Страх

Он набрал полную грудь воздуха, сжался и, дико напрягаясь всеми мышцами, заорал.

– Аааааааааа! Ааааааааа!!!

Еще раз и еще. Что есть мочи, до хрипоты. Пальцы до боли впились ногтями в ладони, а он орал. Он гнал от себя свой страх, презирая и ненавидя его. И страх отошел.

Наводчик бросился к механизмам наведения и, прижав глаз к прицелу, попытался рассмотреть противника, сориентироваться, куда нужно было вести огонь. Но разрывы гранат и мин мешали ему это сделать, да и противник уже не шел колонной.

Бандиты рассеялись по полю и ближним склонам гор. Они передвигались, бежали, падали, стреляли, терялись то и дело из виду. Тут не стрельбище – цель не стоит неподвижно. И как теперь в этом хаосе определиться, куда лучше стрелять?

Наводчик стал, почти не целясь, стрелять по передвигающимся боевикам. Водил стволами пулеметов вправо-влево и жал на кнопки спусков, посылая пули куда-то в сторону наступавших бандитов. Попал, не попал, он этого еще не понимал.

Вибрация пулеметов отбойным молотком передавалась всему его телу. Это постепенно привело его в чувства. Кровь разлилась теплом по всем его членам. Мысли стали более четкими.

«Соображалка включилась», – так иногда любил говорить он, позаимствовав это выражение у Комбата. Теперь он уже нашел свое место в бою. Он начал видеть и понимать, что нужно делать: самое главное не подпускать бандитов близко к позициям, выбирать тех, кто вырвался вперед и стрелять по ним. Целиться и стрелять, целиться и стрелять. Должны же они понести потери, испугаться и отойти…

…Не испугались и не отошли.

Потери от огня стрелкового оружия бандиты несли небольшие. Сразу было видно, что противостоят им молодые и неопытные бойцы, а некоторые из них явно трусят. А если трусят, значит, итог боя заранее предрешен.

Чужой страх придает тебе смелости, удесятеряет силы.

Больше всего боевиков беспокоили огонь БТРа и расчета АГС-17, заставивший залечь бандитов. В том числе добрых два десятка навечно. Но расчет АГС уже был уничтожен, а БТР можно было обойти с флангов, а затем уничтожить из гранатометов.

Боевики, уже почти не прячась, с азартом охотников расстреливали опорный пункт, приближаясь к нему все ближе.

Один молодой бандит, захлебываясь от восторга, посылал в сторону окопов очередь за очередью. Он скалился и рычал по-звериному, рвался вперед, как хищник к своей дичи. Азарт этой охоты заглушал теперь все, что не было связано с этой охотой: и боль стертых в переходе через горы ног, и усталость всего тела, несколько суток несшего на себе тяжелый груз, и гадкое ощущение от скользящих внутри ботинок, прокисших от пота и грязи ступней…

…Замкомвзвода, спрыгнув в окоп, с удивлением и тревогой уставился взглядом на приближающихся боевиков. Все происходящее вокруг него, казалось ему чем-то нереальным, как будто это происходило не с ним, как будто это было кино и он просто смотрел его. Но это кино уже начало страшить его, он уже не хотел видеть его, но он не мог встать и уйти. Он был частью всего происходящего. И он не хотел этого. Он не был готов к этому.

Еще в «учебке» (учебном подразделении) он понимал, что его готовили к войне, но почему-то был уверен в том, что ему не придется воевать, не придется стрелять в кого-то. Он не мог представить, что в него самого когда-нибудь будут стрелять. Он почему-то был уверен в том, что конкретно с ним никогда ничего подобного не произойдет.

«С кем угодно, но только не с ним».

Он верил, в то, что война пройдет мимо него, где-то в стороне от него, что служба вскоре благополучно закончится, и он вернется домой.

«И она ведь уже почти закончилась. Ведь до «дембеля» оставалось всего-то несколько недель. Не месяцев, а недель, каких-то коротеньких, крохотных неделек! Черт»!

Это казалось ему жуткой несправедливостью. Он и сейчас не хотел поверить в то, что все это происходит в действительности. Он не хотел смириться с этой действительностью. Но он был здесь, и он видел все сам. Видел все, что происходило вокруг него, и уже начал понимать абсолютно все. Даже то, чем, в конце концов, все это закончится.

