XXI век. Повести и рассказы

– Он у тебя тоже врач? – говорю я, чтобы поддержать разговор.

– Нет. Он всего лишь шофёр на «скорой».

Она внимательно смотрит, пытаясь уловить мою реакцию, и я снова ощущаю неловкость.

– Был бы человек хороший, – прячусь я за расхожую фразу, и потому, как она ухватывается за неё, вижу, что не промахнулась.

– Вот-вот, – с жаром говорит она, отчего становится ясно, что их семейный союз выдержал не одну атаку её рафинированных родственников, не исключая, разумеется, и Эвелину Марковну.

– А ты? – спрашивает она, вероятно, из чистой вежливости, потому как на протяжении моего краткого отчёта о прожитых в отдалении от неё годах взгляд её плавает, останавливаясь на посторонних предметах, и приобретает живость и блеск только лишь когда я заканчиваю вопросом о её потомстве. Заговаривая о своих отпрысках, она преображается, демонстрирует множество фотографий, игрушек, вещей и сувениров, нимало не сомневаясь в том, что созерцание этого хлама доставляет мне такое же удовольствие, как и ей. Только теперь, когда она носится по комнатам в поисках очередного мишки или ваньки-встаньки, я замечаю, как она округлилась и обабилась.

Эта мысль придаёт мне смелости, и я, улучив момент, излагаю ей истинную цель своего визита.

– Ой-ой-ой, – совсем не по-врачебному качает она своей круглой головкой, и я чувствую, что совсем не стоит говорить ей о происшествии в бородинском «дурдоме». Приходится на ходу сочинять историю о несчастной любви к молодому донжуану, который, конечно же, оказался редкостным подлецом. На моё счастье, детали её интересуют не очень.

– Я инфекционист, – поясняет она. – Это, как ты понимаешь, не совсем то, что тебе нужно. Но вообще-то мне приходилось этим заниматься. Так же вот, – она безжалостно кивает в мою сторону, – знакомые обращаются. Недавно «его» брата лечила. Он «дальнобойщик», а с ними там всякое случается.

Она заговорщически подмигивает.

– В общем, не боись, Любка. Времена сейчас… Медицина сделала большие успехи. Всё это излечивается бесследно. Главное, что не СПИД!

Мы прощаемся и, провожая меня к двери, она в суматохе как-то забывает о высказанном ранее предложении познакомить меня со своей семьёй.

– Любовь Сергеевна, здравствуйте! Сколько зим, сколько лет!

Полнощёкое лицо нашей «классной» Софьи Ивановны расплывается в широкой улыбке, и родители со всех парт оборачиваются, чтобы посмотреть на меня.

– А бабушка? С ней ничего не случилось?

– Нет, спасибо. Всё в порядке.

– Значит, просто решили лично поинтересоваться успехами вашего «вьюноша»? Похвально. А то у нас тут…

Она оглядывает аудиторию, которая с шумом прерывает созерцание моей персоны.

– … Есть такие, кого мы не видели и подольше. Правда?

Она недвусмысленно смотрит в дальний угол, и я, скосив глаза, вижу там незнакомого мужчину с густой тёмной шевелюрой, пронизанной серебряными прядями. Под взглядом «классной» он трогательно опускает глаза.

– Ну, что ж. Тогда с вас и начнём, – вновь обращается ко мне Софья Ивановна. – Тем более, что с вами проще всего. В этом году Миша стал меня радовать. Прямо – тьфу, как бы не сглазить. Вот: математика, физика – сквозные пятёрки. Победы на двух олимпиадах. Вы в курсе?

Бормочу в ответ что-то невнятное и чувствую, как начинают пылать щёки.

– Вот так. В общем, у меня вкратце всё. Если хотите подробнее, то попрошу вас задержаться после собрания.

Щёки продолжают пылать. Они как будто светятся в темноте. И этот нескончаемый кашель, который словно выворачивает наизнанку маленькое содрогающееся тельце.

– Коклюш, – говорит фельдшерица в халате, натянутом поверх овчинного полушубка. И неожиданно твёрдо командует:

– Открыть окно!

– Вы в своём уме?! На улице двадцать градусов мороза.

Я хватаю её за руки, но она неумолима.

Морозный воздух врывается в комнату. Мишенька, закутанный в одеяло так, что из него торчит лишь крохотное личико, начинает кашлять реже и легче. И, наконец, облегчённо затихает.

– Комнату проветривать, – безжалостно произносит эскулапиха, заполняя маленькие клочки бумаги крючками и закорючками. А я смотрю на её лицо и никак не могу определиться: расцеловать мне его или разодрать ногтями.

Родители сгрудились вокруг Софьи Ивановны птичьим базаром.

– Я вам не помешаю?

Мужчина с тёмной шевелюрой садится за парту передо мной, и мы оба оказываемся в стороне от общего галдежа. Серый в ёлочку пиджак сидит на нём безукоризненно.

– Колокольчикова Света, – произносит Софья Ивановна, когда последняя родительница выпархивает из класса.

Она склоняет голову и на заднем плане, за широкой спиной, видит меня.

– Вы тоже задержались? Очень хорошо. Нам есть о чём поговорить. Но сначала давайте отпустим папу Колокольчикова. Вы согласны?

Папа с необыкновенной лёгкостью подскакивает к учительскому столу. Он высокого роста, но, разговаривая с «классной», не приседает и не сутулится. И тем не менее они говорят как будто на равных. Ей не приходится ни вытягивать шею, ни задирать голову.

«Была Зверева, стала Лисицына», – вспоминается ни с того ни с сего Людкина фраза. Колокольчиков… Забавная фамилия для такого крупного экземпляра.

– Значит, Света, – негромко говорит Софья Ивановна. – Ну, что вам сказать!..

Она задумывается на мгновение.

– Конечно, балет… Да, балет!.. Кстати, как у неё там успехи?

– Не знаю, – смущённо отвечает папа.

Она удивлённо вскидывает брови, но, не отвлекаясь, продолжает.

– Как бы ни сложилось у неё в будущем, важно то, что она уже приобрела на этих занятиях. Это, конечно, осанка. Движения. Походка. Не заметить этого просто невозможно!

Мужчина потупил взор и стал похож на провинившегося школьника.

Она бросила на него прямой взгляд.

– Отсюда всякие осложнения…

Помедлила, повела головой.

– …Мальчики.

Мужчина продолжал стоять, потупив взор.