Комиссар госбезопасности. Спасти Сталина!

В следующий миг все его естество буквально пронизало острейшее, как случалось только в самый напряженный момент боя, да и то не всегда, чувство смертельной, неотвратимой опасности. Пронизало настолько сильно, что на мгновение он буквально задохнулся этим чувством, без остатка растворяясь в нем.

А еще он услышал тонкий свист работающего на последних каплях горючего ракетного двигателя, столь знакомый Сергею по прошлой жизни, накатывающийся откуда-то сверху. При этом разумом он прекрасно понимал, что столь негромкий звук, скорее всего, просто не способен пробиться сквозь двойные пуленепробиваемые стекла сталинского кабинета, но готов был поклясться, что именно СЛЫШИТ его! Если это и на самом деле управляемая (или неуправляемая) ракета – которой здесь, в сорок первом, попросту неоткуда и взяться, эрэсы не в счет! – то сколько времени у него осталось? Секунда, полторы – или того меньше? И куда именно она ударит?

Время, казалось, остановилось, превратившись в некую вязкую и неподатливую субстанцию – он видел, как едва заметно двигаются губы продолжавшего что-то удивленно говорить Сталина; как Лаврентий Павлович тянется и никак не может дотянуться до подстаканника; как опускаются веки моргнувшего в эту секунду Зыкина…

Практически не осознавая, что делает – как уже не раз бывало в прошлом, рефлексы сработали куда быстрее разума, – Кобрин швырнул тело через столешницу. Обхватив не успевшего отреагировать Сталина, он вместе с ним рухнул на пол, в последние доли мгновения накрывая своим телом. Успев при этом заорать – впрочем, ни малейшей гарантии, что Зыкин его поймет и успеет среагировать, у него не было – «Витька, наркома прикрой!». Может, и глупость, конечно – что подобное сможет изменить, если по ним сейчас долбанет ракета с фугасной БЧ? Это ведь не начиненный взрывчаткой портфель, пронесенный фон Штауффенбергом в гитлеровскую ставку в июле 1944 года. Если вражеский снаряд попадет именно куда его навели, все это не будет иметь никакого значения: от боеголовки столом не защитишься, каким бы прочным тот ни оказался!

Но и не попытаться спасти Иосифа Виссарионовича он тоже не мог, прекрасно осознавая, чем грозит СССР – да и всему миру, если так подумать, – его гибель…

И тут же оглушительно грохнуло.

Здание бывшего Сенатского дворца в буквальном смысле вздрогнуло до самого фундамента, когда в землю на уровне первого этажа ударила несущая почти триста килограммов взрывчатки противокорабельная управляемая авиабомба Henschel Hs 293А-0; один из пяти существующих на октябрь сорок первого года работоспособных предсерийных экземпляров. Которую перед тем сбросил многоцелевой бомбардировщик «Дорнье 217», подошедший к городу на предельной для себя высоте в девять километров. Учитывая, что Hs 293 весила немногим больше тонны, а максимальная бомбовая нагрузка составляла около двух, сделать подобное оказалось не столь уж и сложно. Тем более горючего на обратный путь в баках не было ради облегчения веса: самолет предназначался для разовой акции, и его экипаж об этом прекрасно знал. Хитрость вполне удалась. Получив информацию от постов ВНОС, штаб московской ПВО счел нежданного гостя очередным авиаразведчиком, поэтому воздушную тревогу в первый момент объявлять и не стали; тем более цель оказалась единичной. Ошибку осознали чуть позже, когда в районе Садового кольца «разведчик» внезапно нырнул вниз, резко сбрасывая высоту и выходя на идеальные для пуска управляемой бомбы полтора километра.