Человек, который не участвует в действии, но смотрит на него со стороны, имеет возможность более или менее трезво оценить его, и тогда он уже понимает исход этого действия, предвидит его.

«Замок» понимал, что «духов» слишком много и что взводу не устоять. Внутренний голос подсказывал ему, что надо принимать какое-то решение, но он не знал какое. Он не знал, что делать, да и подсказать ему было некому. Лейтенанта не было рядом, замкомвзвода потерял его из виду.

«Но надо же что-то же делать! Нельзя тупо лежать и смотреть!» – он огляделся вокруг себя, увидел, что и как делают другие, и тогда машинально, не контролируя себя, начал делать то же, что делали они.

Опустив лицо ниже бруствера, он стал строчить из автомата длинными очередями куда-то вперед. Не по боевикам, нет. Он не готов был стрелять по живым людям, он не мог заставить себя это сделать. Он нажимал на спусковой крючок и строчил, строчил, пока не закончился магазин.

Над головой что-то просвистело. Сначала где-то высоко, в нескольких метрах над ним. А затем прямо возле его окопа что-то раз за разом стало ударять в бруствер, прямо рядом с ним, рядом с его головой, осыпая голову и плечи сухой глинистой землей. Он сначала не понял, что происходит, но вдруг кто-то из взвода закричал так, как кричат от внезапной и сильной боли. За ним вскрикнул еще ктото, за ним еще один. «Замок» понял, что по ним стреляют. По-настоящему стреляют.

Он, приподняв голову над бруствером, огляделся по сторонам и увидел, как буквально рядом с ним корчатся от боли несколько бойцов. Он увидел, как из их тел по испачканному глиной камуфляжу тонкими струйками льется кровь. Настоящая человеческая кровь.

Один из бойцов лежал на дне окопа без движения, положив правую щеку на теплую и сухую землю. Он лежал тихо, как будто спал, и глаза его были закрыты.

«Замок» обратил внимание на то, какое у бойца было спокойное лицо.

«А может, он действительно спит?» – вдруг подумал он.

Под правой щекой бойца медленно растекалась алая лужица, и «замка» вдруг передернуло от неожиданной и пугающей догадки: «Он не спит. Его убили! Он мертв!» И эта мысль вернула «Замка» в реальность.

Вокруг него трещало, свистело, выло и рвалось. В них стреляло несколько сотен человек одновременно. Возможно, что скоро попадут и в него, и тогда будет литься и его кровь. И он также будет лежать, и скрюченными пальцами скрести землю в предсмертной агонии. А потом его тело вдруг замрет. Замрет навсегда и начнет медленно остывать, освободившись от его души. Точно так же как и тела тех, кто уже был убит.

Это страшно испугало его. Ком встал в горле, перехватив дыхание, кровь ударила в голову, сердце бешено застучало. Он еще сильнее вжал лицо в бруствер. Над головой завыло, а потом резким взрывом разорвалось где-то недалеко позади него. Затем завыло еще, и еще раз, раздалось несколько взрывов. Разрывы приблизились вплотную. Ему казалось, что сейчас что-то горячее, тяжелое, металлическое рухнет на него, придавит к земле, а затем рванет красно-черным и его разорвет на части, разбросает окровавленные куски его тела по этому окопу, по этому брустверу. Он присел на дно окопа, накрыл голову руками и попытался молиться. Но мысли бешено скакали в его мозгу, путались, рвались, и он не смог вспомнить ни одной молитвы. А потом он стал искать взглядом лейтенанта: «Он здесь старший, он должен принять какое-то решение. Он должен увести нас отсюда. Он обязан!»

Лейтенант, расстреляв несколько схваченных впопыхах магазинов, осмотрелся вокруг. В горячке стрельбы он сначала даже не услышал, как боевики стали вести ответный огонь, но разрывы мин и гранат отрезвили его, заставив его оглянуться по сторонам. И теперь картина боя встала перед ним во всех своих ужасных красках.

