Самолёт Москва – Белград

Самолёт Москва – Белград
Ольга Евгеньевна Смирнова

Красивая и пронзительная история любви русской девушки Киры и рокового серба Братислава, разворачивающаяся на фоне развала Советского Союза и войны в Югославии. Кира родилась и выросла в провинциальном городке. Всё детство она провела в страхе перед звериной жестокостью пьющего отчима и без надежды на лучшее будущее. Но её судьба сделала крутой поворот, благодаря их новой соседке по панельной многоэтажке, Виноградовой Полине Аркадьевне, коренной москвичке, по воле злого случая, оказавшейся в этом богом забытом райцентре. Именно она протянула Кире руку помощи, убедив её искать счастья в Москве.

1982 год

Девочка понравилась ей сразу. Она стояла впереди, в очереди в магазине, и Полина наконец-то смогла рассмотреть её во всех подробностях.

Не дылда, но и не коротышка.

Пепельно-русые волосы, с выгоревшими до платины прядями над высоким лбом, собраны в хвост под черную резинку.

Брови и ресницы цвета кофе.

На вздернутом кончике носа то ли родинка, то ли веснушка.

Хилые руки с острым, как шило, локтем, ладони на удивление узкие и породистые.

Пальчики длинные, ровные, но неопрятные, с воспаленной махрой заусенцев вокруг криво подстриженных ногтей. Анемия.

И всё – таки красивая… Красивая, но ещё не знает об этом. Если бы знала, не стояла бы, упершись взглядом в стену.

– Уснула что ли? – гаркнула продавщица. Девочка вздрогнула и, суетливо путаясь в авоське, выудила бутылку с высоким горлышком:

– Мне масла постного, тетя Лена… Пожалуйста…

Продавщица что-то буркнула в ответ, вставила в горлышко металлическую воронку в желтых потеках, и масло ленивой золотистой струей потекло по стенкам бутылки.

Кажется, её звали Кира. Полина частенько видела эту робкую девочку в подъезде и во дворе. Семья её была… Как бы это помягче сказать? Обыкновенная такая семья провинциального городка начала 80-х: выпивающий отец, уставшая бороться с его пьянством мать, ну и, разумеется, символы здешнего понимания о достатке и благополучии – трёшка в многоэтажке да мотоцикл с коляской.

Полина Аркадьевна улыбнулась своим мыслям. Провинциальный городок! Какая прелесть в каждом слове! Вот только в их райончике ничего уютно-патриархального и близко не наблюдалось. Ничего. Абсолютно. Зато «радовали» взор бесконечные, грязно-серые ряды стылых панельных пятиэтажек в бородавках разномастных балконов и лоджий, чахлые дворы с раскуроченными, ещё во времена оны, ржавыми качелями, загаженные песочницы, в которых, отгоняя вечно голодных собак и кошек, вяло ковырялись сопливые наследники пролетарского алюминия.

Впрочем, это ей после Москвы, после родных Хамовников, всё кажется таким убогим. Будем справедливы, здесь тоже встречаются приятные глазу места. Например, неподалеку есть скверик, где можно пройтись в гордом одиночестве, вдыхая медово-свежий аромат раскидистых лип, с великодушием старых деревьев заслонивших собою торжество экономики, которая должна быть экономной. Именно в этом сквере она увидела девочку в первый раз, та сидела с книжкой в руках на утопающей в высоком бурьяне лавочке. Игра солнечных бликов и резных теней листьев дробила её черты, и в памяти Полины от той встречи с Кирой осталось не её лицо, а серебристое облако волос и острые, цыплячьи плечи. Что ж, картинка была вполне ренуаровской. Полина хотела спросить у девочки, что за книгу она так увлеченно читает, но почему-то передумала и, не обнаруживая себя, повернула назад.

Когда Полина Аркадьевна переехала сюда по воле грешной судьбы, то ещё на вокзале поняла, что умрёт в этом городке от тоски и эстетического шока. Люди, живущие здесь, не вызывали у неё ни сочувствия, ни интереса. Мужчины много пили, женщины были откровенно некрасивы, с грубыми лицами в обрамлении волос, сожжённых химией и перегидролем до состояния пакли, дети – крикливы и разболтаны, с малых лет эти сопляки учились добиваться своего матом и силой. Прожив почти месяц в этом городишке, Полина Аркадьевна так ни с кем и не сошлась близко, а все попытки соседей сунуть свой любопытный нос в её жизнь или "задружиться" семьями пресекала на корню.

