Девиация. Часть третья «Эльдар»

– Дальше – интересно. Помнишь, говорил, что с Катькой мы через вечер встречались?

Я кивнул.

– Потому, что так же, через вечер, я встречался с Лизой. Правда, в другом месте.

– Ну, ты и кобель!

– Кобель, – согласился Юрка. – Ты меня знаешь…

Я его знаю. Но это было что-то новое. Пьеро гадливо скривил губки, зато Демон завистливо заурчал, желая и себе таких приключений.

– А как вы между собой общались? – спросил я, отгоняя липкое желание. – Они разнюхали, что ты их, ну… по очереди?

– Догадывались. Только вместе мы больше не встречались. Подружки рассорились, даже не вспоминали одна о другой… Больше того, я и с Лизой дружу в «Копеечке», когда в Киев приезжаю. Бывает, что в один приезд и с Катей дружу, и с Лизой. Вот такая у меня интрижка. Запиши для потомков, как дядя Юра чудил в юности. Хоть будет что перед смертью вспомнить.

Юрка напыжился, прикурил сигарету.

– А твоя интрижка – детский лепет, – сказал, смачно затянувшись. – Так, рядовое приключение: с одной на дискотеку пришёл, а другую в парк затащил. У меня сто раз так было… А Светку забудь – ещё та шалава, тебе не по зубах. Она умелая, потому, что ранняя – с восьмого класса за школой огурцы глотала. – Юрка усмехнулся. – И с Майкой, думаю, помиришься. Ты ей нужен. По той причине, о которой я раньше говорил. Она тебя не отпустит.

Не скажу, чтобы Юрка меня утешил, но страхи развеял. Мой блуд по сравнению с его, и вправду – детский лепет.

Сентябрь 1992. Городок

Лето девяносто второго закончилось. Майя уехала в Киев.

После того августовского вечера, вместившего мой позор и вынужденный грех со Светкой, мы больше не встречались.

Начался учебный год. Мои пионеры пошли в пятый класс, однако не забывали: на переменках не давали проходу, забегали домой проведать. Мы вспоминали летние забавы, пели под гитару пионерские песни и пробовали играть в «угадайки», приспособленные под двенадцатиметровое пространство кельи.

Разговоры и визгливые игры занимали уйму времени, отрывал от книг. Приходилось готовиться ночами, поскольку в ноябре мне нужно было ехать на сессию в Киев. Там и с Майей решил помириться.

Не то, чтобы чувствовал вину перед нею – в целом Майя сама виновата. Однако совесть пощипывала, напоминала. Двухчасовое наваждение со Светкой прошло как сон (или приснилось – она же говорила), зато породило многодневные самокопания. Оно того стоило?

«Стоило…» – ворковал Демон.

«Не стоило!» – упрекал Гном.

А я не знал ответа. И ещё понимал, что Майя мне много дороже, чем раньше думал.

Глава пятая

Ноябрь 1992. Киев

Осенней сессии в институте ждал как освобождения. Надоела школа, городецкая рутина, даже пионеры, которые обседали на переменах, караулили после уроков, приходили в гости, лишали покоя. Потерянная душа хотела новых лиц, голосов, запахов и всего, что связано с перемещением в пространстве.

Выехал загодя, за два дня до начала занятий. Бродил осенним городом, разглядывал непривычную жизнь.

По детской памяти ждал от Киева праздника, особенно в начале ноября, в годовщину Революции. Однако столица незалежной Украины без кумачового убранства казалась блёклой и грязной.

Обесцвечивание не пошло на пользу древнему городу, как и унылым киевлянам. Копошливая масса двигалась по инерции, конвульсивно содрогалась, тужилась приспособиться к новому времени, свергала старых богов. Свято место заполнялось богами новыми, опереточными, в которых верилось с трудом.

Но так казалось мне, песчинке чуждой, которая существовала в своём провинциальном книжном мире, и заботилась более важными личными проблемами.

Главной проблемой, терзавшей сердце, была предстоящая (возможная ли?) встреча с Майей, вернее – идти к ней мириться или не идти? А ещё думал о Миросе: как поступить, если потянет отмечать очередной зачёт? Понятное дело, я зарёкся с нею «ничего и никогда!», но своим зарокам я цену знаю. Тем более, если Майя не простит, а Мирося потянет.

Проблемы разрешились сами собой. Мирося на сессию в институт не приехала, как возмущался староста – без объяснения причин. Что касается Майи, то, выслушав мой, приспособленный для чужих ушей рассказ, дядька пригорюнился, однако посоветовал первым к ней на поклон не идти, поскольку чувствует Майя себя превосходно, учиться на отлично и, вроде… у неё кто-то завёлся. При этом, дядька вёл себя настороженно, будто сам к тому причастен. Грешным делом я на дядьку подумал – только он тут причём?! А вот Майя!

Не скажу, чтобы крепко терзался ревностью, но стало обидно. Выходило, брехал Юрка о нашей свадьбе, ошиблась говорливая Марийка.

Нужно было жить дальше. Решил отбросить амурные бредни, к Майе не ходить. Уж лучше в музеи, или в Лавру наведаться.

В один из зябких ноябрьских вечеров добирался из института. Сел в разбитый троллейбус, возле окна примостился, в полудрёме поплыл Воздухофлотским проспектом, размышляя о перипетиях любви и Майиной возможной измене.

Вроде ничего особенного – дело житейское, старо как мир. Но как представлю, что она с другим так же попкой виляла, подавалась, повизгивала, так же закусывала нижнюю губу…

Внезапно мир раскололся ярко-розовой вспышкой на прикрытых веках!

Повеяло гарью.

Жутко заверещала бабка на соседнем сидении!

Колючий испуг пронизал тело, защекотал, зацарапал.

Я подскочил, огляделся: на фоне искрящего синеватого пламени метались напуганные пассажиры.

Понял, что стоим. И горим. Приехали…

Зажал под мышкой сумку с конспектами, бросился к задним дверям. Там и без меня клубком переплелись десяток тел: отпихивали друг друга, пытались разнять заклинившие створки.

Подскочил к окну, дёрнул фрамугу – закрыто намертво. Заклепали на зиму.

В горле першило от едкого дыма.

Клубок визжал, трамбовался в корму троллейбуса, спасаясь от подступавшего огня.

Эх! Глупо-то как … мамку жалко – одна останется… столько книг непрочитанных… с Майей не помирился… никогда Марийку не увижу …

Под сердцем потяжелело, запекло – просыпалась Хранительница.

Рано прощаться!

Отбросил сумку, протиснулся к цельному окну, приноровился, ударил локтем. Не поддалось.

«Ещё!..» – зашипела Змея.

Ударил! Ещё раз, и ещё, слабее и слабее, расходуя остатки удержанного воздуха.

«Ещё раз!..».