Справа от Европы

– Я понял. Планов, по-поводу переездов, и дальних поездок, нет.

– Тогда дай мне свой номер телефона, а это мой. Я подумаю, что ответить. Ты, – тут он выдержал паузу, но исправляться на «вы» не стал, – по-первому моему звонку летишь сюда. Если что узнаешь, или вспомнишь – сразу отзвонись. Хотя я тебе не верю, и отпускать тебя не стоило, но, ладно. Всё понял?

– Да.

Поднявшись из-за стола, я почувствовал, что мой кучер бросил поводья и устраивается поспать. Но, сегодня он в дозоре, и отдохнуть ему не дадут. Сделав пару шагов к выходу, я услышал:

– Э! Завтра в четыре ко мне в кабинет с документами. Я ещё не решил, что с тобой делать. Понял?

Глядя на его злое и, ставшее вдруг очень некрасивым, лицо, сама собой вспомнилась история трёхлетней давности. Однажды, весенним вечером, буквально, в пятнадцати метрах от работающего бара, был зверски избит парень. Били его трое, били самозабвенно. Били за отказ дать им мобильник. Устав, и добившись своего, бойцы разошлись по домам. Парень ещё был живой, аж, до утра. Он пытался доползти до помощи. Жильцы ближайшего дома нашли его утром, вызвали скорую, но…. Бойцов вычислили довольно скоро, но, взять, их, не получилось. Был объявлен розыск на всю «незалежность».

Главного «бойца» и заводилу взяли через год. Он, как и положено человеку его ранга, попался на мелочи, даже, на глупости. Следствие установило всё, что надо, нашли двух остальных, и от всех получили признание. Дело поехало в суд. Но, одна мелочь омрачала радость победы. Весь год розыска, главный боец жил в городе. Ходил в магазин, пил, иногда дрался. Вёл жизнь, не лишенную приятностей. И жил он на улице, параллельной к улице участкового. У них, даже, огороды соприкасались углами. Парень весь год был под носом. Практически, через забор. Дальше – больше прозорости. На суде выясняется, что, у бойца, это, уже, третья загубленная душа. Но, суд не может разродиться началом – постоянно кого-то не хватает. Перескочив Божью троицу, четвертое заседание побило все рекорды издёвок над людьми. Финал апофеоза заключался в следующем. Вышедший, или вышедшая судья (это была дама), по фамилии Педоненко, бесцветным голосом вещает, что пропали папка дела, и все видеокассеты, записанные на месте проведения следственного эксперимента. Пропали из кабинета судьи. «Судебное заседание откладывается» – воркует судья, и элегантно бьёт судейским молоточком. В ошарашенной тишине раздаётся смачный звук пощёчины. ВСЕМ. Это воспоминание заставило кучера намотать вожжи на руки, и застыть в тревожном ожидании.

– Перебьёшься. Сено к корове, простите, к борову, не ходит.

Резко повернувшись, я вышел из кабинета. За тонкой фанерной дверью раздалось:

– На х… ты его отпустил?! Он же…

Больше, меня, ничего не интересовало. Я стремился к выходу. К свободе.

Незнакомое ранее чувство поджидало меня за дверями аптечно-банковой милиции. Всё окружающее меня состояло из, казалось бы, уже позабытых ощущений. Я, как будто снова, знакомился с миром. Потом, правда, радость нового мироощущения быстро угасала, но, это было потом. В первые мгновения ты любишь всё и всех. И разбитые тротуары, и запылённые деревья, местами подчищенные улицы, похожие скорее на молодящуюся старую исполкомовскую фурию. Нравится серое, тусклое небо, озабоченные прохожие, мальчишка с шарфом и на велосипеде, гадящие собаки… Стоп! Опять мальчишка.

Он сидел на багажнике своего велосипеда, как на коне. И, снова, его, совсем не детские глаза, рассматривали меня. Пройти мимо я не мог, да и интересно было, почему так часто сталкиваемся. Поравнявшись с ним, я спросил:

– Кого ждёшь?

– Тебя.

– В этом городке вежливости не учат? Ладно, дождался. И что?

– Тебе записка. Прочти, при мне.

– Вслух?

– Мне надо знать, что ты её прочёл. Для тебя это сложно?

– Давай.