Сбросив смертоносный груз (освободившийся от более чем тысячекилограммовой нагрузки самолет стал куда маневреннее), Do 217 попытался уйти с набором высоты. Однако выскочил точно на зенитную батарею у депо «Москва-3» ярославского направления. Так и не успевший скрыться в облаках двухмоторный бомбардировщик оказался буквально в клочья разнесен множественными попаданиями разнокалиберных зенитных снарядов. Из четырех пилотов выброситься с парашютом сумел лишь бортовой стрелок; да и он живым до земли не добрался: когда тело фашистского летчика обнаружили в районе Марьиной Рощи, тот был уже мертв. Нет, с земли по нему никто не стрелял – согласно строжайшему приказу, всех вражеских пилотов следовало в обязательном порядке брать в плен, немедленно передавая органам контрразведки, – просто еще в воздухе осколок зенитного снаряда оторвал ему руку, и гитлеровец умер от болевого шока и потери крови. Впрочем, как уже говорилось, экипаж сбитого «двести семнадцатого» прекрасно знал, на что идет, и не строил насчет своего возвращения никаких иллюзий…

Наводящийся на радиомаяк реактивный снаряд – а по сути далекий прообраз будущих крылатых ракет или, правильнее сказать, высокоточных авиабомб – спланировал на цель со стороны ГУМа, собираясь ударить в торцевую стену бывшего Сената между вторым и третьим этажами. С других сторон здание заслоняли более высокие постройки, обогнуть которые примитивная электроника просто бы не сумела. Да и не примитивная, скорее всего, тоже – просто не хватило бы дистанции для маневра.

Однако в это мгновение приводной радиосигнал резко сместился вниз.

И потому «Хеншель-293», пролетев над Красной площадью, тоже взял ниже.

Скользнув в десятке метров от Никольской башни, управляемая авиабомба зацепила зубец Кремлевской стены, снеся подвесной ракетный ускоритель, часть оперения и обшивки, найденные позже при разборе завалов. Отклонившись еще больше, Hs 293 врезался в землю у торцевой стены Сенатского дворца. По счастью – у дальнего от сталинского кабинета угла. Мощнейший взрыв, оставив двадцатиметровую воронку, обрушил часть фасада, а ударная волна вышибла окна практически во всем крыле здания и остальных, расположенных по фронту ее распространения, строениях…

Глава 2

Земля, далекое будущее. Базовая историческая линия

Начальник спецлаборатории ВАСВ[2 - ВАСВ – Высшая Академия Сухопутных Войск. Подробнее об этом можно узнать из предыдущих книг серии – «Комбат. Вырваться из «котла»!», «Комбриг из будущего. Остановить Панцерваффе!», «Комдив. Ключи от ворот Ленинграда» и «Командарм. Позади Москва», вышедших в издательстве «Яуза» в 2016–2018 годах.], доктор физико-математических наук Виктор Павлович Кравец, шел на доклад к генерал-лейтенанту Роднину… нет, вовсе не с тяжелым сердцем. Скорее, с ощущением полной безысходности. Из памяти еще не стерся недавний разнос, когда майор Кобрин едва не погиб, попав под несуществующую в известной истории бомбардировку. Впрочем, ни малейшей вины ученых в том не было и быть не могло: никто просто не знал, что произойдет, когда изменения исторической последовательности в том мире перевалят «точку невозвращения». Теперь – знали. И даже более-менее (исследования и расчеты все еще продолжались, не прекращаясь буквально ни на час, и все компьютерные мощности работали с максимальной нагрузкой) научились нивелировать подобное. Работа проекта была на всякий случай приостановлена, а пси-матрицы отправленных в прошлое доноров – эвакуированы обратно немедленно по выполнении ими поставленных задач. Из всех допущенных к прохождению «Тренажера» слушателей сейчас в сорок первом году оставался один Кобрин, «возвращать» которого руководство академии отчего-то запретило категорически.

Но того, что произошло сегодня, не ожидал никто. Даже в теории. Поскольку еще никогда не нарушалась связь между временными потоками!

– Сядь, Виктор Палыч… – мрачно сообщил Роднин, как только ученый вошел в кабинет и настенный индикатор активированного защитного контура трижды мигнул и загорелся ровным зеленым светом.

– Думаешь, наказаниями стращать начну, гневно кулаками потрясая? Так ошибаешься, коль так думаешь. Тут даже я понимаю, что вашей вины во всем этом не имеется. Тем более присланный инфопакет я изучил. Потому, давай-ка вот как договоримся: ты мне простыми словами объясняешь, что произошло, как произошло и почему произошло. А затем мы вместе попытаемся понять, что дальше делать. Подходит?

– Так точно, Иван Федорович. Разрешите начать?

