Зеленый мост

– Он так маме сказал: «Убирайся со всеми спиногрызами на все четыре стороны»!

Катька подошла и молча кивнула, беспомощно глядя на Мишку. Отвела глаза, порыла башмаком подмёрзший песок у столбика качелей и снова взглянула – глаза сухие, злые и несчастные.

– Они разберутся, – с надеждой, которую не чувствовала, сказала Мишка мелким. – Сколько раз они ругались, а потом опять мирились. Всё будет нормально.

– А если не разберутся? – набычилась Катька. – Мишка, Мишенька, может, нам сразу сегодня к бабушке пойти?

Мишка представила бабушку Лену, добрую и мягкую, мамину маму, её пирожки с ягодами и с капусткой, её однокомнатную крохотную квартирку в старой пятиэтажке в пяти остановках отсюда. Раньше там пахло старинными духами, можно было заводить проигрыватель с чёрными пластинками и слушать хрипящие советские сказки или перебирать бабушкины брошки, бусы и колечки в деревянной шкатулке, наряжать принцессой маленькую Катьку, а бабушка Лена читала им наизусть Блока и Мандельштама… Но теперь там пахло не духами, а лекарствами, а в мусорке валялись шприцы от обезболивающего.

– Бабушка болеет, – вздохнула Мишка. – Пойдём в библиотеку, погреемся, книжки полистаем. А там и они позвонят. Наверно. Пока не позвонят, не пойдём домой.

3

Через три недели снежная зима так и не наступила, и дни стояли серые, тусклые. Календарь упёрся в февраль и ни с места, заглох. Мама забрала Митьку и ушла жить к бабушке, потому что той требовался постоянный уход, а с Митькой маме было проще, только в садик утром отвести, вечером забрать. Мишка и Катька пока остались жить с отцом, который почти не появлялся дома – но он и раньше часто уезжал в командировки, то в Петрозаводск, то в Новгород, то вообще куда-то за Москву. Мама прибегала раза два в неделю, варила суп и жарила котлеты, а макароны или гречку Мишка к котлетам на ужин варила сама. Утром – яичница и проследить, чтоб полусонная Катька всё доела, а обедали они в школе бесплатно, потому что многодетная семья. Еда там была так себе, но всё же еда, и между пятым и шестым уроками они встречались в столовке, садились рядышком и съедали всё, даже кислотный рассольник по средам, потому что есть-то хочется и расти надо, как убеждала Мишка Катьку. Потом Мишка шла на шестой урок, а Катька или на какое-нибудь ИЗО, или на тестопластику, или в школьную библиотеку помогать библиотекарше – а на самом деле вымогать внимание у чужого взрослого человека. Впрочем, за тем же самым она ходила и на все кружки – чтобы ей говорили: «Катенька, какая ты молодец, вы только посмотрите, какая Катенька талантливая» и гладили по головке. Мишка только одно ей велела:

– Никому не смей рассказывать, что мы одни почти живём! Вот ни единой душе, ни класснушке, ни подружке! Ни слова! А то заберут в кризисный центр какой-нибудь, в приют для беспризорников. И потом, мы что с тобой, плохо живём?

– Хорошо. Как мышки-норушки, – кивала Катька, слабо улыбаясь.

И правда, они жили как мышки-норушки, тихо, не ссорясь. Иногда было одиноко и страшновато, особенно ночью: казалось порой, что кто-то чёрный и чужой неслышно ходит в темноте пустой комнаты родителей. Мишка туда и днём старалась не заходить – что смотреть на пустоту? Но вообще без родителей в квартире было хорошо, тихо, только ютуб бормотал и бормотал Мишке, растолковывая уроки, а Катька, сделав домашку, или рисовала, или сидела в телефоне, или тихонько смотрела телевизор в пустой комнате родителей – она пустоты не боялась. Такая самостоятельная жизнь словно вернула их в домитькины времена, когда их было только две сестрички, старшая и младшая, и Мишке нравилось водить ковыляющую Катьку за руку и чувствовать себя большой. Сейчас Катька снова сделалась ручная и признавала Мишкин авторитет:

– Мишка, как же мы дальше жить будем?

