Новая реальность

– Вот об этом я и пытался сказать, – Репнин с любопытством наблюдал, как постепенно Иван исчезает из поля моего зрения. – Пьян аки свин и такой же грязнючий. Андрей Иванович его все по салонам разыскивал, а надо было в лужах, что позади кабаков разлиты, поискать.

Я с каким-то нездоровым любопытством смотрел на то, как медленно исчезает Долгорукий. Когда в кабинете осталась уже треть тела, почему-то тащили его довольно медленно, то я, словно опомнившись, крикнул.

– Оставить! Юрий Никитич, Долгорукова в комнату какую определить, охрану к нему приставить. Известить Ушакова и утром не давать опохмеляться, пока не расскажет, почему он в таком виде ко мне приполз и что так усердно праздновал, да сколько дней. Судя по его морде – он не первые сутки развлекается. А где он такую гадость мог добыть, что у меня в зобу дыхание сперло?

– Известно где, в Немецкой слободе, где же еще, – Репнин поморщился и направился к двери, чтобы выполнить мой приказ. – Только они этот свой грог гонят, ежели по вони судить, то из помоев.

– Зато безотходное производство. Что свиньи не съедят, можно и перегнать и вон Долгоруких незнамо сколько времени поить. И как он только жив после такого загула остался?

– А что же ты, государь, Петр Алексеевич, исправить сие досадное недоразуменье хочешь? Апосля такого запоя не дать опохмелиться – это просто живодерство какое-то.

– А ты его не жалей. Ванька молод и здоров, оклемается, – я залпом допил кофе. – Митьку кликни, пускай уберет здесь. И где австрияк?

– Не знаю, я его, как Ушаков Ваньку, найти не могу. Может, в кабаках поискать?

– Иди уже, шутник. Ежели завтра посланника не будет у меня…

Тут к Репнину подскочил один из офицеров связи, я теперь так называл ребят, пришедших с Юдиным, и что-то шепнул ему на ухо.

– Да, ладно, – Репнин озадаченно потер бровь и повернулся ко мне: – А не получится тебе, государь Петр Алексеевич, принять посланника Австрии, потому что такого в посольстве нет.

– То есть как нет? – Я поднялся из-за стола, опершись на руки, и процедил сквозь стиснутые зубы: – Что ты хочешь этим сказать?

– В основном интересы Австрии, как это не звучит странно, представлял дюк де Лириа. Частично граф Миллезимо. Де Лириа, государь, вышвырнули из страны, ну и слава богу, графа ты с Долгорукой под мышкой турнул. Был еще какой-то консул, который даже из посольства ни разу не вышел, но как только де Лириа уехал, он подхватил вещички и был таков.

– Он что, без подорожных документов рванул? – я продолжал сверлить Репнина тяжелым взглядом.

– Почему же? Консул попросил подписать ему бумаги, Остерман и подписал, он тогда еще не знал, что их буквально через пару часов арестовывать придут, все честь по чести.

– Да, вот только император оказался не в курсе, что его без связи с Карлом оставили. А Остерман, он специально это сделал или не подумал, что подобный конфуз может случиться? Вряд ли не подумал. Старый лис такие дела на годы просчитывал. Неужели саботаж? Но зачем? Вот что, Юрий Никитич, отпиши Ланчинскому, пускай тот делает что хочет, хоть всем фрейлинам двора жениться пообещает, но, чтобы Карл отправил кого-нибудь уже к нам, а то странные какие-то между нами отношения происходят. А еще, подозреваю, что в Вену мне ехать все-таки придется. Поэтому пускай поставит моего «дядю» в известность, что во мне взыграли все родственные чувства разом, и я просто мечтаю навестить своих родственников со стороны матери. Просто ночами не сплю, ажно исхудал весь. И что терпежу больше нет, и я в середине мая отправлюсь в путь. С Австрией надо что-то решать. Мне в Черном море искупаться охота, и австрияки начнут мешать с дикой силой, а нам это надо? Вряд ли. Так что нужно на берегу договориться, если не о помощи, то хотя бы о невмешательстве. Что мы можем предложить взамен, не по этому дурацкому пакту, просто квинтэссенции дурости, а на деле? – я задумался. – А можем мы поддержать его законы о наследстве и уже реально помочь моей кузине усидеть на троне и не растерять части территорий, которые у нее обязательно попытаются оттяпать другие претенденты на престол Священной Римской империи. Если нужно, то и войсками. Вот на это и будем давить. Нам те земли не надобны, нам бы Сибирь уже переваривать начать, да Беринг, глядишь, чего откроет. Так что в данный момент Российская империя – самое независимое государство в борьбе всех со всеми за кусок европейской землицы, что побольше.