– Валяй, – начальник академии тяжело опустился в кресло, уперев в столешницу локти и опустив на сложенные ладони подбородок. – Слушаю тебя.

– Понимаете, товарищ генерал…

– Без предисловий и чинов! – отрезал тот. – Не на плацу! Просто рассказывай.

– Слушаюсь. Примерно три часа назад мы зафиксировали… эхм… вторжение извне в контролируемый нами временной поток некоего… стороннего фактора. И почти сразу же произошел полный разрыв связи с прошлым. Проще говоря, теперь мы не можем ни контролировать, ни отслеживать происходящее в том мире. Вообще. Канала связи больше не существует. Тоже вообще.

– Причину выяснили? Или вы все эти три часа кое-чем груши околачивали?

– Выяснили, – кивнул начлаб, бледно улыбнувшись грубоватой шутке и неожиданно полностью успокоившись. Чего уж теперь бояться, собственно? Как говорили предки – где именно он вычитал эту фразу, Кравец не помнил, но в память выражение запало накрепко, – «все самое страшное уже произошло». Да и на самом деле, что может быть хуже, чем потеря связи с параллельным миром? На стабильный и долгосрочный контакт с которым возлагались перспективы поистине стратегического масштаба! По сути, полный крах всего проекта! Не только «Тренажера», разумеется, но и «Соседа», составной частью которого первый и являлся…

– Ну, так и не тяни кота за то, что он вылизывать любит! Выкладывай.

– Так точно. Сторонним фактором оказалась работа установки пробоя временно?го континуума, в целом аналогичной нашей. Нами зафиксирована практически одновременная отправка в прошлое нескольких психоматриц доноров, точное количество пока неизвестно. Что начисто снесло все настройки и заблокировало канал.

– Так, погоди, Виктор Палыч, этого в инфопакете не было. Я тебя правильно понял? Конкуренты?

– Правильно поняли, товарищ генерал! Судя по всему, именно так все и обстоит, конкуренты. Из того самого интересующего нас параллельного мира. Точку «врезки» в хроноканал мы пока не локализовали, но лично я убежден, что она примерно соответствует нашей реальности.

– Хреново… – задумчиво пробормотал Роднин. – И даже очень. Нечто подобное, конечно, допускалось, но как-то рановато… Что еще выяснили? Из какого они конкретно времени, что за установка, когда мы сможем наладить связь?

– У нас было всего три часа, даже меньше… – осторожно, чтоб ненароком не спровоцировать начальственный гнев, напомнил ученый. – Мы работаем.

– Ладно, не напрягайся, понимаю я все, чай, не дурак. Просто еще с тех пор, когда с майорскими погонами на широких плечах бегал, люто ненавижу подобные форс-мажоры. Еще подробности имеются?

– Практически нет. Только одно, пожалуй: мы практически убеждены, что все пси-матрицы отправлены в одно и то же время, осень сорок первого.

– Кучно пошли, – невесело хмыкнул генерал-лейтенант. – Как полагаешь, если вы не ошиблись с датой, это связано с Кобриным?

Начальник спецлаборатории ненадолго задумался, совершенно по-детски покусывая нижнюю губу:

– Знаете, коллега… ой, то есть, прошу прощения, товарищ генерал, виноват! (Роднин улыбнулся.) Достаточно сложно сказать… возможно, да, а возможно – и простое совпадение. Хотя лично я бы однозначно проголосовал за первый вариант. Как ученый, я не верю в совпадения. Тем более такие. Как человек, собственно говоря, тоже. Хотя, знаете, я бы все-таки несколько перефразировал: скорее, не с Кобриным как таковым, а с теми изменениями истории, причиной которых он стал.

– Добро, я тебя понял. Свободен, работайте. Докладывать каждый час, мне лично. Территорию научного комплекса никому не покидать, связь с внешним миром не поддерживать. С этой минуты и до разрешения ситуации работаем по плану «Карантин-2», который я только что активировал.

