Девиация. Часть третья «Эльдар»

– Я давно хотел сказать… Я хочу тебе сказать…

– Не нужно, – Аня приложила палец к губам, будто нас могли подслушать.

Обернулся: пусто в переулке. Лишь безразличная Луна на небе да силуэты замерших в безветрии кустов отцветшей сирени.

– Идите за мной, – шёпотом сказала девушка. – Только ничего не говорите. Я прошу.

Аня отпустила мою руку, двинулась к сараю. Перескочила хлипкие жерди, заменявшие забор. Остановилась, глянула через плечо. Ждала.

Двинулся за ней. Уже ничего не понимал, заколдованный пережитым невниманием. Если это свидание – то зачем такая мистика, глупый ритуал? Что она собирается делать? Убить меня в том сарае? Пусть. Если даже не пожелала выслушать, то теперь всё равно.

Аня юркнула в пролом стены. Шагнул следом – как в преисподнюю. Всё тот же лунный сумрак, запах трухлого дерева, гнилой соломы, но не влажной, как давней осенью, а пыльно-прелой, пересушенной. Неуютный запах. Хорошее место закончить бестолковую жизнь, да ещё от руки решительной Герды.

Девушка обернулась. Недобро глянула, вымученно.

«Она – не Аня…» – испуганно шепнул Гном, щедрым маревом навевая образы ведьм и ведьмочек из прочитанного.

Уже пальцы правой руки сложились троеперстием, двинулась ко лбу, но Аня оказалась Аней. Будто решившись, шагнула ко мне, легонько толкнула в грудь ладошками, припечатала спиной к бревенчатой стене.

– Ты чего?.. – вяло запротивился я, ещё не до конца разубеждённый, что она не ведьма, не пытается меня угробить.

– Молчите! – зашипела Аня. Решительно опустилась на корточки, блеснула голыми коленками.

Что она собралась делать?!

Аня протянула голубые руки к поясу моих джинсов, нашарила пуговицу, принялась расстёгивать.

– Зачем? – спросил в ужасе, догадавшись, что произойдёт.

– Я так хочу! – зло ответила Аня.

– Я не хочу! Так… нельзя!

– Молчите!

Она долго возилась с пуговицей, затем с молнией. Я ей не помогал. Не отталкивал.

Будто перед смертью, в таявшем сознании, проносились картинки нашего прошлого, и Физичка – виновница разлуки, и её откровения о никчемности внутреннего девичьего мира, и чему им следует учиться.

Аня научилась? Только – ЗАЧЕМ?!

Волной накатила брезгливость к себе – безучастному. Уже хотел оттолкнуть, образумить, объяснить преждевременность ТАКОГО свидания, но реальность сместилась, обратилась осязанием: сначала ощутил её охватывающую ладошку, затем мягкие губы, упругость лизнувшего жала, черкнувшие зубки, глубину горячего рта. Как четыре года назад, на школьных задворках, когда она лечила мой палец. Но сейчас было острее, нежнее, чувственнее…

Господи, какой ужас!

Какой сладкий ужас!..

Какой мягкий и тёплый ужас…

Протянул дрожащую от обожания руку, коснулся беспокойной головки, нежно погладил.

Девушка недовольно стянула плечами, будто сбрасывая – отстань, мол, не мешай.

Не буду, радость моя.

Едва ощутимо укололо обидой – я вроде статиста в этой невозможной фантасмагории, будто ни при чём.

На окраине разумной вселенной пискнул Гном, напомнил, что заболтанный Юркой, я не принял душ перед дискотекой. Не собирался идти. Да разве я мог подумать, что ТАКОЕ возможно!

Зачем послушал Юрку, пошёл?!

Как славно, что послушал…

Торжествуй Демон, безумствуй мохнатое отродье – пришла твоя пора!

Сладкая феерия оборвалась так же внезапно, как началась. Аня прытко встала, ухватила меня за руку и молча потянула семенящего в опущенных портках любовника к вороху грязной соломы. Обласканный влажный приап величаво торчал в сторону Большой Медведицы, наблюдавшей за нами через прореху в крыше.

Так же молча и не глядя, даже казалось – отрешённо, Аня повернула меня спиной к соломе, легонько толкнула в грудь.

Скорее почувствовал, чем понял её желание – опустился, лег спиной на сопрелую кучу, чувствуя голыми ягодицами слежалые устюки, острые соломины, растревоженную щекочущую живность, недовольную вторжением в её уютный грязный мир.

Аня глянула поверх меня – не в лицо! Подошла, переступила, задрала юбочку, присела. Не снимая, отодвинула трусики, примерилась, едва насадилась. Затем по чуть-чуть, осторожно, непривычно, несмело принялась ёрзать, всё глубже впуская меня в горячее тесное тело, постанывая, закусывая нижнюю губу, не открывая стесняющихся глаз.

Зачем? Зачем она делает ЭТО?!

Мир опять брызнул осколками: разрозненные смальты звуков, запахов, теней. Маленькое тело двигалось ритмичнее, проседало дальше, до касания лобков, до влажного чмоканья, которое разбавляло шорохи ночной живности.

На лоб, на голые ноги наседали комары, нещадно жалили, пекли, но мои руки им не мешали. Руки потянулись под задранную юбочку, к горячей, чуть курчавой липкой влажности, дотрагивались до самой сокровенной девичьей тайны, которая обречённо отдавалась, даруя наисладчайшую сладость, какая только возможна в этом лучшем из всех возможных миров.

Вдоволь натешившись, наигравшись, влажные пальцы пустились выше – под футболку. Не расстегивая, сдёрнули вверх первый размер, властно охопили упругие бугорки, ощущая ладонями твердые пуговки сосков, принялись разминать, сжимать, комкать, будто мстя за свою непричастность… Вот так! так! так…

Горячая волна подбиралась, лизала колючими язычками, накатывала…

Нежданно мир взорвался мириадами невыносимо-щемящих иголок!

Я пульсировал, вливался в неё… Расплавился, перетекал, становился единым целым с маленьким телом – неотделимым, неделимым… Обратился частью извечного андрогинна, для которого разделение – смерть, погибель, ничто!

Девушка заурчала, присела на извергавшемся приапе; на мгновенье замерла, вжалась. Спорхнула. Не стесняясь, не глядя на меня, подняла подол, делово вытерлась неизвестно откуда взявшимся платочком, поправила трусики, одёрнула сморщенного Микки Муса.

Я ожил. Таявшее послевкусие сладости заменилось обожанием.

Боже! Как её люблю!

«И она…» – умилительно закатил глазки Пьеро. То, что случилось – лучшее подтверждение. Для юной девушки ТАКИЕ отношения – очень важные, – не раз читал. Они случаются лишь по любви.

Вскочил, наскоро отряхнул облепленную задницу, ноги, натянул джинсы. Ещё застегивая пуговицу, кинулся к Ане, пытаясь обнять.

Девушка отступила, недовольно увернулась.