Я стоял перед пареньком, и не мог никак сообразить – откуда вдруг нахлынуло ощущение, будто я смотрю на себя со стороны? Всё, как-то, не так. Глупая история в милиции, потом парень с дурацким шарфом тычет мне записку от кого-то незнакомого, и я, ещё, ведусь на условия прочтения. Может, плюнуть на всё и уйти? Но, мне казалось, что кто-то совершенно планомерно на что-то обращал моё внимание этим безликим пацаном, с его запоминающимся шарфом.

В записке была одна строчка: «Пожалуйста, дождись. Всё объясню»

– Прочёл и запомнил. Мне её съесть?

– Здесь, напротив, есть почта. Около неё есть скамейка. Иди туда. Придёт Андрей и всё объяснит. Это просьба.

– А мне обязательно туда идти?

– Ты же хочешь знать про Воронеж?

Слово «Воронеж» парень произносил, уже, сидя в седле. Даже, не взглянув на меня, он легко оттолкнулся ногой и, быстро набирая скорость, смотался. Я могу только представить себе, как глупо я выглядел в тот момент. Тогда, я понял истинный смысл слова «обалдеть».

От милиции до почты надо было пройти, буквально, сотню метров. Если бы на месте встречи уже был незнакомый автор записки, то, я, честно говоря, попросту, не был готов к разговору. Мне надо было, хоть как-то, собраться.

Легко сказать – собраться. Моя головная внутренность представляла собой громадную мусорную кучу. И дело не в том, что я никогда не отличался педантичной ухоженностью мыслей. Что-то произошло такое, что не позволяло мне сконцентрироваться, даже на чувстве освобождения от милицейского кабинета. Калейдоскоп различных мыслей от бредовых, до вполне разумных, от крошечных обрывков, до вполне сформированных, метался внутри черепа, стучась в височную кость в поисках выхода или осмысления. Так, что же мне не давало возможности ощутить теплую вязкость гаденькой мысли о том, что, при моём косвенном участии в деле об убийстве незнакомого человека, я остался не причём? Парень с запиской? Нет. Участковый? Нет. Следователь? Тоже мимо. Решётки, спертый воздух, унылый милицейский коридор? Что?

Глава 2

Только подойдя к скамейке, я начал избавляться от внутреннего дискомфорта. Слева от меня была почта, прямо – старый и тщательно неухоженный парк, справа – дорога, а за спиной – военкомат. Что общего между милицией и этой скамейкой? Атмосфера! Именно атмосфера! Вот что рассыпало мои мозги! Теперь их надо собрать снова, но, уже, по другой схеме. Старые представления и устои, которые культивировались с детства, как правильные, не дают адекватной оценки той атмосфере, в которую ты попадаешь, пусть, даже, кратковременно. Именно! Эта ядовитая атмосфера создана специально для унижения и укрепления, в тебе чувства раба. Чувства боязни, что, вдруг, ни за что, в течение пары минут, можно лишиться всего по прихоти неизвестного тебе человека. Которому, кто-то или что-то, всучило в руки ВЛАСТЬ. Безудержное стремление к власти и упоение властью, вот главнейшее двуединство страны на современном этапе. Я ещё раз оглянулся и увидел то, что осталось от разрушительного действия каждой ипостаси этой самой власти. Разваленные дома и улицы, разрушенные судьбы и жизни, страх перед старостью и даже перед завтрашним днём. Это была атмосфера страха и власти. Создаётся впечатление что, государство в такой схеме, уже переживает само себя. Оно потеряло власть над самим государством. Начинается новый старый виток феодальной раздробленности. Начинают плодиться мелкие князьки, неторопливо подминающие под себя земли и, живущих на ней, холопов. Позже, чуть окрепнув и, встав, покрепче, на ноги, захотят отделиться. Озаглавит такое отделение какая-нибудь полупровокационная и псевдонациональная идея. Я думаю, что такое начнётся ещё при моей жизни. Далее процесс пойдёт по проторенной схеме. Используя своих, уже, бесправных холопов, как способ отстаивания собственной правоты, князьки затеют междоусобицы. И демократически настроенные холопы, за возможную прибавку к нерегулярным выплатам, а то и просто за еду, будут митинговать и, даже, биться с себе подобными холопами соседнего князька. И, стоя поутру перед окном, и любуясь погожим днём, князьки холёными мордами будут наблюдать через бронированное стекло: а качественно ли холопы бьются за его идеи? Рассыпается страна как таковая. Жалко…

– Здравствуйте, я – Андрей. Это была моя записка.

