Сокровища Рождественского монастыря

Тамара понимала, что он прав, и у нее два пути. Первый – соблазнить шефа и подзаработать денег, и второй – отказаться, сесть в тюрьму, а потом выйти оттуда с волчьим билетом. Нет, о втором даже не хотелось и думать.

– Я согласна, – прошептала она, и Артем удовлетворенно кивнул:

– Вот и умница.

Тамара подумала, что Денис ей не то чтобы совсем не нравился: он был довольно видным блондином с голубыми глазами и подтянутой фигурой. Но как, как заставить его бросить жену, которую он боготворит?

– Для этого мне понадобится время, – решительно сказала она, и любовник снова кивнул:

– Хорошо, у тебя есть месяц, не больше. И не говори мне, что за это время ты не уложишься.

Он угрожающе взглянул на женщину, и она поникла, сраженная страшным блеском его холодных глаз.

– Я постараюсь.

Тогда он ушел, не попрощавшись, а Тамара легла на кровать и заплакала. Она чувствовала себя униженной, никому ненужной, но, главное, совершенно не представляла, как соблазнить Дениса. Он такой преданный муж.

На следующий день женщина начала свои атаки, сначала деликатно, потом более настойчиво, но Денис не обращал на нее внимания. И лишь болезнь Вики позволила ей осуществить задуманное. А теперь нужно было сделать так, чтобы мужчина пошел до конца и отобрал клинику. Артем обещал помощь влиятельного человека, только она ему не очень верила. Влиятельный человек, затеявший лишить город хорошей недорогой клиники, вряд ли станет светиться. Но что же делать?

Она медленно встала и медленно поплелась по набережной, совсем забыв, что обещала Денису купить штрудель.

Глава 17. Русское царство, 1525 г

Монастырская повозка подъехала к воротам Рождественского монастыря. Догадывалась Соломония, куда спровадит ее Василий, не зря как-то сказал ей, что монахини этой обители самые душевные.

– Не хочу, – прошептали дрожавшие губы, – не хочу, не пойду.

Иван Поджогин наклонился к ней:

– Знаю, что не хочешь. Это воля Василия. Не смеем мы ему перечить.

Колеса повозки разбрызгивали грязь, снег в тот ноябрьский день подтаял и превратился в коричневую противную жижу. Ворота монастыря Рождества Пресвятой Богородицысо скрипом отворились, и великая княгиня закусила губу. Она слышала, как кто-то хлюпал по лужам, торопился к повозке, и сжалась на сиденье.

– Выходи, – боярин отворил двери, и кусок мутного неба заглянул в возок.

Соломония сдвинулась в угол:

– Не выйду.

Поджогин что-то сказал человеку в черном и начал тащить княгиню на улицу. Женщина закричала и стала бить его кулачками в грудь.

– Сопротивляется наша птичка, – усмехнулся Иван и, собрав все силы, вытащил ее наружу.

Бедняжка закрыла глаза, ожидая чего-то страшного, но неожиданно услышала приятный хрипловатый голос:

– Зря сопротивляешься, девица. Здесь тебе хорошо будет. И вообще, лучше тебе покориться своей судьбе. Привыкнешь, пообживешься, еще и понравится.

Соломония открыла глаза и прищурилась. Человек в черной рясе улыбался ей и протягивал руку:

– Пойдем со мной.

– Это игумен Давид, – представил его Шигона. – Он тебя и пострижет.

Великая княгиня замотала головой:

– Нет, нет!

В страхе и отчаянии она замахала руками – и вдруг перед ней соткалось, как из воздуха, холодное лицо митрополита Даниила.

Женщина похолодела. Перед ней был ее враг, человек, вопреки церковным заповедям, разрешивший Василию развод.

– Грешна ты, дочь моя, и знаешь об этом, – прохрипел он. – Эта обитель поможет тебе очиститься.

Он кивнул, и, будто по звонку, из монастыря потянулась вереница монахинь. Одна взяла ее под руку и потащила в храм.

– Пойдем, милая.

Соломония вырвала руку и ощетинилась:

– Не трогай меня!

Монахиня не смутилась и протянула ей ножницы:

– Отдай игумену, так положено.

Великая княгиня бросила ножницы на землю, в мутную жижу, и принялась топтать ногами.

Брызги испачкали рясу игумена, и он нахмурился:

– Держите ее.

Монахини и боярин подхватили несчастную, повисли на ней, и Давид, стряхнув с ножниц грязь, с остервенением принялся кромсать русую толстую косу княгини. Даниил торопился подать ей монашеский куколь, и женщина, как тигрица, бросилась на него и растоптала.

Иван Шигона заскрежетал зубами и взмахнул плетью – она оставила красный след на белой нежной коже. Соломония дернулась и, превозмогая боль, вскинула голову:

– Как ты смеешь меня бить? По какому праву?

Боярин осклабился, показав свои лошадиные зубы:

– По приказанию государя. А как ты смеешь противиться его воле?

Женщина обвела всех горящими глазами. Она едва сдерживала рыдания, захлебывалась слезами:

– Свидетельствую же перед всеми, что не желаю пострижения и одежды иноческие на меня надевают насильно! Бог видит и отомстит моему гонителю!

Немногочисленные монахини переглянулись.

– Жалко болезную, – шепнула одна, самая молодая. – Меня, когда постригали, я сама желала невестой Христовой стать.