Но эта девочка с 5 этажа ей нравилась, хотя… Что здесь ждёт таких задумчивых нимф? Ну, если по-честному? В лучшем случае поступит в местный педагогический, без связей, без репетиторов о большем и мечтать не стоит, потом, как водится, выйдет замуж, хорошо, если муж попадётся добрый и умеренно пьющий. Жизнь замкнёт семейный круг, не оставляя вариантов: панелька, сопливые дети, не шибко умные подружки. Если хватит мозгов, то не будет рожать одного за другим, как многие бабы в этом богом забытом месте. Полина Аркадьевна одёрнула себя: какое ей дело до чужого, забитого ребенка? Это же гетто, типичное советское гетто рядом с промзоной. Да лишь бы не было ещё хуже…

Кира, купив, кроме масла, буханку ржаного, как говорили здесь «черного», заторопилась к выходу. Полина немного задержалась у прилавка, не спеша выбирая сладости к чаю под нетерпеливые шепотки очереди. Разумеется, на неё продавщица гаркать не посмела, а только собрала рот в куриную гузку, выказывая негласную солидарность с очередью.

К тому моменту, как Полина наконец вышла из магазина, масло из разбитой бутылки уже почти впиталось в щербатую поверхность бетонного крыльца, оставив после себя, лоснящееся на солнце, темно-серое пятно. Рядом, на корточках копошилась Кира, собирая осколки и складывая их в авоську. Полина со вздохом спросила:

– Грохнула?

Девочка подняла испуганные глаза: серо-зеленые, почти прозрачные у зрачка и темнеющие к краю, как будто кто-то обвел радужку мягким, грифельным карандашом. Необычные глаза, глубокие, такие надолго запоминаются.

– Дома ругать будут? – сочувственно поинтересовалась Полина.

Кира втянула голову в плечи и тихо прошелестела:

– Не очень сильно. Совсем почти не будут…

– Вот что, зайдём ко мне, я дам тебе бутылку и авоську. Деньги на масло ещё остались?

Девочка молча кивнула. Полина помогла ей собрать осколки, которые они вместе с авоськой выкинули в единственный на все окрестности мусорный бак. Кира наотрез отказалась заходить в квартиру и осталась ждать в подъезде, у двери, пока Полина Аркадьевна искала подходящую бутылку.

Честно говоря, Кира немного побаивалась эту странную женщину, да и не женщину вовсе, а пенсионерку, впрочем, её весь дом побаивался. Была эта Полина Аркадьевна какая-то… Какая-то неприступная, что ли? Переминаясь с ноги на ногу, Кира выгребла из кармана мелочь и быстро пересчитала, переживая, что оставшихся денег может не хватить на ещё одну бутылку масла. Ну, если не хватит, то она попросит тетю Лену налить масла поменьше… Интересно, так можно? Кира сглотнула слюну. Эх, отрезать бы сейчас горбушку от буханки, что зажата подмышкой, полить её маслом с запахом жареных семечек, кинуть сверху щепоть крупной соли… Вкуснота!

Дверь наконец открылась, получив из рук Полины бутылку с авоськой и бросив торопливое «спасибо», Кира пулей вылетела из подъезда. Полина, которую развлекло «масляное» происшествие, дала себе слово присмотреться повнимательнее к этой тихоне.

***

Алёна сладко потянулась у зеркала и взбила блестящие рыжие кудряшки. Хорошая вещь – крем для волос "Рыцарь", жалко, что дефицит. Выгнувшись вперед и одновременно оттопырив зад, Алёна крутанулась у зеркала, любуясь своим отражением. Хороша! Всё при ней: и полная грудь, и тонкая талия, и глаза – ярко-зелёные, раскосые, с чертовщинкой! В кого это Кирка у них такая некрасивая и бледная, как намытая тряпка? Ничего ж у девки не растёт, кроме ног! А уж худа до чего! Зато умная, вон сколько книжек прочитала. Нет, пусть учится, образованный человек в родне никогда не помешает.

Широко и протяжно зевнув (аж челюсть хрустнула), Алёна огладила свое фигуристое тело (все подружки от зависти помирают, первая в классе стала лифчик носить), и двинула на кухню. В раковине, как обычно, кренилась Пизанская башня грязной посуды. Алёна поморщилась, решив, что даже пальцем не притронется – они ей почти никто, чтобы за ними посуду намывать. «Они» – это отчим и брат, которого мать родила после второго замужества. Алёна зажгла газ и с громким стуком поставила эмалированный чайник на плиту.