Мои пространные рассуждения прервал сильный всхрап. Я встрепенулся, вспомнив, что Долгорукого так и не вытащили отсюда полностью.

– Ступай, Юрий Никитич, дел я тебе много задал, все бы успеть исполнить, а сам я спать иду. Устал я что-то.

Глава 2

Не знаю, как он успел так быстро добежать до дворца, из которого уехал, потому что проспал я всего пару часов, и, сомневаюсь, что приказ о том, чтобы оповестить его, выполнили незамедлительно, вот только Ушаков уже был у Ваньки в комнате в то время, когда я туда зашел.

Затащили Долгорукого далеко не в хоромы, это точно. Комнатка была маленькой, даже без окна. Вся обстановка – это кровать, стол и три стула, а также узкая дверь в уборную. Вообще, создавалось впечатление, что князя засунули в первую попавшуюся кладовку, а потом уж принесли туда кровать. Но наличие уборной опровергало эту теорию. Долгорукий сидел на кровати, обхватив голову руками, а Ушаков расположился за столом, на котором лежали листы бумаги, заточенные перья и стояла чернильница. Андрей Иванович основательно приготовился к ведению допроса неуловимого Ивана Долгорукого.

Как только я вошел в комнатку, Ушаков проворно вскочил со стула и коротко поклонился, пламя свечей, стоящих на столе, колыхнулось, и по стенам поползли изломанные тени. А вот Долгорукий никак не отреагировал на мое появление, похоже, не заметив, что в комнате, кроме его самого и Ушакова появился кто-то еще. Скорее всего, он просто еще не до конца протрезвел, хорошо, что хоть немного в себя пришел, или же ему без моего ведома экстренный опохмелин выписали, как вариант. Я махнул рукой, призывая Ушакова садиться и продолжать прерванное ради приветствия моего императорского величества дело. Сам же я немного отодвинул стул и сел в тени, так, что свет от свечей даже краем не задевал меня, так что я оставался с некоторых точек комнаты практически невидимым.

В допросе образовалась пауза, Андрей Иванович что-то писал, Долгорукий страдал, а я терпеливо сидел, оглядывая помещение и расположившихся в нем людей. Все чаще и чаще мой взгляд останавливался на двери, ведущей в «кабинет раздумий». Забавно, практически все уборные, предназначенные для царей, а сейчас и для императоров, во всех резиденциях, где мне суждено было побывать, обиты красным. Даже сиденье, на котором так здорово думать о вечном, красные. Да, стульчаки были, и даже содержимое улетало куда-то вниз, подозреваю, что в какую-нибудь выгребную яму, а вот смыва не было. Так же как не было и системы канализационных труб. Кое-где был водопровод, а канализации не было. А ведь в той же Англии нечто подобное вроде бы уже использовалось. Не повсеместно, но использовалось. А тут – выгребные ямы. А ведь еще Фридрих Барбаросса чуть не утонул в сортире, когда половина тронной залы провалилась, и он вместе с придворными ухнул в нечистоты с головой. И то, что в Российской империи ямы чистились гораздо чаще, нежели в Европах, это не отменяло того, что и в окно ненароком могли выплеснуть содержимое ночной вазы, в моем случае ярко-красной. И запашок хоть и не вызывал рвотных позывов, но иногда заставлял морщиться. Я не был в гостях у моих царственных собратьев и не могу сравнивать, но, говорят, что тот же Версаль так зас… ну, не будем верить досужим слухам, будем верить только собственным глазам и носу.

