Озерный дух

– Тина, ну Ти-и-ин, а ну брось! Ишь чего удумала – хандрить, – Мири подлетела поближе к Хозяйке, сидевшей на кочке и с тоской глядевшей вдаль.

Та откинула золотисто-пшеничную косу за спину, кончик которой так и норовил окунуться в воду, виновато улыбнулась привидению, потом, сорвав травинку, начала возить ею по воде.

– Не знаю – что со мной, тоскливо что-то, в груди ноет… – тяжело вздохнув, тихо посетовала Дух.

– Любовь это, любовь, любовь, любовь… – наперебой защебетали русалки, брызгаясь водой и гоняясь друг за дружкой.

Мири, сложив призрачные, днем почти невидимые руки на внушительной с виду, но бесплотной груди, осуждающе покачала головой, глядя на непоседливых, легкомысленных русалок, и заискивающе предложила:

– А давай посмотрим на них снова? А, Тин?

– Думаешь? – вскинула на подругу сразу засиявшие голубые глаза Озерная Дева.

– А чего тут думать? – усмехнулась призрак. – У тебя душа болит за ребятенка, которого растила пять лет. Чай ведь не чужой малец-то теперь. Вот и страдает сердечко твое… даром, что ты лишь наполовину человек.

Тина улыбнулась, от чего на ее бледном, но милом личике еще ярче засветились глаза. Очаровательно наморщив носик, смущаясь, она поднялась и, обернувшись бесплотным духом, шагнула на водную гладь и зависла над ней. Затем, окунув палец в воду, стряхнула капельку, от которой побежали круги, образуя зеркальную поверхность.

– Нет, не то, не то и это не то, – шептала Озерная Дева, стряхивая новые и новые капельки, сменяя изображения на «зеркале», и наконец счастливо вскрикнула: – Нашла!

Мири и вскорости остальные привидения столпились вокруг Хозяйки леса, активно обсуждая и жестикулируя, глядя на отражение общего любимца Кузьмы. Тот стоял возле птичьей поилки и, приговаривая «цыпа-цыпа», бросал наземь зерно и очистки, а вокруг него, деловито клевали корм куры и гуси.

– О-о-о, смотри Тиночка, наш постреленок скоро хозяином станет, видишь, они живность завели. Зимой будет что кушать… – запищала самая впечатлительная утопленница.

– Батюшки светы, да Маняшка дом-то, смотри, как обиходила и ворота покрасила и дверь дубовую справила… а ставни… ставни-то цветами расписала… – восторженно воскликнула вторая.

– Еще бы, на наши-то денежки и королевной стать теперь сможет, – заворчала третья, самая старая, что своей смертью померла, но душу ее что-то не отпускало в мир иной.

– Ой, да ладно тебе, Ниловна, не ворчи. Хорошая баба-то Маняшка оказалась, работящая. И пекарню открыла, и Кузьму к хозяйству приучает, и видно ж, что не чужой ей наш парнишка, – благодушно заметила Мири.

Тина замерла с улыбкой на устах, глядя на мальчика. А услышав, как Маня – так в миру кличут теперь ее подопечную – ласково позвала с крыльца:

– Кузенька, родимый, иди я на стол собрала. И Серого зови, а то он всех несушек нам распугает своей голодной мордой! – ощутила, что на душе полегчало.

От умилительной картины человечьего быта группку восторженной нечисти женского облика отвлек вопль лешего:

– Хозяйка, хозяйка, беда! Беда у нас, беда!

Из-за ближайших кустов возник дедок-лесовичек, похожий на огромную сосновую шишку, с ручками, ножками и глазками-пуговками. За ним поспешали еще двое «шишек», но поменьше: внучата его.

– Что случилось, Никифор? – Тина подлетела к берегу и ступила на него в человеческом виде.

– Беда… – вздохнул дед, покряхтывая, присел на корточки и сложил ручки-веточки. – Дурень этот, король Мадинский пошел войной на Волху…

Озерная Дева, тоже опустившись на корточки возле Никифора, погладила его по веточкам, делясь силой. Совсем старенький лешак стал, хорошо, что сыновья и внуки есть, будет кому смену принять, да лес обихаживать.

Вездесущая Мири встряла в разговор:

– Ты чего, старче, только проснулся что ль? Про ту новость еще весной талдычили все кому не лень. Уж осень на носу, а ты, – и передразнила лешего, – «бяда-а-а»…

Никифор резко замахал руками на толстушку.

– Вот бабы – завсегда вперед лезете… – проворчал он. – Все, конец Мадине. Под стенами города стоят воины Волхи. У самого края нашего леса палатки ставят, да к осаде готовятся. Что буде-ет…

– А чего будет? – удивилась Тина. – Люди постоянно с кем-нибудь воюют, но сюда, к нам, пришлые не ходят… боятся.

