Дни освобожденной Сибири

Ведомство полковника Вишневского, напомним, разместилось в Доме Свободы, а полковник Сумароков со своими штабными структурами расположился в гостинице «Европа». Именно здесь началось формирование первых боевых частей Томской добровольческой дивизии, впоследствии вошедшей в состав Средне-Сибирского корпуса Западно-Сибирской (потом Сибирской) армии. Недостатка в кадрах на первых порах не было, к вечеру 31 мая, когда в город вступил чешский отряд, его уже встречали 500 вооруженных томских добровольцев. Оставленного большевиками оружия на городских складах тоже вроде бы хватало. Убежавшие советские, правда, сумели забрать с собой практически все пулемёты, зато оставили почти всю артиллерию. Для тяжелых и громоздких орудий на двух пароходах красной флотилии места просто не нашлось, поэтому томские большевики вынуждены были удовлетвориться лишь двумя пушками, размещёнными ещё 29 мая, в период боёв за город, на одной из барж, стоявших в устье реки Ушайки. Эту баржу потом прицепили к одному из пароходов и потащили за собой, тем, собственно, и удовлетворившись. Что же касается остальных орудий, то с них совдепщики поснимали замки, хотели забрать их с собой, да в спешке забыли в одном из кабинетов исполкома, так что почти вся артиллерия в целости и сохранности сразу же досталось сибирским добровольцам.

Всё, как мы видим, шло, в общем-то, достаточно хорошо, но вдруг 4 июня случилась очень большая неприятность, со своей должности был снят полковник Сумароков и назначен скромным инспектором артиллерии, той самой, кстати, что досталась белым в наследство от томских большевиков. Формально он числился как бы заместителем сначала командира дивизии, а потом и корпуса, но фактически стал исполнять обязанности обыкновенного интенданта, то есть тылового чиновника по снабжению. Другой бы на его месте не сильно огорчился, некоторые особо «одарённые» службисты с большим трудом, за взятки и унизительное низкопоклонство годами добивались таких доходных мест, но Николай Николаевич Сумароков был заслуженным боевым офицером, поэтому лично его такое назначение однозначно оскорбило.

Что же послужило поводом к опале? По словам капитана Василенко, появление полковника в городе в первые часы после победы мятежа в золотых имперских погонах бывшей царской армии чрезвычайно возмутило представителей новых демократических властей и прежде всего членов Западно-Сибирского комиссариата, которые, пользуясь представившимся вскоре случаем, настояли на том, чтобы немедленно снять Сумарокова с должности начальника городского гарнизона. По имеющимся в некоторых источниках сведениям, командующий Западно-Сибирским военным округом полковник Гришин-Алмазов 3 июня прибыл из Новониколаевска в Томск с докладом к уполномоченным Временного Сибирского правительства и здесь получил от них прямые указания по поводу впавшего в немилость строптивого офицера.

Николай Николаевич пытался защищаться, направил 12 июня письмо в адрес командующего округом с просьбой перевести его на какую-нибудь должность в строевую службу, но не тут-то было. Его реляция осталась без ответа, более того, как только полковник Сумароков в середине следующего месяца прибыл из тылового Томска в находившийся на передовой линии фронта Иркутск, по делам службы, его тот час же завернули назад и перевели на ещё более незначительную должность инспектора химической комиссии. Такого рода армейских структур и в помине не было тогда в Сибирской армии, их, кажется, только ещё предстояло создать, так что Сумароков, по сути, оказался военачальником без войска. Вконец обидевшись на подобного рода притеснения, Николай Николаевич отказался с того момента подчиняться каким-либо приказам, но в Томск всё-таки уехал. После этого начальник штаба Сибирской армии пригрозил отдать взбунтовавшегося полковника под суд военного трибунала за неподчинение, в ответ Сумароков просто взял и послал начштаба Белова (Виттенкопфа), а также самого командарма Гришина-Алмазова, что называется, куда подальше. На этом, собственно, вся история и закончилась, поскольку вскоре всем стало не до опального полковника. Более подробно о всех перипетиях сумароковского дела можно узнать из томской газеты «Понедельник» (за 9 января 1919 г.).