А ведь, кроме просто неприятия, присутствовали еще и различные эпидемии, например, чума не обойдет империю, как раз где-то в тридцатых годах, та же оспа, а сколько всяких там дизентерий, тифов и других менее заметных в плане жатвы болезней? И дед пытался что-то вроде санитарной полиции организовать, только, похоже, это его начинание просто послали вместе с ним еще, когда жив был, дружно проигнорировав. И есть у меня подозрение, что желательно реформацию не со стрингов и пулемета начинать, а с теплого сортира, мусорных бригад, мощения улиц, канализации и массовых прививок, хотя бы от оспы. И, кстати, есть у меня несколько особо провинившихся товарищей, которых вполне можно к этому делу приспособить. В Сибири мемуары писать и вздыхать по бездарно профуканным возможностям – по-моему, это слишком расточительно. Товарищи эти достаточно умны, чтобы вот так не слишком великими ресурсами, коими я владею, распоряжаться. Нет, дороги и мостовые я им не поручу, это почти неограниченный источник наживы, поэтому они будут у меня на личном контроле, а вот осушить выгребные ямы и наладить контроль за чистотой, с примерным наказанием виноватых – это вполне можно будет им поручить. Разделить Россию на регионы и в путь. А самое забавное, что, если подать им это как милость мою императорскую, то жопу порвут, выполняя, чтобы снова в фавор войти. В столице они мне точно не нужны, конфискованного им никто не вернет, пока, во всяком случае, потом, может быть, ежели с нужниками нормально справятся, то какой дом и верну. Надо же репутацию поддерживать, что не только в рыло могу, но и конфетку от меня можно получить за примерную службу. И те гвардейцы, что в качестве конвоя должны будут в Сибирь сопровождать, вполне способны роль расстрельной команды выполнить, буде, кто дернется и на попятный пойдет. Одних-то я их в вояж по нужникам России точно не отпущу.

С вакцинацией сложнее. Вариоляцию я не собираюсь вводить, хоть ее во всю применяют турки, да и семейство Ганноверское вроде бы привилось таким варварским образом, но риски слишком высоки. А Дженнер, чтоб его, еще пока не родился.

– И что же заставило тебя, душа моя Иван Алексеевич, на такое злодеяние супротив императора нашего Петра Алексеевича пойти? Завещание от его имени составить? Волею государя нашего пренебречь?

– Бес попутал, – не отнимая рук от головы, пробормотал Иван. – Да и шел я сюда, чтоб предупредить государя, молить, чтоб не подписывал…

– И что же, бес энтот, который с пути сбил, не подсказывал, что сам можешь подпись поставить, кое уже проделывал не раз, на шалости государя подбивая? – этакий добрый дядюшка, пеняющий сорванцу за то, что тот натворил. И где, спрашивается, тот самый Ушаков, от одного имени которого у многих нехороших личностей сердце екало? – А ну отвечать, сукин сын! Погубить захотел государя? Со свету сжить, и по поддельному завещанию самому, через сестрицу править? – Ушаков привстал и шандарахнул по столу кулаком так, что чернильница и свечи подпрыгнули, а уж после начал орать. Я аж присел и голову в плечи втянул. Почему-то возникло острое желание в чем-нибудь покаяться перед начальником Тайной канцелярии.

– Да не хотел я государя губить! Христом богом клянусь, вот тебе крест! – Иван вскочил на ноги и принялся осенять себя крестом. Он был не брит, и от него разило таким суровым перегаром, что я едва удержался, чтобы не закашлять. – Я ж живота не пожалею за него, ежели что. Говорю, бес попутал, послушался от… – он осекся и снова сел на кровать, глядя на Ушакова красными воспаленными глазами, смотрящими с опухшей рожи. Но вот то, что остановился и папашу не выдал, мне внезапно понравилось.