– Здравствуйте. Я не брал вашу записку. Она осталась у малолетнего гонщика. Может,

чем-нибудь компенсировать?

– Хорошая шутка. А вы не слишком трагично воспринимаете положение в стране?

Андрей вкратце пересказал мне то, о чем я размышлял. Для одного дня сюрпризов было достаточно.

– Если мне сейчас надо сказать, что я охренел от сказанного вами, то я – охренел. Это действительно впечатляет, но, вы сегодня удивляете меня не первый. Вы, случайно, не Мессинг?

– Нет, я не Мессинг. У меня есть просьба. Сегодня у меня очень мало времени. Поэтому, я хотел бы, вкратце объяснить происходящее. Если всё то, что я вам расскажу, вас заинтересует, мы встретимся с вами завтра. Хорошо? Теперь, ещё одно, так сказать, вне конкурсной программы. Чтобы вы получили более полное представление обо мне. Я сейчас кое-что напишу в блокноте… так, есть. Вот вам ручка и бумага. Напишите, пожалуйста, самое смешное, по вашему разумению, мужское имя.

Для меня устраивают представление, а я – без цветов. Ладно, напишу. Например, Акакий. Нет, это трагично, это не смешно. Пусть будет Афанасий. Точно, Афанасий, восемь на семь. Я написал это имя, убедившись, что он действительно не подсматривает.

– Готово. Что дальше?

Андрей молча протянул раскрытый блокнот, на странице которого было написано «Афанасий. Восемь на семь». Я понимаю то, что я ничего не понимаю. Это происходит не со мной, я всё вижу со стороны. Я не верю в очевидное, я соглашаюсь с невероятным. Я…

– Если у вас появилось желание выразить своё удивление, как медленное и неторопливое превращение в корнеплод, то не стоит. Это, я, и так вижу. Давайте перейдём на «ты»? Хорошо? Тогда, может, к делу?

– Может мне вообще не разговаривать?

– Не утрируй. В этом ничего сложного нет. Мне надо было изменить твою шутливость. Дело серьёзное, и у меня, действительно, очень мало времени. Я позже расскажу тебе всё, что тебя заинтересует.

– Хорошо. Я слушаю.

– Начну издалека, так проще понять. Все люди, живущие на планете, на этой планете, определённым образом связаны друг с другом. Эта связь к прямому родству, или к связи, образованной двумя семьями после брачной церемонии, никакого отношения не имеет. Это другие отношения. Вот, представь себе, к примеру, озеро. Некто, на берегу, берет в руку горсть камешков, и бросает их в воду. От каждого упавшего камешка по поверхности воды начинают расходиться круги. Видел такое? Хорошо. Представь, несколько камешков упали достаточно близко друг от друга. Расходящиеся от них круги будут накладываться один на другой. Эти маленькие волны будут гаситься, и образовывать уже новые круги, по-другому распространяющиеся по водной глади. Понятно говорю? Хорошо. Некоторые камешки упадут дальше других, и круги от них никого не заденут. Ну, может, только, когда будут совсем угасать. Пройдя толщу воды, камешки опустятся на дно. Волны и приливы вынесут их на берег, и некто снова бросит их в воду. Одни и те же камешки в одном комплекте редко попадают в одну горсть для броска, но бывает. Теперь, уйдя от физики, скажу, что вода – это наша жизнь, наш приход на эту планету. Камешки – это мы. Круги – это та возможная связь, о которой я говорил. Это отношение и взаимодействие с окружающими. Когда мы умрём, нас вынесет на берег. Это происходит и долго, и часто. Это достаточно образно, но, так, доступнее. Хотя на самом деле… ладно, об этом потом.

– Или я совершенно туп, или мои круги и круги этого Рейзбиха наложились один на другой.

– А ты не такой предсказуемый, как я думал. Рассуждаешь ты верно.

– Дай мне за это конфетку!

– Ты её сам скоро возьмёшь. Идём дальше?