Если проткнуть глобус. Том 2

– И, главное, объяснить, что не на халяву ехали, похоже некому. Автоматика, —мне вдруг становится весело, потому что я соображаю, что перепрыгнуть шлагбаум – вполне реально! В фильмах столько раз видела.

– Не стоять же здесь в ступоре!

Но Людовик говорит, что я рехнулась, и встает грудью на защиту облика русо туристо.

И тут, как только мои глаза начинают округляться от того, что к преодолению незапланированного препятствия есть дополнительное, в виде Люси, сразу подтверждается, что тут в Австралии все добрые-добрые, как на сытом госпредприятии, где все хорошую зарплату получают. То есть, взволнованным нам неожиданно помогает местный симпатичный мужчина. С велосипедом. Он просто выпускает нас элементарно по своей карточке.

Когда выкатываемся все на улицу, то начинаем облегченно рассыпаться в благодарностях и тут слышим: «Да не за что, уважаемые».

–Э…? Что?..

Оказывается, что нам помог говорящий по-русски, с шикарным польским акцентом, бывший житель Шри Ланки европейской внешности.

Мы, опять обалдев от встречи с таким пышным сочетанием невозможного, воспользовавшись удачей, начинаем выспрашивать о нюансах системы проезда в транспорте Сиднея и пытаемся вникнуть в объяснения славянина.

Оказывается, в Сиднейском метрополитене оплата дифференцирована от расстояния. Прикладывается карточка к считывающему устройству на выходе, и сразу видно сколько ты проехал, откуда, сколько денег снимают и сколько осталось. Вроде как логичная система, демократичная. А карты продаются только в газетных киосках и магазинах 7- Еleven и на нашей станции их было не приобрести.

– Все-таки мне непонятно, почему нас пустили на платформу по Тинькоффской, – пытаюсь увязать когнитивный диссонанс я, – Сколько сняли и почему по ней тогда нельзя и выйти. Уплачено так- то.

Наш проводник тоже считает это странным и недоумевает.

–Недоработка тут у вас, —сообщаем мы улыбающемуся ему и, взаимно не желая расставаться, еще несколько минуток воодушевленно болтаем, жадно расспрашивая, как кто, и что, и где, и как здесь оказался. Узнаем, что у товарища тоже «шило в заднице» и охота к перемене мест: В России работал два года, на Шри Ланке прописка и гражданство, сам урожденный поляк. Сейчас решил получить вид на жительство и в Австралии.

– Ух ты, как все летуче и сногсшибательно легко! – восхищаюсь я и вербально «присоединяюсь», что и на Шри Ланке была, и в Польше была, и фамилия у меня, и предки польские. Это чтоб радость от встречи обозначить и благодарность проявить. Расстаемся, естественно, как обретшие друг друга родственники. У нас всегда так. Шриланкийский сиднеец спешит куда-то на своем велосипеде. Пока! Спасибо.

Русская речь, кстати, слышится здесь почаще, чем в Новой Зеландии, в Веллингтоне. Тут место, более наезженное собратьями, особенно в центре. Ой, все-таки обожаю наших и эти реплики вслух, когда мы думаем, что нас никто не понимает. Перлы. И почти всегда со следами великого и могучего. Здравствуйте, братья и сестры.

У нас даже Пятачок ко второй части путешествия с девственной интеллигентностью стал расставаться, а я… Я в бараке череповецком на четырнадцать семей росла до школы, в районе Панькино. И была способной девочкой.

– Как забавно, – пожимаю я плечами, – Две первые встречи и обе на русском!

– К чему бы это?

– К дождю!

К сожалению, я не ошибаюсь.

ГородскиерайоныСиднеярасполагаютсявприбрежнойдолине,которая ограниченасвостокаТихимокеаном,Голубымигорамисзапада,рекойХоксберинасевереиКоролевскимнациональнымпаркомнаюге.Береговаялиния изрезанамногочисленнымизаливамиибухтами,которыеобразовалисьврезультатетого,чтопомерепотепленияклиматавконцеледниковогопериодаиподъёмауровняМировогоокеана,водазатопилаприбрежныеречныедолиныиущельяневысокихгор.ЗаливПортДжэксон,включающийвсебяСиднейскую бухту Сидней-Харбор, представляет собой именно такое образование и является крупнейшей естественной бухтой в мире. На территории жилыхрайоновгороданасчитываетсяпримерносемьдесятнебольшихзаливовипляжей,включаязнаменитыйБондай-Бичвюжнойчастигородаипляжи Мэнли на севере.

Извикипедии

Пасмурно. Тепло. Течет, течет с неба, короткими бесконечными приступами.

– Как программа включения-выключения небесного душа прописана. Каждые полчаса, – перекидываемся недовольные мы.

Ближе к вечеру нам просто реально надоедает поминутно снимать и надевать плащи.

–Небесная канцелярия уже замучила, – вздымаю очи я.

