Назови меня по имени

– Меня – прописать в Королёве? – Голос Марка неожиданно дрогнул. – Зачем?

– Чтоб тебе не было так тревожно, – быстро ответила Маша. – Чтобы было куда податься, если вдруг старуха помрёт. У тебя же нет московской прописки.

Марк нервно смял сигарету.

– Вот это всё, – он обвёл глазами комнату, – это всё перевезти к тебе в Королёв?

– Зато мы будем вместе. А вместе всегда легче.

– О чём ты говоришь? – Марк нервно ходил от окна к двери и обратно. – Я же родом из чёртовой дыры, ты не забыла? И теперь я должен оставить Москву?

Он сел на тахту, огромный и взъерошенный. Теперь его лицо находилось в тени. Когда Марк волновался, его руки двигались бессознательно: кисти сжимали друг друга, пальцы сплетались и расплетались, выискивали мелкие заусенцы возле ногтей.

– Ты не понимаешь! – воскликнул он. – Твой городок… Да он все жилы из меня вытягивает!

Он говорил, говорил, и остановить его было уже невозможно. Марк сказал, что Королёв напоминает ему восьмидесятые годы, когда магазины работали до семи, дворники пили как черти, а транспорт был редкостью. Что осенью и летом там ещё можно жить, но зимой… Что недавно ему снился кошмар, в котором его комнату атаковали то ли мертвецы, то ли космонавты с той самой мозаики, которая считалась гордостью Королёва и украшала главную площадь города.

– Ты это как вообще себе представляешь? – Он говорил, а Маша только куталась в одеяло и молчала. – У меня тут, между прочим, книги. Да твой Петька в первый же день разложит свою еду на столе, а страницами из Сытина вытрется, как салфетками.

Машина одежда валялась где-то на тахте. Нужно было только включить верхний свет и хорошенько поискать – но она не хотела, чтобы Марк видел её лицо. Она начала по очереди сбрасывать на пол подушки.

– Кончай истерику, Иртышова! – выкрикнул Марк.

К горлу подкатывал комок, в глазах щипало. Как это некстати, подумала Маша. Как некстати. Нервы никуда не годятся.

Колготки Маша выудила из-под тахты, юбку – стянула с кресла, она висела там, укрытая тёмно-бордовой футболкой Марка. Возле двери нашла свою сумку и подхватила её за ремешок. Огляделась. Больше в помещении Машиных вещей не было.

– Я тебя провожу, – послышалось со стороны окна.

Марк даже сейчас пытался выглядеть галантным. Возражать ему было нельзя. От Маши требовалось сцепить зубы и выйти вместе с ним на улицу. Молча, вместе с любимым мужчиной, выкурить по сигарете. Произнести несколько ничего не значащих слов – а может, даже коротко пошутить. Чувствовать, как дым, который он выдыхает, доплывает по воздуху до Машиного дыма и перемешивается с ним.

Только отработав этот ритуал, можно было наконец-то сесть в машину и отчалить от поребрика (опять это словечко!). И проглотить подлый комок, застрявший между нёбом и корнем языка. Твёрдый, колючий комок, солёный на вкус.

Глава 6

– Что-то случилось, Марья Александровна? – спросил Алёша, когда она только появилась в прихожей.

– Почему ты так решил?

Алёша пожал плечом и нахмурился.

– Не знаю. Показалось. – Он взглянул на Машу и добавил: – Вы какая-то уставшая.

Уставшая – не то слово, подумала Маша и передала Алёше пальто. Она вовсе не рассчитывала, что вчерашнее празднование Нового года у Марка обернётся ночной дорогой обратно, в Королёв. Хорошо, что урок они с Алёшей назначили на одиннадцать, а не на десять утра, как поначалу предложила Маша.

– Марья Александровна, дорогая, с Новым годом вас! – В прихожей мелькнула Светлана Павловна, Алёшина мама. – В перерыве милости прошу к столу.

Учительница вздохнула и прошла в комнату. Отказать Светлане Павловне было невежливо, но сегодня Маша очень рассчитывала улизнуть от светской беседы. Алёшина мать непостижимым образом умела создавать вокруг себя суетливость и беспокойство.

По счастью, лишних разговоров удалось избежать. Во время перерыва, пока Светлана Павловна беседовала по телефону в другой комнате, Маша успела быстро натянуть на ноги сапоги и сдёрнуть пальто с вешалки.

Маша никогда не начинала второй урок не дав ученику, да и себе тоже, как следует проветриться. Вот и сейчас она немного потопталась возле подъезда. Выкурила последнюю сигарету из пачки. Обогнула двор по дуге и на обратном пути заглянула в аптеку, чтобы купить успокоительное. Сегодня ночью выяснилось, что в Машиной домашней аптечке нет даже корвалола.

А потом Алёша сказал ей очень странную вещь. Случилось это настолько неожиданно, что учительница на какое-то мгновение растерялась. Впрочем, Маша умела хорошо маскировать смущение. С какими только курьёзами она не сталкивалась за восемь лет работы.

Вернувшись с прогулки, она даже не успела нажать на кнопку звонка: Алёша распахнул дверь прямо перед её носом, будто бы точно знал, в какую секунду учительница поднимется на этаж. Вполне вероятно, он подглядывал за ней в глазок. Маша так и спросила его:

– Подкарауливал, что ли?

– Нет, конечно. Просто умею вас чувствовать.

– Что значит «умею»? – удивилась Маша.

Алёша засмеялся.

– Я как собака. Всегда знаю, когда вы к двери подходите. Ни разу ещё не ошибся.

– Так ты, значит, медиум! – Она подала мальчику пальто и, опираясь о табуретку, стянула с ног сапоги. – Тебе нужно тренировать интуицию.

Алёша повесил Машину одежду на вешалку и обернулся. Лицо его выглядело серьёзным.

– Бесполезно. Я только вас умею чувствовать, Марья Александровна.

Ну ты и ляпнул, подумала Маша. И что я должна тебе на это сказать? Не дай бог, влюбишься в меня, что тогда?

Но остальная часть урока прошла ровно. Ученик больше не подавал никаких поводов для тревоги. Маша успокоилась и даже посмеялась над собственной мнительностью. Ну что же, говорила она себе, посещать Алёшу ей придётся теперь гораздо реже. Родителям не терпелось вернуть ребёнка в класс, а значит, Машины визиты в следующие полгода будут связаны только с репетиторством: три часа в неделю для занятий русским и литературой, полтора – на подготовку к ЕГЭ по истории. Алёшино здоровье к концу года выправилось, и со второго полугодия из надомника он становился обычным учеником.

Алёша был на полголовы выше своей учительницы. Его непропорционально длинные конечности двигались как-то разлаженно, словно крепились к телу с помощью шарниров. Шея его, худая, с отчётливо выпирающим адамовым яблоком, сама собой вытягивалась вперёд, как у африканской газели, а на шее сидела нелепая прямоугольная голова со светлыми волнистыми волосами. На высоком лбу рельефно выступали лобные бугры. Подбородок тоже лез вперёд – казалось, изнутри этого лица рвалось наружу нечто такое, что невозможно было скрыть, да молодой человек уже и не скрывал. Алёшина некрасивость уравновешивалась очень спокойным взглядом зеленоватых глаз за толстыми стёклами очков. Светлана Павловна покупала сыну очень стильные оправы; лицо в этих очках как бы смягчалось, становилось простым, домашним, одним словом – никаким. Казалось, Светлана Павловна прилагала особые усилия, чтобы создать для Алёши образ, делающий её ребёнка незаметным настолько, насколько это возможно. Добротные вещи, которые она ему выбирала, были весьма скромного покроя и неброских оттенков – серого, песочного, тёмно-синего. Материнская попытка замаскировать Алёшин непростой характер выглядела трогательно, но смысла не имела: Маша знала, что этот мальчик никогда не походил и не будет походить на других детей.

В июне Алёше уже исполнялось девятнадцать, и он был самым старшим мальчиком в 11-м «А» классе. Целый год Алёшиной учёбы пропал впустую, так как в девять лет он перенёс операцию на сердце и остался на второй год. Но после коррекции врождённого порока Алёшины беды не кончились. В четырнадцать он, маленький и щуплый, начал быстро расти. «Гормональная перестройка организма» – так говорят медики о подобных переменах. К проблемам с сердцем, которое, со слов врачей, не поспевало за ростом скелета, добавились проблемы с суставами, и ребёнку поставили диагноз «ревматоидный артрит». У мальчика дважды в год опухали колени, а в прошлом году впервые заболело тазобедренное сочленение – на снимке обнаружили воспалительный выпот, и врачи настаивали на щадящем режиме. Мальчику назначили гормоны, и несколько месяцев назад воспаление успокоилось; осталась только лёгкая хромота, почти не заметная глазу.

Незаметная, потому что молодой человек и без того был угловат и неловок, а может, он просто выглядел так в большой старомодной квартире своих родителей, где даже мебель подобралась приземистая. Например, в зале рядом с низеньким пузатым комодом стоял лакированный журнальный столик на гнутых ножках. Кому сейчас нужны журнальные столики, кто читает за ними газеты?

Алёшин папа, Владимир Львович, – читал.

Владимир Львович, лысый, полноватый господин в возрасте далеко за шестьдесят, походил на флегматичного буржуа со старых советских карикатур. Однако это было всего лишь ширмой. Маша смотрела на рыхлое лицо с мешками по контуру нижних век, на блестящую лысину и выпирающий из-под пиджака грушевидный живот. Её невозможно было обмануть: за внешним благодушием скрывался властный человек с консервативными взглядами, привыкший держать под контролем всё и вся. Впервые она увидела настоящее лицо Алёшиного отца, когда они беседовали в так называемой библиотеке, где находилось рабочее место главы этой семьи.

Библиотека! Нет, комната Владимира Львовича не имела ничего общего с мемориальным кабинетом Машиного дедушки – всё здесь оказалось непродуманно, неудобно и устроено напоказ. Но Маша поняла главное: в общем пространстве квартиры имелась отдельная территория, принадлежащая только этому мужчине и больше никому.

Алёшин отец, несмотря на почтенный возраст, был крупным начальником на московском заводе, производящем металлические конструкции. Завод этот пережил тяжёлые времена и всё-таки удержался на плаву как в конце восьмидесятых, так и в девяностые. Владимир Львович, не желавший сдавать свои позиции молодым соперникам, работал много и редко бывал дома. Пожилой мужчина был женат вторым браком. Первая его жена умерла, у неё не выдержало сердце – а может, Владимир Львович попросту сжил её со свету, такая мысль пришла к Маше, когда она получше присмотрелась к отношениям в семье Девятовых. Светлана Павловна, женщина мягкая и покладистая, родила Алёшу в сорок пять и всю жизнь пыталась оградить своего занятого по службе мужа от проблем с больным ребёнком, обихаживая того и другого наподобие прислуги.

Устав школы, в которой работала Маша, запрещал педагогам вести ученика-надомника и одновременно натаскивать его на ЕГЭ, получая при этом от родителей оплату сверх той, что полагается по рабочему коэффициенту. Репетиторство во все времена являлось для учителя одним из способов дополнительного заработка; главное, было не брать денег с тех детей, у которых ты ведёшь уроки согласно школьному расписанию. Преподаватели обычно помалкивали о своих доходах, и Маша не припоминала случаев, чтобы нарушителей лишали специальных выплат или увольняли. И всё-таки Маша, согласившись готовить Алёшу к ЕГЭ, на всякий случай попросила Светлану Павловну не рассказывать другим родителям об их сотрудничестве. Светлана Павловна скрепя сердце пообещала. Хотя сама, конечно, то и дело забывала о своём обещании и в случайных беседах не упускала возможности похвастаться перед друзьями: не в каждой семье работает репетитором внучка академика.

Именно Машина фамилия сыграла важную роль в выборе, сделанном Алёшиными родителями.

Владимир Львович удивлённо вскидывал брови и причмокивал губами, когда листал бумаги и рекомендации Марии Александровны Иртышовой. Особенное впечатление на него произвели три удостоверения (в народе их называли сертификатами), согласно которым выходило, что Маша является экспертом по Единому государственному экзамену не только по русскому языку и литературе, но также по истории.

Правда, по истории Маша уже год как не проходила аттестацию (да и само удостоверение она получила только лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств), но Алёшиному отцу вовсе необязательно было об этом знать.