Москва, Кремль, октябрь 1941 года

Сдавленно выругавшись по-грузински, Иосиф Виссарионович раздраженно отпихнул в сторону навалившегося на него Кобрина. Поскольку этого языка майор не знал, смысл короткой, но определенно весьма эмоциональной фразы так и остался для него секретом. Со спины, тонко звякая, осыпались на пол осколки пуленепробиваемых стекол, не выдержавших могучего удара спрессованного воздуха. Что ж, вполне понятно: одно дело, остановить выпущенную из снайперской винтовки пулю или шальной осколок, и совсем иное – оказаться на пути распространения волны мощнейшего взрыва. А в том, что взрыв оказался именно мощнейшим, Сергей ни секунды не сомневался: несколько змеящихся по внутренней стене, судя по всему, ближайшей к эпицентру, трещин, обрамленных уродливыми кляксами обвалившейся целыми пластами штукатурки, говорили сами за себя. Похоже, придется товарищу Сталину новый кабинет себе подыскивать. Поскольку этот теперь долгонько ремонтировать придется…

Разглядывая обнажившуюся косую решетку из дранки, Кобрин автоматически прикинул, что, примени противник спецбоеприпас, смело можно было бы говорить о том, что они оказались в зоне средних разрушений – вон как стены повело. Даже удивительно, что перекрытия не разошлись – умели предки строить! Интересно, это что ж такое по зданию-то долбануло? Неужели и на самом деле ракета? Тогда, если судить по собственным ощущениям и видимым разрушениям, ее БЧ должна была нести как минимум килограмм двести-триста взрывчатки, если не все полтонны. А заряд подобной мощности – это уже, знаете ли, полноценная крылатая ракета! Которых, как известно, в этом мире пока не существует от слова совсем… ну, по крайней мере, теоретически. Повезло еще, что попадание пришлось вовсе не на стену, где располагались окна сталинского кабинета, иначе он бы сейчас об этом не рассуждал, вместе с остальными пребывая совсем в ином мире. В идеале – в своем, но если бы попал в те самые десять процентов «вероятных потерь», то и кое-где подальше. Где имел все шансы встретиться с погибшими раньше боевыми товарищами…

Поднявшись на предательски подрагивающие ноги, Кобрин осмотрелся. Да, и на самом деле неслабо жахнуло: окна выбиты подчистую, в двух даже рамы выдавило, тяжелые светомаскирующие шторы сорвало вместе с карнизами, пол и столешницы густо усеяны осколками стекол, битой штукатуркой и бумагами со сталинского стола.

– Руку дай, – глухо попросил Сталин, отрывая майора от созерцания окружающего разгрома.

Вождь с кряхтением распрямился, следом за Сергеем оглядев разгромленный кабинет. Снова выругался на родном языке, после чего пихнул того в бок:

– Спасибо. Ну, чего застыл? Нормально все со мной. Погляди, что с Лаврентием и твоим товарищем.

– Виноват, – до Кобрина только сейчас дошло, что Зыкина с наркомвнуделом так и скрывает стол для совещаний, и подниматься они отчего-то не спешат. Твою ж мать, неужели?! Да нет, не может быть, ну, не осколками ж стекол их насмерть накрыло? Чушь, быть такого не может, в худшем случае кожу посечет. Правда, сидели они как раз со стороны окон, так что и приложило их несколько сильнее, но все равно…

Раскидывая сапогами осколки, Сергей обежал стол, с облегчением заметив, как в этот самый момент шевельнулся лежащий ничком Зыкин. Судя по всему, он все-таки успел отреагировать на крик Кобрина и повалить Лаврентия Павловича на пол; а вот на то, чтобы прикрыть его своим телом, времени Витьке уже не хватило. Но упал народный комиссар достаточно удачно, лицом вниз, что защитило его от осколков, во множестве усыпавших плотно обтягивающий спину френч. Да еще и стулом сверху накрыло. А вот рухнувшая буквально в метре массивная люстра Сереге весьма не понравилась: вроде и не должно было наркома зацепить, но поди знай…

Осторожно растормошив лейтенанта, командарм помог ему занять сидячее положение. Глаза у товарища были шальные, из носа струилась кровь: то ли ударился, когда падал, то ли последствия контузии, но в себя он уже почти пришел.

– Живой?

– Ага… Степ… тьфу, Серега, что с товарищем Сталиным?

– Тоже живой. Промахнулись фрицы.