Ненормальная

– Можно попробовать. Только с условием: на мне тренируешься, и только мне потом и говоришь. А то пойдешь делиться своими навыками направо и налево. – Странная беседа получается: вроде шутим сейчас, а вроде бы о чем-то серьезном договариваемся.

– Дим, давай без условий. Я же сказала – как только попытаешься где-то надавить, я тут же начну сопротивляться. Ни к чему хорошему это не приведет. И даже не думай ревновать. Меня это раздражает, потому что значит, что ты мне не доверяешь.

– Ты знаешь, малыш, рядом с тобой я сам себе не доверяю. Никогда не знаю, чем закончится разговор.

– А ничем не закончится. Я на сегодня уже и так много сказала. Хватит откровений. Вообще, мне пора домой, если честно.

– Зачем?

– Затем, что я там не была со вчерашнего утра.

– А до завтрашнего утра подождать нельзя?

– Можно.

Снова "здрасте": приготовился к долгим уговорам и убеждениям, а получил такое нежданное согласие. Даже опешил от этой легкости.

– Ань, интересно, я когда-нибудь к тебе привыкну?

– Не переживай. Пока ты привыкаешь, я какую-нибудь новую фигню придумаю.

– Зачем?

– Затем, чтобы не расслаблялся.

Глава 20

Нет, с этой женщиной совсем невозможно было расслабиться. Пока Дмитрий думал, с чего начать, ей, похоже, ждать надоело. Приподнялась на локтях, подтянула под себя подушку, устроилась поудобнее:

–Дмитрий Евгеньевич, ты зачем меня сюда привез? Рассматривать? Мог бы и дома то же самое сделать. Еще минута – и я пойду домой.

Лицо при этом очень серьезное сделала. Еле спрятала улыбку, только в голосе слегка промелькнула.

Расхохотался. Уселся рядом. Погладил лицо, едва касаясь.

– Еще скажи, Ань, что ты не понимаешь?

– Вообще не догоняю, что тебе от меня нужно. Пристал, как банный лист. Зачем – непонятно. Сбивает с толку несчастную девушку.

Закопался в волосы пальцами, наткнулся на шпильки, подтянул к себе, развернул спиной, начал вытаскивать по одной, кидая на пол.

– И еще ты, наверное, ничего не хочешь, да, Анют? – Распуская пряди, разглаживая, едва касаясь мочек ушей, заставляя удерживать дыхание.

– Нет, почему же? Домой хочу, устала уже в этом платье. – Вот упрямая. Намеками говорит, но таким серьезным голосом… Если бы не легкая дрожь в последней фразе – поверил бы, наверное…

– Мешает, да? Тесное? – С преувеличенной заботой в голосе. – Наверное, нужно расстегнуть, чтобы легче стало? Тоже не хочешь?

– Нет, не хочу. Это же не прилично. – И очень скромно глаза потупила, а сама шею подставляет, там, где язычок от молнии поблескивает.

– А чего ты еще НЕ хочешь? Расскажешь? – Уже невнятно, прижимаясь губами к плечам и открывающемуся изгибу позвоночника.

– Ой, Дим, так сложно сказать, так много всего интересного… – И непонятно, что больше заводит – эта игра в намеки и двусмысленности, или все большая дрожь, и томные интонации – не разберешь, прикидывается соблазненной дурочкой, или вздохи уже настоящие? Даже сейчас не понять до конца – что с ней, вообще, происходит?

Как раздевал в прошлый раз – совсем не запомнил, и в этот раз, как мог, затягивал процесс: хотелось уже рассмотреть и прочувствовать, понять, как и на что реагирует. Пока добирался до чулок, боялся, что потихоньку рассудок потеряет. Чем зацепила банальная такая вещь? Добрался, и замер опять неуверенно… Снова застряли пальцы на кружевной полоске капрона…

– Эй, нет, Дим, не трогай. Еще порвешь или зацепок наставишь. – Очень серьезным голосом. Таким, что очнулся и изумленно заглянул в лицо

– Что ты так над ними трясешься? – Вот фиг же поймешь, явно не бедствует, чтоб так переживать.