Освободившуюся должность начальника войск томского гарнизона 4 июня 1918 г. занял подполковник Анатолий Николаевич Пепеляев, герой (Георгиевский кавалер) Первой мировой войны, родной брат видного столичного деятеля кадетской партии Виктора Николаевича Пепеляева. Герою подполковнику поручили продолжить формирование Томской добровольческой дивизии, а потом назначили её командиром. На ключевых постах дивизии по-прежнему, как и при Сумарокове, остались члены внепартийной, т.е. офицерской подпольной организации. Так что, по-сути, с заменой Николая Сумарокова на Анатолия Пепеляева ничего такого особенного как бы не произошло, кроме того, что Томская дивизия, а потом и Средне-Сибирский корпус приобрели замечательного командира и очень талантливого молодого полководца.

6. Формирование добровольческих частей

В Томске было сформировано четыре стрелковых полка, командирами которых стали: первого – подполковник П. И. Иванов, второго – полковник Е. К. Вишневский, возглавлявший в период подготовки мятежа один из лучших отрядов офицерской подпольной организации*, третьего – полковник А. Г. Укке-Уговец, четвёртого – штабс-капитан Н. Ф. Шнапперман, находившийся до недавнего времени во главе организационного отдела той же нелегальной офицерской организации. Начальником штаба дивизии назначили капитана К. Л. Кононова**, руководившего в подполье отделом связи. Кавалерийский дивизион поручено было сформировать, а потом и возглавить атаману Енисейского казачьего войска, двадцатисемилетнему правому эсеру Александру Сотникову. В январе текущего года он уже пытался организовать вооруженный антибольшевистский мятеж на территории Енисейской губернии, но неудачно, долгое время скрывался после этого, а незадолго до описываемых событий нелегально прибыл в Томск.

_______________

*В томском подполье весной 1918 г. существовало, как минимум, две нелегальных боевых организации (одна эсеровская, а другая офицерская), контактировавших между собой, но имевших отдельные организационные структуры. Обе организации формально подчинялись при этом единому политическому руководству в лице ведущих западно-сибирских функционеров от эсеровской партии, имевших выход на находившихся в харбинской эмиграции министров Временного правительства автономной Сибири.

**В ряде работ особенно раннего постсоветского периода в должности начальника штаба фигурирует капитан Жданов, что, по-всей видимости, неверно.

Студентов медиков власти призывали записываться добровольцами в санитарные части Западно-Сибирской армии, запись осуществлялась в гостинице «Европа». Здесь же в комнате №34 производился приём в томский партизанский отряд Всероссийского союза защиты Родины. Партизанскими в то время назывались мобильные (или как тогда говорили – летучие) отряды разведчиков, выполнявших дерзкие боевые вылазки в зону расположения

войск противника. Понятно, что для такого рода военных операций нужны были люди специально подготовленные, а их не всегда хватало. Впрочем, и обычных добровольцев, пригодных к элементарной строевой службе, тоже имелось не в избытке. Для агитации, направленной на привлечение военнослужащих в ряды Западно-Сибирской армии, использовались все средства. К народной войне призывали томичей и листовками, и агитационными плакатами, и многочисленными объявлениями в газетах, и даже духовенство во время воскресных проповедей, глаголя о делах не только духовных, но и мирских, агитировало своих прихожан поскорее взять в руки оружие. Но даже этого казалось недостаточно, поэтому в один из ближайших выходных дней в городском театре состоялось собрание общественности, где с призывом вступать в ряды Томской добровольческой дивизии к населению обратились представители нового гражданского и военного руководства.

Буржуазию призывали оказывать вспомоществования нарождавшейся Сибирской армии. Многие откликались, причём это делали не только самые богатые жители города, некоторые из которых значительно умножили свои состояния на военных поставках в период Первой мировой войны, но и простые и даже малообеспеченные граждане, отдававшие, порой, далеко не лишние для них деньги, а женщины (не все, конечно) жертвовали на эти цели самые доргие для себя предметы обихода – свои украшения. И средства, таким образом, были собраны немалые, надо полагать.

Однако развёрнутую, то есть полностью укомплектованную дивизию томичам сформировать так и не удалось. И хотя в ней и числилось целых четыре стрелковых полка, а также артиллерийский и кавалерийский дивизионы, на самом деле батальоны по численности вряд ли достигали полноценной роты, а вся Томская дивизия едва-едва дотягивала до настоящего фронтового полка. Впрочем, так было не только в Томске, а и в других сибирских городах. Большую часть личного состава в этих подразделениях составляли офицеры; командных должностей на всех, по понятным причинам, не хватало, поэтому очень часто поручики, а иногда и капитаны и даже старшие офицеры служили просто рядовыми солдатами.

Вышедшая из подполья эсеровская боевая организация также, уже в первые дни после победы вооруженного мятежа, начала формировать свои добровольческие дружины. Здесь необходимо заметить, что эсерствующие офицеры, как правило, это были молодые командиры до 30 лет, в большей своей части сразу же вступили добровольцами в состав строевых частей Томской дивизии. Другие же подпольщики, те, что были из числа гражданских лиц, собственно и начали формировать дружины народного ополчения. Для организации последних уже вечером 31 мая в помещение губернской организации ПСР (на Почтамтской-28) попросили прибыть так называемых десятников, бывших командиров подпольных групп, сюда же пригласили явиться и зарегистрироваться «всех стоящих на защите Учредительного Собрания и местного самоуправления».

В городском комитете партии меньшевиков, располагавшемся на Почтамтской-9, также ежедневно производилась запись добровольцев в дружину самообороны для предупреждения, как было сказано в газетном объявлении, «погромных и монархических выступлений».

Данные ополченческие дружины состояли главным образом из студентов и гимназистов старших классов, а также из представителей трудовой интеллигенции, служащих, инженеров, преподавателей и т. п. Они в основном осуществляли функции охраны различного рода административных зданий и учреждений. Колонны эсеровско-меньшевистских дружинников ходили по городу с красными повязками на рукавах, а иногда и в сопровождении духового оркестра, исполнявшего Марсельезу – любимый революционный гимн всех левых партий. Ещё одной отличительной особенностью этих дружин было то, что его военнослужащие по условиям набора в революционные отряды не могли привлекаться для производства политических обысков и арестов.

Кроме того отдельно формировалась дружина, состоявшая, так скажем, из внепартийных ополченцев, набиравшихся в охранные отряды не по идейным соображениям, а за плату в размере от 60 до 160 рублей в месяц (что-то около, соответственно, 6 и 16 тысяч рублей на наши деньги). Запись в эту дружину производилась в здании бывшего гарнизонного совета, располагавшегося напротив главного корпуса университета, а совещания с представителями их штаба проводил в Доме свободы комендант города полковник Евгений Кондратьевич Вишневский.

Все эти добровольческие дружины имели целый ряд недостатков, главным из которых была очень низкая дисциплина среди личного состава. Дружинники никак не могли до конца усвоить необходимые правила обращения с оружием и элементарные уставные нормы, в том числе такой осоновопологающий пустулат воинской службы как беспрекословное выполнение приказа вышестоящего начальника. Они довольно часто просили разъяснить им целесообразность того или иного распоряжения, порой даже настаивая на том, чтобы приказы отдавались не в виде распоряжения, а посредством просьбы. Отношение к оружию также было среди добровольцев не самое лучшее, они его то таскали целыми днями с собой и даже, порой, домой уходили с винтовками или, наоборот, иногда бросали их где попало и потом долго искали. Что же касается боевого применения оружия, то если кому-то раньше и приходилось раз или два стрелять, то это было уже хорошо, некоторые из дружинников даже заряжать винтовки толком не умели. Проку от таких ополченцев было не очень много, поэтому эсеровско-меньшевистские отряды, именно под этим предлогом, стали постепенно разоружать и распускать, так что ни одного из них в Томске к концу лета уже не осталось. В других же сибирских городах это произошло даже раньше.

7. Жертвы большевиков

1 июня на противоположном от города берегу реки Томи были найдены истерзанные тела двух бывших подпольщиков поручика Сергея Кондратьевича Прохорова-Кондакова и священника Николая Златомрежева. Оба героя были казнены по скорому приговору бежавших большевиков, при этом тела их, как признала экспертиза, подвергались сильным истязаниям во время допросов. У Прохорова-Кондакова, который тяжелораненым попал в плен во время боёв 29 мая, были даже выколоты глаза. Во время Первой мировой войны студентом 4-го курса университета его мобилизовали в армию и определили на службу в 39-й запасной полк, дислоцировавшийся в Томске. Уволенный в запас по мобилизации, и, не желая мириться с всевластием большевиков, он сразу же вступил в подпольную антисоветскую организацию. В воскресенье 2 июня в городском кафедральном соборе состоялось публичное отпевание поручика С. К. Про-хорова-Кондакова, а потом – его похороны на территории Иоанно-Предтеченского монастыря, элитного для светских лиц некрополя Томска.