– Так это был бес или отец твой, Алексей Григорьевич? – тон Ушакова сменился так резко, что я едва со стула не упал. Это снова был добрый дядюшка, который степенно сел обратно за стол и взял в руки перо. Мимо него не прошла невольная оговорка Ваньки, которую тот едва не выпалил сгоряча. Иван молчал, глядя в одну точку на стене.

Я встал и подошел к столу. Собственно, было не столь уж и важно, сам он додумался до такого или подсказал ему кто, сути самого проступка от этого не меняется. Вот тут только Иван обратил на меня внимание. Наверное, думал, что какой-то помощник Ушакова в углу притаился. Теперь же, когда свет свечей падал на меня, наконец-то узнал и неловко поднялся на ноги.

– Государь, Петр Алексеевич.

– Очень разочаровал ты меня, Иван. Даже самому удивительно, как горе от твоего предательства сердце сжало.

– Государь? – Иван так удивленно смотрел на меня, словно действительно не узнал или не увидел, когда я только вошел. – Разве не должен ты в постели сейчас находиться? Или же я все-таки окочурился в какой-нибудь луже, и теперь ты явился ко мне немым укором, чтобы сообщить, что не достоин Ванька Долгорукий небес?

– Э-э-э, – я повернулся к Ушакову, но тот ответил мне удивленным взглядом и развел руками.

Ванька в это время отодвинулся на кровати к стене, практически завалился на нее, истово крестясь.

– Спаси, Господи, раба твоего грешного, – бормотал Долгорукий.

Мне же, глядя на него, очень сильно захотелось подойти и вмазать ему по морде. Отказывать себе в этом удовольствии я не стал, подошел поближе и сунул ему кулак в рожу, даже без замаха. Что ни говори, а удар у меня, несмотря на юный возраст, был хорош. Голова Ивана откинулась назад и стукнулась о стену. Он взвыл и принялся барахтаться на кровати, пытаясь принять сидячее положение, но хотя бы перестал креститься, перемежая крещение с молитвами.

– Аккуратнее, государь Петр Алексеевич, – ко мне подскочил Ушаков. – Ну как можно-то, собственноручно? У нас для мордобития специальные людишки обучены, а то поранишься еще об эту харю разбойную?

Я смотрел на него и не знал, плакать мне или смеяться.

– А скажи мне, Андрей Иванович, ты чему детишек в классах, что на паях с Минихом открыл, учишь?

Я покосился на Ваньку, который наконец-то сел прямо и теперь настороженно смотрел на меня, словно бы еще не веря, что я – это я, но уже начав испытывать определенные сомнения в своем мракобесии.

– Пока что письму, счету и языкам, государь. Специальные науки начнутся не ранее следующего года, – он вздохнул. Я его понимаю, мне бы лично не хотелось своих птенцов на учителей оставлять, тем более что рядом этот солдафон Миних обретается, который не знает, что специальные мордобитные людишки существуют, а предпочитает самолично рыло чистить. – Ты лучше скажи, государь, где планируешь столицу оставлять?

Хороший вопрос. Очень животрепещущий. Потому что я не знаю. Для меня всегда столицей была Москва, но строящийся Петербург тоже был важен, и что случится, если двор не переедет туда? Это строительство, на которое было так много брошено, просто загнется. Сейчас зима, и у меня есть время, чтобы подумать. Разобраться с более насущными вещами, а потом… не знаю, смотреть буду. Нужно сначала туда съездить, осмотреться.

– Государь мой, Петр Алексеевич, это взаправду ты? – хриплый голос Долгорукова избавил меня от ответа.

– Ну а кто, коль не я? – я повернулся к Ваньке, который хмурился, разглядывая меня.

– Кого ты увидеть-то хотел, если не меня?

– Не знаю, – Долгорукий осторожно обхватил руками голову. – Башка трещит, ничего не приходит в нее окаянную.

– Сколько же ты пил, не просыхая? – я продолжал смотреть, не подходя, однако, ближе.

– Как одно завещание Катюхе отдал, а второе, уже подписанное – отцу, по его требованию, так и на зеленого змия потянуло. Забыться хотел. Думал, умираешь ты, государь.