– Нормально будем жить. Катя, слушай. Маме тошно и тяжело. Бабушка скоро умрёт, но пока всё ужасно, и мы не должны маме добавлять плохого.

– Бабушка Лена умрёт, как бабушка Дина?

– Бабушка Дина вдруг умерла, неожиданно, – Мишку затрясло, изнутри полыхнуло жаром, но она перевела дыхание, вцепилась в браслет уверенности, и её отпустило. – А бабушка Лена уже полгода умирает. Мама должна за ней ухаживать. А мы должны хотя бы без двоек учиться, чтоб маму в школу не дёргали, и жить так, чтоб она сюда приходила и видела, что у нас чисто и порядок.

Катька сидела в кровати на коленках, бессильно уронив рядом телефон с попискивающей игрой, покачиваясь взад-вперёд, и молчала.

Тогда летом, обнаружив утром мёртвую бабушку, Мишка сразу отвела Митьку и Катьку к соседям. Нашёл бабушку рано просыпавшийся Митька, но он вроде бы не понял, что она умерла, просто растолкал Мишку:

– Ой, ты проснулась, а я думал, что вы все три насовсем уснули! Мишка, а чего бабушка не встаёт? Она мне драников на завтрак обещала, а сама не встаёт! Дай мне хоть молока, Мишка!

Катька мёртвую бабушку не видела, но ей пришлось сказать, что бабушка умерла, чтоб не упиралась и пошла с Митькой к соседям. Но она наверняка что-то запомнила из всей той страшной суеты деревенских похорон. А ещё больше ужасного наверняка придумала. Потому что всю осень рисовала где попало, даже в тетрадках, гробы с венками сверху, похожие на пирожные, и пирожные, похожие на гробы. И училась плохо. Но теперь всё стало получше, и в Катькиных рисунках появились щенки и принцессы. Все, правда, ещё очень грустные, но ведь грустные щенки при любом раскладе лучше пирожных с венками. Мишка погладила чёрный браслетик на запястье: какой он хороший. В самом деле помог. Вот и не верь после этого в чудеса.

– Давай печенье печь.

Катька понуро встала:

– С изюмом?

– С изюмом. Там вроде ещё остался…

Мишка, конечно, адски боялась раскалённой духовки, но могла это от Катьки скрывать; когда печенье подрумянилось, собравшись с духом и надев толстую-толстую специальную рукавицу, она ловко вытащила противень и поставила на конфорки, аккуратно лопаточкой переложила печенье на Катькину детскую тарелку с собачками, придвинула к ней – Катькины глаза засияли, будто в них включили по большой лампочке.

Мишка перевела дух. Сердце колотилось где-то в горле, на лбу выступил пот. А ведь ещё чайник. Она налила в него воды, поставила на базу, щёлкнула кнопкой. Загорелся жуткий красный индикатор. Она села на стул в дальнем от чайника уголке кухни. Когда вскипит, надо так подстроить, чтоб кипяток в чашки наливала Катька… Или всё-таки себя пересилить? Правильно мама говорит, всю жизнь от плиты да от чайника шарахаться не будешь. Надо себя тренировать, да. И она, когда чайник щёлкнул, пересилила себя, встала, насыпала заварки в синий старенький чайничек, взяла большой – руки дрожали – и осторожно-осторожно, едва наклоняя, налила кипятка в заварочник. И, чтоб отмучиться за один раз, – в кружки. Поставила чайник на место, отодвинула подальше к стене. Спина взмокла, и голова чуть кружилась. Но она молодец, да.

Зато – печенье. Горячее, пахнет сахарком и изюмом. У Катьки за чаем с печеньем порозовели щёки, глаза сияли. А за окном шёл дождь – сплошной стеной. Наверно, нормальной зимы со снегом и вовсе не будет. Наверно, с этим миром правда что-то не в порядке. Что-то развалилось в нём так же, как в жизни их семьи. Ну и что. Ей-то какая разница? Пережить бы весь это трабл с родителями, выцарапаться. А потом будет взрослая жизнь, в которую она кого захочет – того пустит. А может, и вовсе никого не пустит. Ну их всех.

