XXI век. Повести и рассказы

– Ну, что же, Леонид Валерьянович. Через два месяца жду тебя с восьмой главой. Издательство уже включило нашу книгу в план, так что назад пути нет. Когда у тебя самолёт?

Он выбирается из-за стола, и оба ненадолго выходят из кабинета. Этого времени мне хватает, чтобы расстегнуть верхнюю пуговку на блузке. Теперь в определённой позе будет как бы случайно виден краешек моей шикарной добычи из «Лейпцига».

Этот краешек производит на впечатлительного Кащероносцева такое воздействие, что всё остальное ему загорается увидеть немедленно. Это нетерпение маститого учёного, престижного лауреата и автора ряда монографий, очень льстит, и я позволяю себе пребывать в ритуальном смущении не более двадцати секунд, по истечении которых тут же оказываюсь в лауреатовской «Волге». Краткая поездка по Москве, великолепный ужин в «Будапеште» – и вот мы уже потягиваем красное вино, нежась в огромной сверкающей ванне, установленной в его квартире. Он разглядывает меня во все глаза, в которых я вижу неподдельное восхищение и прямо-таки мальчишеский блеск. Возношусь в небеса и наслаждаюсь возникшим при этом лёгким кружением головы.

В массивную дверь ванной стучат, и слышится голос – низкий, но женский:

– Василий!

Душа уходит в пятки, но он берёт меня за неё и, легонько сжимая, громко интересуется:

– Что тебе, Роза?

В дверь протискивается пожилая женщина в замурзанном шёлковом халате и с потухшей папиросой между коричневыми пальцами.

– Нигде не могу найти справочник Корнов. Куда ты его задевал?

– Посмотри в правой тумбе стола, – говорит он, продолжая гладить мои щиколотки. – И закрой скорее дверь: холодом тянет.

– Что за привычка засовывать в свой стол общую литературу! – ворчит Роза и уходит, плотно закрыв за собою дверь.

– Моя жена, – отвечает он моему взъерошенному взгляду. – Не бойся, она не будет нас травить или резать кухонным ножом. Она смирная.

Он вылезает из ванны и, наклонившись, подхватывает меня на руки. Вода хлещет с нас прямо на кафельный пол. Струится на паркет. Капает на ковёр. Когда это меня так носили в последний раз? Только в детстве. Папа. Мой бедный папочка…

Постель у него очень дорогая, с красивой узорной каймой (столица!) Но при этом могла бы быть и поопрятнее. Мягкий свет ночника не раздражает глаз. Он продолжает разглядывать и будоражить меня, и я то там, то тут чувствую непривычные прикосновения сплошь устланного волосами тела. То, ради чего всё затевалось, происходит только утром, когда уже не остаётся никакого терпения, и я, не в силах сдерживаться, оглашаю комнату таким истерическим криком, от которого самой становится страшно.

– Ты самый необычный мужчина в моей жизни, – говорю я, целуя его в седую щетину, и на этот раз почти не вру.

– Роза! Ты будешь пить кофе? – кричит он и просительно смотрит на меня.

Накидываю попавшийся под руку дежурный халат и отправляюсь на кухню. Роза сидит за большим круглым столом. Она уже одета в какой-то безнадёжно мрачный, свисающий с неё наподобие лохмотьев, костюм и читает статью, кажется, на английском языке.

– Всё-таки этот Дженкинсон придаёт чересчур большое значение своему фактору «дельта», – бормочет она – Вчера я проанализировала…

Она поднимает глаза и, увидев, что это всего лишь я, умолкает на полуслове, вновь уткнувши свой крючковатый нос в бумагу.

После кофе с гренками Василий сажает нас в машину и везёт в институт. Мы подъезжаем к зданию как раз в тот момент, когда в его стеклянные двери вливается мощный поток самых дисциплинированных сотрудников. Василий Самвелович раскланивается практически с каждым, не переставая при этом придерживать меня за локоть. Я вспоминаю прислушивающегося к малейшему шороху в моём подъезде Николая, остальную отчаянно трусящую на людях мужскую братию, и наполняюсь небывалым уважением как к ведущему меня мужчине, так и к себе самой.

Широковатая в талии смуглолицая Сильвия шлёпает что-то на машинке, поводя густыми чёрными бровями.

– Через двадцать минут зайди ко мне с той текстовкой, – командует он ей, раскрывая передо мной дверь кабинета.

– Ха-арашо! – отвечает она, тряхнув головой, в которую воткнута какая-то невообразимая блестяшка.

Он жестом указывает мне на стул, достаёт из стеклянного шкафа толстую жёлтую брошюру и кладёт передо мной.

– Анализ всех последних трудов по твоей теме. Я сделал это в прошлом году для защиты темплана лаборатории. Если с умом переписать, из этого получится и реферат, и почти вся первая глава. Пользуйся!

Пока я листаю, он поднимает трубку внутреннего телефона.