– Ой, бабы, ой, бабы глупые-е-е… А ты-то, хозяюшка… от тебя не ожидал, – кипел праведным гневом старичок. – Простому люду-то куда деваться, пока короли да бароны богатства да землю делють? Они ведь в лесу от войны хорониться будут…

– Ты сказал, что волховцы на краю моего леса встали… – напомнила Тина. – Так что сюда не побегут.

– Да, мадиновские к нам не побегут и то хлеб, а эти ироды волховцы мой лес рубят… да костры палят. А поди спалят… все…

– Я присмотрю, чтобы не перестарались, – пообещала Хозяйка, успокаивая лешего.

– У меня ж сердце за каждое деревце болит, а эти чернушники жгут и жгут без роздыху… – продолжал стенать лешак.

– А почему – чернушники? – снова вмешалась Мири, а остальные любопытствующие призраки плотно обступили Никифора.

– Дык возглавляет их барон волховский. Бают, самый грозный генерал ихнего короля. Как где совсем худо – его и посылают.

– И что? – не поняла Тина.

– А то! Нарекли его в народе Черным генералом. Род его так зовется. И герб черный, и палка главная тоже, и армия его вся в черном. Аки демоны какие…

– А звать-то его как? – пискнула субтильного образа утопленница.

– Мне-то откель знать? – рыкнул лешак. – Я ему не тать и не мать, имя не давал, потому и не мне спрашивать…

– Черный, говоришь? – заинтересовалась Тина, вставая с колен, привычно отбрасывая косу за спину. Задумавшись, пошла к воде, пробормотав себе под нос: – Надо посмотреть, эка невидаль к нам пожаловал.

– Хорошо Кузеньку с Маней в другую сторону спровадили, а то войны им только не хватало… – в спину ей шепнула Мири, крестясь прозрачной рукой.

Глава 3

Тинантина зависла над водой бесплотным, пронизанным светом, духом в горизонтальном положении, лениво помахивая ногами, как обычная девушка, беззаботно лежащая на берегу. Подперев одной рукой щеку, второй – как обычно, создала капельку, которая томительно медленно полетела вниз. Ровная водная гладь побежала кругами, а Озерная Дева внимательно всматривалась в возникшее зеркало мира.

Рядом парили и ворчали привидения, отгоняя надоедливых, непоседливых русалок. Эти глупенькие, всегда готовые похихикать и повеселиться вертихвостки носились по озеру и пытались поймать русала, нечаянно заплывшего в чужие владения.

Тина отрешилась от привычной суеты и начала «нырять» во все доступные ей водоемы: озерца, ручейки, лужи и даже тазики с водой в домах людей. Война!

Подготовка к войне на краю границ ее владений очень не нравилась Хозяйке леса – придется дополнительно защищать свое. В лужах на дороге к Мадине она пару раз видела отражения груженых повозок: люди, забрав пожитки и пропитание, спешили укрыться под защитой городских стен. А в самой столице углубляли колодцы. Из разговоров землекопов выходило, что в городе ждали осады и готовились к худшему. Мельницы гудели от натуги: мололи, мололи муку. Впрок пригодится, а нет – враг уничтожит.

И вода во всех водоемах королевства шептала сотнями голосов на разные лады: «Черный идет! Урод бесноватый! Бездушный! Безжалостный! Самый верный, непобедимый барон короля Волхи!»

Дух снова уронила капельку, уже почти без интереса, утомленно, в последний раз меняя картинку в зеркале и – замерла…

Быстрый веселый ручеек нес свои воды в Заповедный лес, прямо к ее озеру. Возле него сидел мужчина, облокотившись рукой о колено. Сразу видно – воин, потому что с головы до ног в доспехах, но в облегченных, в которых не так тяжело двигаться, в отличие от тех, что Тина частенько видела на других рыцарях и воинах в зеркале. Рукой, одетой в перчатку, он держал шлем с черным пером на макушке, а второй – обнаженной, зачерпывал воду и плескал себе в лицо. Черные короткие волосы облепили его голову, он вспотел и точно устал.

Затаив дыхание от непонятного волнения, Озерная Дева разглядывала смуглое узкое лицо с резкими некрасивыми чертами: слишком выступающий нос, почти орлиный; глубоко посаженные глаза под густыми черными бровями; упрямый, чуть острый подбородок, обычные бледные губы, заросшее темной щетиной лицо. Его можно было бы назвать отталкивающим, если бы не агатово-черные глаза, которые словно в душу заглядывали.