Вечером за уроками Мишка наткнулась в ящике стола на коробочку из-под браслета: выкинуть или оставить? Открыла и наконец заметила, что там лежит перевёрнутая белой стороной и потому почти невидимая визитка. Вынула: «Волшебные украшения». Да ладно, серьёзно? Волшебные? И сайт, и телефон. Интересно, это телефон той дамы в чёрном или мастера, который просто отливает из какого-то композита всякие брошки-браслетики? А если это телефон дамы, то что – позвонить? Сказать: «Ваш браслет правда волшебный, он исправил все мои двойки»? Мишка спрятала визитку в коробочку и сунула её обратно в ящик, к учебникам. Пусть останется на всякий случай.

Наутро она решила проверить, правда ли браслет волшебный. Сегодня контрольная по английскому и лабораторная по физике, если пойти без браслета – то что будет? И она сняла его и спрятала под подушку. Запястье замёрзло сразу. Пока варила овсянку – та подгорела. Катька ныла, и пришлось на неё рявкнуть; младшая огрызнулась, слово за слово и в школу они пришли злые на весь мир. В школе из столовки несло рыбными котлетами и чем-то подгоревшим. Литературу и русский заменили двумя алгебрами, контрольная по английскому оказалась чудовищной, потом ещё заныл живот, а в столовке какой-то пацан, которого толкнули, нечаянно облил Катьку компотом, и пришлось её, злую и шмыгающую, приводить в порядок. На лабораторную по физике Мишка опоздала, попала в пару к двоечнику Кольке Кулябкину, а тот и сам не понял, что объясняли, и утруждаться не собирался, и Мишка ничегошеньки толком не сделала и не написала. А когда после звонка забрали тетрадку и выгнали из класса, в туалете обнаружила, что началось «это дело», и если б не чёрные джинсы, то был бы позор на всю школу.

Больше Мишка браслет не снимала.

В школе, в общем, дела шли правильно, и двойки по физике и английскому она исправила на той же неделе. По вторникам, средам и пятницам, когда из расписания гвоздями торчали страшные физика, химия, алгебра и геометрия, Мишка надевала не брючки с блузочкой, а джинсы и серый свитер и притворялась умным мальчиком. Двойки вообще сменились тройками, спасибо ютубу, и, даже когда пошли предэкзаменационныеробники, она справилась на три-четыре. Нормально. Устное собеседование по русскому в начале февраля легко сдала на двадцать из двадцати баллов, и классная сказала, что вроде как не всё потеряно насчёт допуска к ОГЭ. Мишка день за днём училась допоздна, не понимая, что в этих нехитрых школьных учебниках такого сложного, чтоб так испортить ей жизнь по осени. Вспоминался бесконечный серый дождь, жужжание и пустота в уме. Но это ведь прошло? Насовсем прошло? И всё, что было нужно – чтоб из жизни почти исчезли родители и в доме наступила тишина?

Какая хорошая стала жизнь, тихая. Только точки тёмные иногда перед глазами летают от усталости, но это ведь хорошая усталость, потому что силы потрачены не на нытье или ерунду, а на дело. Да, сама себя она бы не смогла заставить – и она поцеловала браслетик и сказала: «Спасибо, ты молодец». Наверно, в самом деле волшебный, потому что до браслетика из всего её организма и капельки уверенности не удалось бы выжать, как ни выкручивай. Теперь Мишка чувствовала себя настолько уверенно, что даже сходила в Катькин класс на родительское собрание и сидела там одна среди чужих взрослых: Катька, сказали, вроде как тоже взялась за ум.

Ещё Мишка попросила маму научить варить простой суп, куриная грудка плюс замороженные овощи, и теперь справлялась с едой для себя и Катьки вообще сама. По субботам и до утра понедельника они с Катькой забирали к себе Митьку, чтоб мама хотя бы от него отдохнула. Митька был Митька: скакал, орал, смотрел мультики, цеплялся к Катьке, вис на Мишке, но что-то быстро уставал и тихонько играл в своё лего. Больше всего ему нравилось в тишине сидеть под письменным столом, когда Мишка делала уроки, а если она уходила на кухню варить обед, то он собирал детальки конструктора в подол рубашки, плёлся вслед и сидел потом играл уже под кухонным столом. Мишка как-то заметила, что он не строит, как всегда раньше, машинки с колёсиками или самолёты, а собирает домики без крыши или просто коробочки. А однажды стал просто собирать все детали в сплошную стенку.