– Алло. Бюро перевода? Вчера к вам приходил от меня… Девушка. Что? К обеду?

Он вопросительно смотрит на меня. Я машу рукой, соглашаясь.

– Ха-арашо! – говорит он в трубку и оборачивается ко мне.

– Вот тебе три рубля. Купишь шоколадку переводчице. И перед обедом заберёшь статью вместе с переводом. Статью сюда, а перевод – тебе. Штудируй. И осенью жду тебя здесь готовой к вступительным экзаменам.

Я пытаюсь продвинуть обратно выложенный на стол трояк, но он вкладывает его в мою руку и задерживает всё это в своих больших и тёплых ладонях.

– Бери, не модничай. Лучше поцелуй меня на прощание.

Я нагибаюсь и тону в его широкой натуре.

Продавщица привокзального «Гастронома» пожалела меня и отпустила, вопреки всем правилам столичной торговли, целых два батона колбасы. А я, не приученная к тому, чтобы бережно относиться к собственной персоне, натащила в ячейки камеры хранения ещё всякой всячины ровно столько, чтобы кое-как доплестись со всем этим до своего вагона (не прибегая к помощи носильщика!) и замертво грохнуться там на полку.

Москва представляет из себя всесоюзный склад товаров первой необходимости. Всё, что производится в стране и за её пределами, для чего-то свозится именно сюда. Думаю, что для удобства учёта: ведь любое добро гораздо легче пересчитать и занести в реестры, когда оно свалено в одну кучу, а не разбросано, словно мусор, по всей стране. В конечном счёте это удобно и для народонаселения. Когда в домохозяйстве выявляется потребность в чём-нибудь – от апельсинов до игл для швейной машинки – жителю необходимо лишь позаботиться о билете до столицы вместо того, чтобы мотаться вслепую по необъятным просторам Родины.

Когда утром я разула глаза, оказалось, что в купе кроме меня едут трое плохо вымытых мелких мальчишек и дородная мамаша в цветном халате, косынке и шароварах, периодически подкармливающая огромной захватанной грудью четвёртого. Мальчишки в количестве трёх беспрерывно перескакивали с полки на полку, стимулируя меня острыми пятками и возбуждая огромную радость от сознания того, что их голенький братишка покамест не в состоянии к ним присоединиться. Зато он в силу своего нежного возраста имел право не выходя из купе проделывать кое-что другое и широко этим правом пользовался. Спустив ноги, я нашарила ими вместо своих шлёпанцев чужие картонные коробки. Не желая беспокоить соседей расспросами, я кое-как встала коленями на потёртый железнодорожный коврик и продолжила поиски уже с помощью рук. Шесть блестящих чёрных глаз с верхних полок внимательно наблюдали за моими упражнениями, то ли недоумевая, чего этой русской тётке не лежалось на полке, а понадобилось лезть под неё, то ли присматривая за своими коробками на предмет того, чтобы она не стянула оттуда что-нибудь ценное.

Найдя шлёпанцы в разных углах купе и сформировав из них пару, я вышла в тамбур. И там, докуривая натощак вторую сигарету, с тоской поняла, что остаток пути мне скорее всего предстоит провести здесь, между немытых стёкол, перед которыми болтаются переполненные окурками старые консервные банки. Вошедший солдатик в кителе и чёрном трико попросил у меня огня, думая, что я не увидела, как он поспешно спрятал свою зажигалку. Подав ему свою, отгородилась не только веком, но и затылком, усердно ловя взглядом пробегающие снаружи опоры контактной сети. Он всё понял и, сдержанно поблагодарив, занял наблюдательный пост у противоположной двери.

Поезд стал снижать скорость. Звеня тормозами, он проследовал небольшой гремучий мостик. Мачту радиорелейной связи. Здание, показавшееся чем-то очень знакомым. Станция… Боже мой, станция Купа!

– Стоянка поезда две минуты! – предупреждает проводница.

Запах елей, который не в силах побороть даже станционная гарь. Выкрашенный в землистый цвет киоск. Полная дама в красной фуражке на отдалении. Лента шоссе, лёгким изгибом взлетающая на возвышенность и теряющаяся там, с пробегающими по ней КрАЗами и КамАЗами, – дорога на Нефтекупино. Господи, как давно всё это было!..

– Отправляемся! – кричит проводница.

Задираю ногу до последней возможности. Какая высокая ступенька! Не оставить бы тут шлёпанец.

Неужели поезд и вправду стоял всего две минуты?

– Здравствуйте, Любовь Сергеевна! Поздравьте меня.

Эта улыбка ему очень к лицу. Но с ней он выглядит ещё моложе. Совсем мальчишка!

– С удовольствием поздравляю тебя, Дима. И поздравила бы ещё сердечнее, если бы знать, с чем.

– Как это «с чем»? С окончанием института.

– Какого института? – опешила я.

– Нашего института.

– Вот как? А я полагала, что это случится только на будущий год.