тоже никто не помешает. Но он проскользнул на этот раз мимо, лишь поспешно рукой махнул. Напрасно она ждала. Она уныло вернулась в палату, встала у окна. Посмотреть хоть, как он уходит. Во дворе ждала кого-то девушка: невысокая, в длинном пальто с капюшоном. Поглядывала то на окна, то на подъезд. Вот она заулыбалась, двинулась вперед. К ней вприпрыжку летел паренек в дубленке, Витя. Подскочил, как бережно поправил он ее капюшон, обнял, наклонился к ее лицу… Сейчас поцелуются… «Да что он в ней нашел? – подумала Жанка. – Нескладеха какая-то. Ни кожи, ни рожи, репа в капюшоне! Мымра, и все!»

Она в сердцах прихлопнула муху на подоконнике и отошла от окна. Почувствовала вдруг такую ломоту в затылке, что слезы навернулись на глаза. «Тихо!» – приказала себе и вышла в коридор.

Кто-то во врачебном халате бойко шел по коридору. Чтоб успокоиться, она стала его разглядывать. Мужчина, невысокий, полнеющий, живой мужичок с розовым бодрым лицом. Остановился рядом с Жанкой, спросил дружески:

– Что, голова болит? Подожди, сейчас таблетку принесу. Ты из третьей палаты?

– Ага.