– Это крепость? – осторожно спросила Мишка.

– Это волшебная стена. Защищает ото всего, – солидно сказал Митька. – Тебя я тоже за ней спрячу. Катьку… Ну, Катьку тоже, хотя она вредная. Но она собак любит, а я тоже собак люблю.

Отец приезжал несколько раз. В будние дни молча съедал Мишкин суп, менял бельё и рубашки в сумке на чистые, отсыпался, а когда Мишка и Катька возвращались из школы, на кухонном столе лежала красная бумажка. Можно было разок сходить в кино, но потом аккуратно тратить деньги только на еду. Ну, ещё разок вместо кино купили Катьке белую блузку в школу, потому что её заставили участвовать в конкурсе стихов наизусть, а старую Мишка нечаянно постирала вместе с джинсами, но блузка стала не голубая, а противно-серая. За конкурс Катьке дали грамоту, «третье место», но показывать её было некому.

В общем, Мишка была рада приезду отца, потому что мама давала совсем мало денег; а ещё отцу был рад Митька – за Митькину радость она была готова вынести что угодно. А сама Мишка с отцом старалась не разговаривать: и чтоб не разозлить нечаянно, и чтоб не расспрашивал про мать, и чтоб не подумал, что она простила за распад семьи или за лето. И матери про отца говорила кратко: «Да, приезжал, купил Митьке ботинки на весну».

Глава вторая. Ангелы рядом

1

Из-за волшебной стены проще было смотреть на людей. Потому что им никак Мишку не достать, не обидеть, чего бы они там ни верещали. Они – там. Не с ней. Вот и хорошо.

Она только не понимала: а Митька и Катька тут с ней за стеной или всё-таки снаружи? Наверно, они какие-то проникающие. Иногда они тут, милые и родные, такие тёпленькие, привычные, возятся рядом, едят макароны, которые она сварила, подлизываются; а купать маленького Митьку, заворачивать в полотенце и одевать потом в пижамку и укладывать сонного – всё равно что в куклы играть, такая радость. И потом мама его на всю рабочую неделю забирает, можно отдохнуть.

Но вот от Катьки некуда деться. Всегда вместе. Смутно Мишка помнила время, когда Катька ещё не родилась – и как же это было хорошо. Родители как добрые великан и великанша. Папа носил на руках, мама была мягкая и большая, как полное ласки облако. Утром по выходным можно было прийти к ним и играть в «три медведя»: папа – большой медведь, мама – медведица, а Мишка – их самый любимый маленький медвежонок.

А потом появилась эта противная пискля. Кажется, родителям она тоже не нравилась, потому что орала ночами, но они большие, они всё время с ней возились, а Мишку только дёргали за руку, отволакивая в детский сад. И потом отец стал всё чаще говорить: «Девчонки, девки, девицы», и что-то нехорошее Мишка чувствовала в его тоне. Девчонки – это плохо. Одна Мишка – это было ещё ничего, он терпел, а вот две дочери – это уже наказание. Как будто они виноваты, что родились девчонками.

Ну что не виноваты – это Мишка потом поняла, а тогда было так противно и стыдно быть девочкой, что перед первым классом она всерьёз вымаливала, чтоб ей как форму в школу купили не юбку в складку, а брюки, чтоб в школу записали не как «Машу Косолапову», а как «Мишу», всё равно ж дома они её Мишкой зовут, потому что она их любимый самый медвежонок! Это в садике все знают, что она девчонка, а в школе-то ведь можно начать новую жизнь? Никто и не догадается! Дурочка маленькая. Не знала, что всё равно по жизни придётся в штанах ходить, даже летом. А тогда, когда она сдирала с себя юбчонки, родители сначала смеялись, объясняли и в угол ставили, потом, когда она продолжала ныть, отец схватил, встряхнул и наорал так, что она три дня потом молчала. Ну хоть Мишкой продолжали звать, впрочем, по привычке. Почему настоящим медведям, да и вообще всем животным вообще не важно, мальчик или девочка у них детёныш? Любят и всё… А её любить перестали. Из-за ожогов.