Когда утонул отец, ей было всего семь лет, а Кирке и того меньше – четыре. Три года они жили втроем в солнечном, теплом бараке, обшитом крашеной фанерой. Какая хорошая была жизнь! Была, пока к ним не стала захаживать соседка, набиваясь в подруги к матери. Придет, рожу постную состроит и вздыхает так горестно, жалко, мол, мне тебя Аня, сама одна, и девки без отца растут. Алёна эту тётку сразу невзлюбила, прям, как чувствовала.

Достав из раковины кружку с остатками чая, и, брезгливо держась двумя пальчиками за ручку, Алена сполоснула её под краном, плеснула заварки и кипятка, смастерила на скорую руку бутерброд с сахарным песком и маслом.

Так вот, ходила эта соседка к ним, ходила, а потом начала сватать своего родственника из какой-то деревни. Зачем нормальному парню нужна вдова, которая старше его на пять лет, да ещё с двумя маленькими детьми? Ясно дело, не знали куда пристроить своего урода! Но мать согласилась познакомиться, мало того, ей этот хлыщ очень даже понравился, влюбилась, можно сказать, с первого взгляда, сразу после свадьбы родила, чтобы это сокровище, Витюшенька, не убежал. А он всё равно гулял! Одна радость, что устроился работать на вахту, на севера, по две недели дома не бывало, да и зарабатывал хорошо. Зато, когда возвращался, куролесил по полной, хоть из дома беги. В такие дни Алёна злорадничала, тыкала в мать тем, что и себе, и им жизнь испортила. Самое обидное, мать у них не какая-то там деревенщина бестолковая, в свое время техникум окончила, на фабрике уважаемый человек, мастер цеха, раньше каждый месяц по обнове покупала, книжки из библиотеки носила, а теперь ходит, как этим самым убитая.

Возвращая чашку в раковину, Алёна больно ударилась коленкой о самопроизвольно открывающуюся дверцу старого буфета. Ну и рухлядь! Три месяца, как переехали, а ремонт даже не начинали. У всех нормальных людей уже кухонные гарнитуры, стенки в зале, хрусталь, паласы. В их семье деньги уходят на прихоти Витюшеньки: то ему мотоцикл подавай, да не «Яву» какую-нибудь, а чешский Чизет, то лодку надувную приспичит купить, подумаешь, рыбак какой нашёлся! Как говорила покойная бабка, не мужик, а прорва. Ну Серёжке-то, конечно, перепадало, как никак родной сыночек, не то, что они с Киркой, падчерицы, даже для матери, как обсевки в поле стали.

Какое счастье, что она уезжает учиться на бухгалтера, специально выбрала техникум в Горьком, чтоб отчалить подальше от драгоценных родственничков. Правда, сестру жалко, замудохает её эта семейка. Серёжа-то, не смотри, что шкет сопливый, над Киркой издевается, как хочет: то её тетрадки школьные исчеркает, то из учебника страницы выдерет, то чай на голову выльет, и всё ему с рук сходит, любимому дитятку. Один раз Алёнка не выдержала, оттаскала братца за чуб, мать, конечно, разоралась, только ведь и она за словом в карман не полезет, а вот Кирка молчит, как овца. Сестру Алёнка жалела, но что поделаешь, у каждого своя судьба…

Отодвинув штору в желтых подсолнухах, Алёна выглянула в окно: Кира шла к подъезду вместе с какой-то пожилой женщиной. Да это, кажется, их новая соседка, про которую говорили, что она в Москве работала хирургом и, вроде как, кого-то там зарезала. Не специально, конечно, случайно, во время операции. Странно, Кирка-то ей зачем?

Алёна, почувствовав, что опять проголодалась, сварганила на скорую руку суп из пакета, как раз и Кирка вернулась из магазина.

– Ты чего так долго? Чья это авоська? Наша-то где? – набросилась она на сестру, едва та успела переступить порог.

– Я бутылку с маслом разбила, у авоськи ручки оторвались, – виновато объяснила Кира.

– Сухоручка, – коротко резюмировала Алёна. – Ладно, айда хомячить, я суп сварила.

Сестры сели обедать, Алёна посмотрела на Киру, которая уныло водила ложкой по тарелке, и строго сказала:

– Ты давай, это… Повеселее… Уезжаю я через неделю. Помнишь?

Кира понуро кивнула, Алёна постучала ложкой по краю тарелки, требуя внимания:

– Не больно-то им поддавайся. Сережке сдачи давай, не жалей, а то совсем обнаглеет без меня. Слышь, чего говорю? Приезжать буду, проверять, как ты тут с этими, не часто, но раз в две недели точно. Кир, может тебе на будущий год, после восьмилетки, тоже в Горький податься?

Кира неуверенно пожала плечами:

– Я в девятый класс хотела…

Алёна понимающе покачала головой: