Тени Донбасса. Маленькие истории большой войны

Мир снова вернулся вместе с тонким тычком укола, колокол в голове и басы в ушах умолкали. Пошла по бедру горячая волна, как бывает, когда болело и грызло, а теперь отпускает и истерзанные нервы перестают надрывно сигнализировать в мозг. Димка понемногу пришел в себя. Его довезли до сборного пункта. Здесь, на бывшей автостанции, собирались раненые из всех подразделений, освобождающих посёлок. Санитаров было немного, и они в основном занимались тяжелыми.

– Я сам, – сказал Димка и поковылял от машины. Снова замутило, в глазах поплыло – сказывалась кровопотеря. Солдат рухнул на мягкий стул с рваным сиденьем и уставился вперёд. Раньше ему везло – пуля не цепляла. А здесь прошелся миномет, и осколок мины пропахал Димке ногу. Укололи, перевязали, он ждал, когда займутся осколком. Нога вновь стала болеть сильнее.

Пришла «мотолыга»[4 - «Мотолыга» – МТ-ЛБ, многоцелевой транспортёр-тягач, легкий бронированный, боевая машина, используемая для перевозки людей и грузов.] из бригадного госпиталя. Оттуда высадилось подкрепление в белых халатах. Один из прибывших санитаров решительно направился к Диме. Боец сначала узнал походку. И подумал: «Не может быть». Наверное, у него бред, галлюцинации или что там еще бывает от ранения. Не может быть.

Но это была она. Совершенно точно, никакой ошибки, обмана зрения, иллюзии. Это была она.

– Ба? – выдохнул Дима.

– Ну привет, внучок, – хитро прищурилась женщина. – Вот и свиделись.

Это действительно была она – Мария Богдановна, медицинская сестра на пенсии, старшая по подъезду, гроза ЖЭКов и окрестных забулдыг, строившая всех на своем пути – от непорядочных собаководов до неисполнительных чиновников. Мария Богдановна, которую боялся весь город и которую же обожали многочисленные внуки. Лихая, обаятельная, могучая, несгибаемая, непробиваемая, самая классная бабушка на свете – это действительно была она. Бабушка поправила смявшийся в пути белый халат.

– Ты… что здесь… делаешь? – не веря своим глазам, спросил Дима. Разговаривать было тяжеловато, но невероятное, невозможное появление бабушки заставило бойца преодолеть все барьеры.

– Работаю, – коротко ответила Мария Богдановна. – Показывай, что там у тебя.

– Ба!.. Тебе восьмой десяток… пошел… А как же твоя… поясница… – подобрал наконец слово внук. – Твои цветы, кошки… подъезд, соседки? Тебе… пирожки надо печь. А еще… лучше – отдыхать. Ты… уже свое отработала. Ты зачем… на фронт… приехала, ба?

– Разговоры разговаривать будем или дело делать? Помолчал бы, сокол подбитый. Или ждешь, пока само отвалится? Ну тогда я пошла, – фыркнула Мария Богдановна. Но тут же смягчилась, взглянув на бледного раненого Димку. – Показывай, говорю, ногу свою.

Развернула, покачала головой, обработала антисептиком, появившимся из сумки, вновь забинтовала.

– Собирайся, в госпиталь едешь.

* * *

Димка уехал на фронт последним из семьи. Вернее – предпоследним. Мария Богдановна, проводившая своих – сына, племянников и даже Галеньку-медсестричку, золовкину дочь, – осталась в Хабаровске. Каждого снабжала она «на дорожку» целым баулом провизии. И хотя Дима улетал на Ил-76, который к вечеру уже был в расположении части, он все равно увез с собой бабушкины разносолы, которые тут же разделил с новыми товарищами.

Бабушка была ответственным корреспондентом. Каждый из ее родных получал не меньше двух писем в месяц, где Мария Богдановна рассказывала о жизни в Хабаровске, справлялась, как дела у ее любимцев, и никогда не жаловалась. Она вообще никогда и ни на что не жаловалась – ни на скромную зарплату медсестры, ни на еще более скромную пенсию: отработавшая всю жизнь в больнице, она умела всё, ассистировала на сложных операциях, в ее руках побывало, казалось, полгорода, но все же сумма, приходившая каждый месяц

на карточку, была несопоставимой с ее заслугами.

Мария Богдановна не унывала: она вязала носки – на продажу и на фронт, снабжала всю семью и постоянных покупателей восхитительными соленьями и вареньями, держала в узде управляющую компанию, вступаясь за жильцов своего подъезда, выбила для дома капремонт. Но места за семейным столом зияли одинокими пробелами, каждую встречу разговоры у родни велись об одном. А там, на краю огромной страны, шла война – настоящая, кровопролитная война, какую родившаяся почти сразу после Великой Отечественной Мария Богдановна знала из первых уст, по рассказам отца. Сидеть и смотреть передачи «для тех, кому за…»? Она и в мирное время их не переваривала. И ни носки, ни соленья, ни капремонт, ни очередной обмен письмами с чиновниками не могли заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце деятельной, неутомимой женщины.

И Мария Богдановна пошла в военкомат. У военных комиссаров глаза на лоб полезли:

– На Донбасс? Бабушка, а лет-то вам сколько?

– А сколько ни есть, все мои, – уперев руки в бока, заявила старушка. – Вы бумажки подписываете? Вот и подписывайте. А я людей лечу. Надо будет, и до Президента дойду!

Доходить до Президента не понадобилось, хотя, конечно, всё было непросто. Помогла одна из внучек. Оля работала в ОНФ, рассказала там про бабушку Марию – дело и задвигалось.

Сначала – три месяца обучения в Ростове. Потом Донецк – многострадальный город обстреливали каждый день. В тот день как раз накрыли больницу, куда прибыли «новобранцы», включая бабушку Марию, так что в работу она включилась сразу же по приезде.

Руководство сразу оценило её настойчивость, самоотдачу и золотые руки. Вскоре бабушка Димы стала старшим санитаром. Ей предлагали относительно спокойную работу в тыловом госпитале…

– Хотела бы я спокойствия, сидела бы в Хабаровске, – ворчала Мария Богдановна, вновь и вновь отправляясь со своей «мотолыгой» на передовую.

* * *

– Все наши живы, слава Богу, – рассказывала бабушка внуку, накладывая повязку поверх стяжки. «Мотолыга» быстро доставила в госпиталь Димку и его товарищей. Хирурги занялись тяжелыми, а в очередь к Марии Богдановне выстроились те, кто мог самостоятельно передвигаться.

Стяжку она делать, конечно, умела, хотя обычно этим занимаются врачи. Рана у Димы и правда оказалась не опасной, но противной – осколок сорвал кусок кожи и оставил неглубокую борозду, края которой бабушка и стянула, приговаривая: «Мужчину шрамы украшают». Страшнее была контузия, но Димка разговаривал довольно сносно, а значит, все было в общем неплохо.

– Дядя Вова в госпитале, – продолжила старушка. – Они с Валеркой в артиллерии, на гаубице; недавно по ним прилетело, Валерке ничего, а у Вовки – пуля в плече. Женька в разведке, недавно ему награду какую-то вручили, наверно, поедет к Оленьке своей, в отпуск. Я за тебя словечко замолвлю – может, тоже наградят и отпустят…

– Да не надо, бабушка, – засмущался Дима. – Зачем?

– За надом, – безапелляционно ответила старушка. – Нечто, ты Вику свою повидать не хочешь? Она про тебя справлялась даже перед моим отъездом.

– Она мне пишет, – признался Дима. – По электронке, так что я не всегда могу посмотреть.

– Ну вот, полежишь в госпитале, с Викой попереписываешься, – ласково сказала Мария Богдановна.