А если б Катька родилась мальчишкой? Тогда б, наверное, и Митьки не было, и жили бы они вчетвером спокойней и веселее. Умом Мишка понимала, что Катька не виновата ни в чём, но даже сейчас, в покое их тихой трусливой – вдруг в школе узнают, что они живут одни! – жизни Катька иногда казалась не сестрой, а какой-то чужой девочкой, невесть с чего спящей в соседней кровати. Вот бы её не было.

А от шумного нервного Митьки она вообще успевала за неделю отвыкнуть, и за воскресенье его детская навязчивость и нытьё раздражали так, что хотелось превратить его в куклу и повесить на крючок в какой-нибудь тёмной кладовке. Катьку временами – тоже и дверь кладовки запереть на большой замок, а ключ с моста в Неву выкинуть. Правда, сейчас подмораживает и Нева почти вся под коркой тонкого льда; ну можно дождаться, когда пройдёт маленький красно-синий ледокол, прорезающий вдоль ледяную корку по всей Неве, и тогда скорей пробежать по Большеохтинскому мосту до башен на середине и бросить с высоты ключ в эту чёрную, парящую водяную рану… И сделать вид, что никаких Катьки и Митьки не было вообще.

Дома после школы Мишка дала Катьке полдник: молока с крошащимся кексом из ларька хлебозавода, где все стоило в три раза дешевле, чем в нормальном магазине. На миг показалось, что из пакета течёт чёрное молоко. Отец давно не появлялся, мама дала на прошлой неделе только тысячу, от которой осталось рублей триста. Но ничего, есть картошка, макароны и пара банок рыбных консервов, а в баночке на окне из луковицы прорастают толстенькие тёмно-зелёные пёрышки, их скоро можно будет срезать и посыпать картошку, Катька такое любит. И мука есть, и три яйца, на ужин можно взять одно яйцо и замешать оладушки, как когда-то научила бабушка Лена. Катька с вареньем слопает всё и ещё попросит… Изюмины из Катькиного кекса казались похожими на давленых жуков, и она скорей отвернулась. Молока тоже надо оставить на утро, чтоб сварить овсянку, и Мишка немного долила Катьке в кружку и спрятала пакет в холодильник. Оглядывая почти пустые полки, подержалась за браслет: всё будет нормально. Родители про них помнят и без еды не оставят. Наверно.

Она ушла в детскую и села за уроки. Взяла учебник, полезла в ящик за тетрадкой по физике – рука скользнула по белой коробочке из-под чёрного браслета. Зачем-то – наверно, в глупой надежде, что чудеса случаются, – Мишка достала и открыла её, вынула визитку: сайт «Волшебные украшения». И больше ни слова. Но ведь чёрный браслет правда обладает каким-то волшебством уверенности, иначе разве вылезла бы она сама из всех своих двоек? Разве смогла бы день за днём строить невидимую стену, за которой так спокойно? Она посмотрела на браслетик на руке: в чёрной гладкой поверхности отражался перевёрнутый мир. Мишка включила ноутбук и набрала адрес сайта… И на неё дружелюбно взглянула та чёрная дама.

2

На следующий день с пятого урока пошёл крупный снег, и они под этим нежным редким снегом ждали чёрную даму на углу у школы. Катька, впрочем, не понимала, кого и зачем они ждут, но терпела: Мишке надо – значит, надо. Мишка устала: едва высидела шестой урок и теперь сознательно, через силу заставляла себя стоять прямо, развернув плечи, – не хотела показаться жалкой. А из Катьки била энергия – библиотекарша за подклейку малышовых книжек только что угостила её чаем с пряниками. Она крутилась вокруг Мишки, пританцовывала, ловила на розовый смешной язык снежинки, вертела перед Мишкой пряником:

– «Пряник мятный, ароматный, удивительно приятный!» Мишка, ну ты что, не помнишь, это же из этого… Из Чуковского, про крокодила! Мишка, ты почему пряник не хочешь? Я для тебя нарочно взяла! Ты ж в обед вообще не поела, я видела!