– Они мне будут дороги как память. Буду смотреть на них в старости, и вспоминать, как когда-то соблазнила страшного и могучего Дмитрия Серебрякова. И все благодаря этим тряпочкам. А если вдруг обеднею – буду сдавать их в аренду. Тем, кто позарится на твое могучее тело. – И снова эта вредная ухмылка. Он потихоньку съезжает с колеи, а она шутить изволит. Играет на нервах, как виртуоз на скрипке – каждую струну вытягивает, заставляет звенеть.

Не выдержал, уложил на спину, руки зажал, чтобы не трепыхалась, навис, практически придавил, уставился в глаза так, чтобы отвернуться не смогла, так, что их дыхания начали смешиваться.

– Аня, етит твою, что ты за человек? Я ее раздел уже, практически, а она все шутки шутит! Ты молчишь когда-нибудь?

–Неа, соседки в общаге жаловались, что я даже во сне говорю. – Держится, бодрится, а голос снова подрагивает.

– Что мне сделать, чтобы ты замолчала?

– А ты сделай, уже, что-нибудь! – И загипнотизировала взглядом: затянула, вобрала, утащила на дно куда-то. И все. Шутки кончились. И разговаривать снова стало некогда. Оставалось только держать сознание на плаву, не дать ему раствориться и исчезнуть. Чтобы оставить в памяти хоть что-то, кроме сладкой и пронзительной хмари, окутывающей туманом голову. Чтобы запомнить, как дышит и как задыхается, как вскрикивает и как умолкает. Все, что сам чувствовал – можно не стараться удержать, это и так уже выжжено в нервной системе, до самого основания спинного мозга. Главное – ее в руках удержать, не дать снова выскользнуть, припаять к себе, чтобы забыла, как звать, и как жить без него. И получалось: она вбирала в себя все, что давал, всего в себя затягивала. Цеплялась, как утопающая, и просила, требовала. Чего – отпустить или не отпускать? Оставалось угадывать, ловить ее шепот, и нежно выспрашивать, высматривать намеки в ее полуулыбках. В глазах увидеть не получалось: там плескалось что-то такое жаркое, приходилось взгляд отводить, чтобы не обжечься. А она, догадываясь, лишь прикрывала веки. И снова попытки всмотреться в лицо, понять, что ей еще нужно. Опытным путем разобрался, что его губы и ее кожа – это очень хорошо, и не важно, где, как и с какой силой. И что даже прикусывать можно – ничуть не возбраняется. А щекотать не стоит – начнет хихикать и уворачиваться в самый неподходящий момент. А ей можно все позволить – все, что ни сделает, только в радость, и в кайф любое ее движение, любой порыв – новая ступенька к счастью. И притормаживать нужно ее только тогда, когда совсем уже до сумасшествия доводит. Сходить вдвоем с ума – это, оказывается, вообще отдельное удовольствие. И получить подзатыльник, позволив себе слишком смелую выходку во время короткой передышки – совсем, оказывается, не обидно. Можно даже специально дразнить, чтобы схлопотать еще один, и иметь полное право снова зажать слишком вольные руки и всласть измываться, пока сам не забудешь, зачем все затеял, потому что услышал легкий стон и снова потерялся.

Работать пажом и носильщиком? Да ради Бога. Водички принести? Сколько раз нужно сбегать, чтобы душенька была довольна? Или Вас саму отнести на водопой? Согласна? Поехали. И пару раз по дороге забыть, куда шел, и зачем, и где, вообще, находится. Столько стен по дороге удобных, и столько горизонтальных плоскостей…

Вырубился под утро. Ей позволил заснуть, только вытребовав обещание: никуда не сбегать, пока он не очнется. Хотя, куда б ей бежать из заснеженного поселка, куда никакой общественный транспорт зимой не добирается? И все равно пытал, пока с десятого раза не пообещала.

Что было в этих требованиях? Чтобы не ушла сегодня, или осталась насовсем? Похоже, ей этот вопрос тоже приходил в голову. Потому так долго и отбрыкивалась, отделываясь слабыми шутками и отговорками. Сдалась, уже засыпая:

– Хорошо. Не уйду никуда. Пока не достанешь. Так что не храпи и не толкайся, – и, в противовес словам, всем телом прижалась, заставив разомлеть и снова потеряться. Как-то слишком по-родному у нее это получилось. Словно каждый день так засыпала, пригревшись в его руках.

И все равно, спал очень чутко, вздергиваясь от каждого ее движения. Прижимал покрепче и только тогда засыпал. И очнулся очень рано, в первую очередь проверил, что никуда не делась. Была мысль разбудить, чтобы уже на сто процентов убедиться, что утро ничего не изменит, и потянулся уже, но увидел, как несчастно нахмурилась, не открывая глаз, и пожалел: ведь измучил же. Выпил из нее все, что только можно было, столько раз доводил до бессознательного состояния, что ей пара суток нужна, чтобы теперь оклематься. А ему неймется уже.

Чтобы не травмировать самого себя и свою психику, решил заняться делом: пошел завтрак готовить. Ну да, в лучшем стиле романтических мелодрам. Кто б знал, что готовить для нее окажется так увлекательно? И кофе варить, вспоминая, какой любит – нужно ли, и сколько класть сахара?

Впервые почувствовал, что здоровенный пустой дом вдруг ожил и задышал, оказался уютным, а не холодной громадиной. Всего-то и нужно было, чтобы в одной из комнат наверху спала его женщина. И снова было маетно – угадывать, как себя поведет, и не потребует ли срочно вернуть домой, "туда, где взял" – очень ей эта фраза нравится, и что делать, чтобы передумала… Само собой, уговорить можно – обратно в постель уложить и занять ее еще на полдня, чтобы не могла ни думать, ни разговаривать. А потом что? На всю жизнь ее там не удержишь, не хватит сил, да и не встречался еще человек, который заставил бы ее что-то делать против воли. Во всяком случае, Дмитрий с ним знаком не был.

Оставалось только одно – мирные переговоры. Вот только что предложить взамен ее расположения? Ей же, как обычно, ничего и ни от кого не нужно было. А если и нужно – не сказала бы никогда.

Задумался так, что пропустил момент, когда девушка спустилась и прибрела на кухню. Только что не было никого, он один и заснеженный вид в окно, и вдруг все помещение наполнилось теплом, ароматом, шлепаньем босых ног по плитке пола. Ну да, пока по деревянным полам шла, ничего не слышно было, потому и подкралась незаметно. Насторожился, но решил взять паузу – посмотреть, как себя поведет, а там уже действовать по ходу пьесы.

– Привет. – И еле слышный зевок, и почему-то спиной почувствовал, что потягивается, порадовался, что не видит этого – мог бы не сдержаться. – Ох, как я хриплю с утра. Не разговорилась еще.

А у него от этой хрипотцы утренней все жилки подтянулись, снова все окончания ожили, словно и не бывало утренней расслабленности. Если она только голосом так завести может – что будет, если посмотреть на нее? Но не век же спиной стоять. Повернулся с опаской:

– Доброе утро. Обалденно выглядишь. – Обалдел – не то слово. Вся взъерошенная, со спутанной гривой, которую как раз пыталась скрутить в подобие прически, глаза еще сонные, и закутана в какой-то плед, наподобие тоги. И под ним, судя по всему, нет ничего. Это даже не комплимент был, а констатация факта. Только ей, как всегда, параллельно до всего, что касается внешности:

– Да? Поверю на слово. Я в зеркало не рискнула смотреть. Начала бы вопить, всех зверей в округе распугала бы.

– И часто такое у тебя? – Ведь напрашивается же на комплименты, как еще понимать эти фразы?