Вокруг все рвалось и трещало. Расчет АГС в неестественных позах лежал у искореженного взрывом станка. Сорванное со станка тело гранатомета валялось недалеко от бруствера окопа. Вокруг были разбросаны пустые коробки из-под гранат, стреляные гильзы и обрывки лент. Еще несколько человек корчились и стонали там и тут на позициях. Кровь из перебитых осколками артерий и обрубков оторванных конечностей хлестала струями, расползалась бордовыми пятнами вокруг отверстий пулевых ранений. Некоторые бойцы уже не шевелились.

«Маленькая дырочка от пули или осколка, такая маленькая, прямо как гвоздем укололся, а человек уже не живой. Его уже нет, и никогда уже больше не будет. А если вдруг попадут в меня?» – лейтенанта передернуло от этой мысли.

Мины рвались одна за другой. Пули сотнями шмелей жужжали над головой, со звоном отскакивали от брони БТРа, глухо ударяли в бруствер, в стены окопов, осыпая лицо, грудь, руки сухой глиной.

Опьянение азартом боя, когда чувствуешь себя победителем, резко откатило, и на смену ему пришли неуверенность и страх.

Лейтенант не знал что делать. Этот бой был первый в его такой короткой жизни. И никого не было рядом, кто бы мог подсказать, помочь. А комбат был далеко.

Лейтенант вспомнил о радиостанции и бросился за ней в блиндаж. Но «духи» были уже близко. Они уже начали обходить ОП с флангов. Им по-прежнему еще очень мешал огонь пулеметов БТРа, но все же расстояние между ними и ОП заметно сокращалось. Еще чуть-чуть, и эти бородатые, разъяренные люди сомкнут кольцо, а потом и ворвутся на позиции, и тогда всё – смерть. Неизбежная смерть. Она уже неслась над позициями. Он видел ее, он чувствовал затылком ее холодное дыхание.

Близкий разрыв мины осыпал его комьями земли, осколки просвистели над его головой.

«Бежать! Скорее бежать!» – лейтенант бросился вон из окопа и присел за обратный бруствер траншеи, прячась от пуль.

– Отходим!!! Все за мной!!! – заорал лейтенант каким-то тонким и охрипшим голосом и не узнал сам себя.

Те, кто его услышал, выскочили из окопов и, пригнувшись почти до самой земли, с бледными, испуганными лицами, припорошенными желто-коричневой пылью, с широко раскрытыми глазами поспешили к нему.

– В поселок! Уходим! Местные спрячут! – орал лейтенант. Он почему-то верил в это. – Уходим! Бегом! Быстрее, а то всем хана!

Он считал, что такое решение единственно правильное в этой обстановке. Он не был в этом до конца уверен, но ничего другого ему в голову не приходило. Просто хотелось выжить. Выжить самому и попытаться спасти тех, кто остался от его взвода. Он еще чувствовал ответственность перед ними, он еще ощущал себя их командиром и понимал, что они ждут от него решения. Решения, которое могло бы их спасти. И он его принял. Он стал уводить взвод в поселок.

«Три-четыре сотни метров по открытой местности, затем сад, он укроет, а там уже и до домов недалеко. Местные спрячут, не сдадут», – лейтенант рванул к поселку, увлекая за собой своих солдат.

Выжившие в бою бойцы, догоняя лейтенанта, петляя и пригибаясь, бежали за ним в направлении поселка. Духи били по ним вслед. Пули доставали некоторых их них и они, как будто споткнувшись, падали в желтую осеннюю траву, заливая ее дымящейся кровью. Остальные изо всех сил продолжали бежать, все дальше удаляясь от опорного пункта, к саду в надежде, что он прикроет их, что поселок спрячет их от врага, что там можно будет найти спасение.

Налитые свинцом, усталые ноги гулко стучали в сухой грунт, дыхание становилось тяжелым. Лейтенант с широко открытым ртом и круглыми от страха глазами мчался вперед: «Быстрее, быстрее». Силы с каждым шагом убывали, тело валилось к земле.

«Все. Наконец», – лейтенант вбежал глубоко под тень деревьев и присел, оглядываясь назад. Запыхавшиеся, оставшиеся в живых бойцы вбегали в гущу сада вслед за ним.

Вдруг один бритоголовый боец упал на землю, развернулся назад, в сторону опорного пункта, изготовился к бою и стал стрелять из автомата по преследовавшим их бандитам.