– Вот еще! – встрепенулся Дима. – А воевать кто будет?

– Сразу чувствуется, моя натура, – гордо улыбнулась бабушка. И тут же строго сдвинула брови. – Но положенное – отлежишь.

Димка вздохнул. Когда ба так смотрит, тут уже не поспоришь.

* * *

«Мотолыга» умчалась обратно на передовую, увозя с собой санитаров, среди которых была семидесятипятилетняя Мария Богдановна. Дима, конечно, волновался – нацистам закон не писан, могут и обстрелять. С другой стороны, несмотря на всю помощь Запада, снарядов у бандеровцев стало сильно меньше. Даст Бог – пронесёт.

Дима вспомнил, что бабушка хотела походатайствовать за него, чтобы ему вручили награду. Но он знал, КТО её действительно заслуживает. Боец дал себе обещание – после Победы обязательно написать в Министерство обороны о своей бабушке, чтобы её наградили.

Надо будет – он к этому делу всю семью привлечёт. Будет у бабушки орден! Они этого обязательно добьются – если, конечно, награда не найдёт её раньше. С таким характером, как у бабушки Марии, это было бы весьма вероятно.

Отпусти мне, батюшка, грехи

В израненном храме через разбитую крышу на пол льётся золотой свет весеннего утра. Он золотит нимбы святых на пощербленных осколками иконах, он играет солнечными зайчиками на лицах прихожан, ожидающих исповеди.

Пожилой диакон степенно обходит храм, оставляя за собой приятный запах ладана из кадильницы. Чтя традицию, люди оборачиваются к нему лицом и потому не сразу замечают, как из алтаря выходит батюшка, который будет их исповедовать.

Батюшка идёт медленно, сильно припадая на левую ногу. Один его глаз прикрыт белой повязкой, за которую его причет зовёт «Володей Освящённым» – по аналогии с древними страстотерпцами. Встав у аналоя, батюшка подзывает к себе исповедников и начинает зачитывать молитвы, но на миг прерывается, увидев среди пришедших какого-то, очевидно, знакомого ему человека.

Закончив читать молитвы, отец Владимир устало садится на раскладной стульчик у аналоя и начинает Таинство. Первыми к нему подходят дети. Детей исповедовать легко – маленькие люди ещё не успели сделать ничего по-настоящему плохого; но эта исповедь очень важна, важно, чтобы человек с самого раннего детства привыкал быть с Богом, стараться не огорчать Небесного Отца своими поступками.

«Благослови, владыко!» – восклицает диакон. Начинается служба, но у отца Владимира – своё служение, исповедь. Один за одним к нему подходят люди, и отец Владимир знает, какой ад прошли все они за долгие восемь лет оккупации. Их городок лишь недавно освободили от бандеровцев, и почти сразу возродилась служба в полуразрушенном храме. Сейчас храм восстанавливается, и отец Владимир, несмотря на раны, как может, помогает в этом деле. Он знает одну простую истину, которой охотно делится с окружающими: когда тебе плохо, самое лучшее лекарство – помощь тем, кому ещё хуже.

Исповедь проходит быстро – многие приходили в храм на вечернюю службу и исповедались на ней. Другие приготовили листики из тетрадок и блокнотов, на которых записали свои грехи – кто-то по порядку, кто-то вразнобой, потому отец Владимир прочитывает их все. Потом разрывает листочек, накрывает голову исповедующегося епитрахилью…

«Прощаю и разрешаю» – а ведь это так важно! Человек бывает связан своими прошлыми грехами, парализован ими, а у священника есть власть избавлять людей от этой кабалы. Но сегодня, судя по всему, отцу Владимиру предстоит испытание. Он знает об этом, ждёт – и, как ни старается, не может избавиться от воспоминаний.

– А ну-ка, поп, скажи: «Слава Украине»!

– Слава Господу нашему, Иисусу Христу!