– Смотри, говорят, через неделю опять будет солнце и за сорок градусов, – узнает вдруг Люда из интернета об очередной не очень воодушевляющей перспективе.

Тут мы думаем, что, может, нам все-таки повезло с погодой, и решив не давать никакой канцелярии испортить окончательно боевой настрой бодро продолжаем наше исследование.

***

Куда идем мы с Пятачком? А вовсе и не секрет. Кто не слышал о Сиднее? Все слышали. Вопрос, что.

Я, например, как среднестатистический человек, имела только телевизионное, и в связи с этим сдержанное, но восторженно-одуревшее представление о запредельности Австралии для освоения. Я знаю, что Сидней – это не столица, что он большой, сколько-то там миллионов человек, очень современный, с зеркальными небоскребами. Там проходила Олимпиада, есть Оперный театр умопомрачительной архитектурной красоты, подобный раковинам или крыльям белых птиц над водой. Что-то слышала про мост, но, скорее всего, не про этот.

Вообще, я всегда пыталась убедить себя, что Австралия молодая, зеленая, малонаселенная и дикая в середине. И ничего там интересного исторического нет. И если уж нам там не побывать, то ничего и страшного:

«Подумаешь! Нечего и делать».

Правда, когда по телевизору лицезрела Сиднейский оперный в ночных огнях, отражающихся в воде, то признавалась себе, что, в общем, не отказалась бы постоять рядом с чудом. Даже очень бы не отказалась. Но незапланированные «хотелки» предохранительно сдерживала здравой мыслью, что в тот потусторонний мир, как в волшебный сон, попадают только небожители, и кому Бог дал. А мне не дал. Я к их пасущимся в заливных лугах стадам не отношусь.

Дал. Хотя в состав жирных стад я так и не вошла.

Теперь «там» – это «здесь». Я здесь. У Оперного.

«Нет, чего, все реально, что ли? – стоя рядом с уникальным архитектурным, я на всякий случай прикидываю не сон ли это, – Все в настоящем моменте?»

– Какой же он огромный.

С фотографий-то можно не различить, что это три отдельных здания, а вблизи и вообще, ты как муравей, ничего не понимаешь, только ладонями прикоснувшись к белым облицовочным плиткам, стоишь, замерев. И еще щекой потом, упиваясь благоговением и торжественностью минуты.

–Падать в обморок будешь? Рюкзак подержать? – интересуется Людмила.

–Не, не надо. Обойдусь легким головокружением, – успокаиваю я.

Конечно, ничего запредельного не происходит. Небо не разверзлось, не считая мелкого дождика, ангелы на трубах не заиграли, просто сознание, что «свершилось», немного щекочет в желудке и не дает открыть глаза.

Чаще всего Оперный театр называют великолепным образчиком «застывшей музыки», какговорил Гете. Другиевидятвнемвыброшенногонасушубелогокита; галеон, отплывающий в волшебную страну эльфов; девятьушей,прислушивающихсякангельскомупению; девять играющих в футбол монашек…

«Когти, оттяпанные у огромной собаки-альбиноса», – так выразился однажды сиднейский журналист Рон Соу.

«Словно что-то выползло из бухты на сушу и сдохло, – съязвил один враждебнонастроенныйполитикидобавил:—Нопирожкамивэтойштуке торговать не станешь».

Изинтернета, чтоб поменьшепатетики

Лично мне это сооружение напоминает пластины на загривке белого мирного дракона, через которые он дышит. Подобно всем истинным шедеврам, Оперный театр уникален и похож лишь на себя самого. Его видно отовсюду. Смотреть на него издалека можно действительно до бесконечности.

Теперь я знаю, что эпопея создания театра длилась почти двадцать лет, начиная с конкурса проектов в 1956 году и заканчивая вводом в действие в 1973 году.

И что автор датчанин Йорн Уотсон, задумавший здание театра, как набор ракушек, изгибы которых одновременно будут напоминать волны океана, не выдержав конфликтов с городскими властями, через десять лет сбежал навсегда из Австралии. А что делать, проект, как положено, в разы дорожает, сроки растут, кому же понравится. За пару лет до расставания со своим детищем Йорн все пытался пояснить ушедшим в глухую оборону власть имущим замысел зачатия и необходимость рождения:

«В основе проекта Оперного театра лежит желание привести людей из мира ежедневной рутины в мир фантазии, где обитают музыканты и актеры».

Наружный замысел великого архитектора осуществился. Успел он строительство здания, пропитанного намерением зашоренную человеческую особь к свободе и творчеству привести, закончить, а вот внутренности и интерьер доделывали всем миром. Занималась этим специально созданная комиссией по «доделкам», которую австралийский критик Филипп Дрю назвал запутавшимся «сборищем ничтожеств». Резко так махнул шашкой. Сил, наверно у Дрю, не было смотреть на несоответствие формы и содержания.