Тело Николая Златомрежева предали земле несколько позже, поскольку следственный комитет, созданный новой властью, в течение нескольких недель проводил расследование обстоятельств его гибели*. Его отпели и похоронили 25 июня на кладбище Алексеевского мужского монастыря. На крышке его гроба во время церемонии прощания лежали ручные кандалы, в которых Златомрежева и нашли уже мёртвым. Двадцатишестилетний Николай Златомрежев являлся участником Первой мировой войны, имел звание прапорщика (по другим сведения – поручика). В 1916 г. после тяжелого ранения в голову он был демобилизован и стал священником Преображенской церкви в Томске. С церковной кафедры, как отмечали его современники, он первым из священнслужителей города начал проповедовать идеи социальной справедливости и защиты прав человека, а при большевиках неоднократно задерживался уже за антисоветскую пропаганду. 24 мая 1918 г. Николай Златомрежев участвовал в боевой стычке с красногвардецами на территории Иоанно-Предтеченского женского монастыря. За это 28 мая он был арестован советскими властями и незадолго до бегства красных из города расстрелян. Николая Златомрежева похоронили как православного новомученика, погибшего в борьбе за благополучие и счастье родного отечества и своей малой родины.

_______________

*Материалов данного расследования нам, к сожалению, разыскать не удалось, однако в некоторых комментариях мы встречали сообщения о том, что насильственная смерть этих двух, а также и других арестованных подпольщиков могла произойти даже не по приговору большевистского трибунала, а вследствие самосуда, учинённого над ними красногвардейцами-интернационалистами, которые, возможно, отомстили таким образом за смерть двух своих товарищей, насильно задушенных (сразу было понятно – кем) при помощи телеграфных проводов незадолго до описываемых событий прямо поблизости от их казарм, размещавшихся в Доме науки (Народном университете) Петра Макушина.

Где-то в районе 10—12 июня на реке Томь в прямом смысле слова всплыли ещё две жертвы. Ими оказались члены городской эсеровской организации Иван Петрович Иванов и штабс-капитан Николаев. Иванов являлся членом правоэсеровской партии с большим революционным стажем, когда-то его сослали в Сибирь на административное поселение, а во время Первой мировой войны призвали в армию и даже присвоили звание прапорщика. После разгона большевиками Учредительного собрания и подписания унизительного Брестского мира Иван Петрович перешёл в оппозицию к советской власти, неоднократно арестовывался по подозрению в «контрреволюционной» деятельности. Накануне антибольшевистского вооруженного выступления его в очередной раз задержали, сначала, видимо, пытали, а потом расстреляли. Труп его был найден в ручных кандалах, с выбитой во время допросов челюстью и вытекшим глазом.

Штабс-капитан Николаев в самый канун восстания оказался разоблачён большевиками как агент подпольной организации, внедрённый в структуру командования городского красноармейского отряда, и арестован. На его теле было обнаружено множество штыковых и огнестрельных ран. Ещё одного члена боевой эсеровской группы – поручика Максимова, также арестованного незадолго до начала восстания, а потом бесследно исчезнувшего, по некоторым сведениям, вообще не нашли. Вот те пять жертв, о которых нам стало известно в ходе обработки материалов по изучаемой теме, возможно, их было и больше.

8. Сбежавшие большевики

В одном из первых номеров возобновившей свою публицистическую деятельность «Сибирской жизни» (№39 за 19 июня) была напечатана статья Григория Николаевича Потанина под названием «Дефект сибирской жизни, подлежащий немедленному устранению». В ней главный идеолог сибирских областников попытался осмыслить причины, вследствие которых большевикам удалось утвердиться у власти и не нашёл ничего более лучшего, как представить их некими авантюристами, которыми и до них была богата сибирская история. По мнению Потанина, только отсутствие в Сибири достаточного количества краевой интеллигенции, а, проще говоря, хорошо образованных людей, дало возможность большевикам в результате государственного переворота захвативших власть в столице и хозяйничать на территории Сибири на протяжении нескольких месяцев. Однако «халифы на час» вынуждены были вскоре бросить всё и в спешке бежать по реке на север, – так констатировал современные ему исторические реалии Потанин. «Нам рассказывают, – далее продолжал он, – что на пароходах русской речи не слышно, господствует немецкий язык, поются немецкие песни. Нами командовала, значит, какая-то „смесь одежды и лиц, племён, наречий, состояний“. Если бы вы имели возможность пересмотреть список бежавших, бывших наших „халифов“, то вы увидели бы, как там мало русских имён, а ещё менее сибиряков. Большинство же немцы, мадьяры, латыши и евреи. Как могло подобное случиться? Вот серьёзный урок, данный нам большевиками. Вот к чему приводит отсутствие в стране своей интеллигенции, воспитанной в любви к Сибири». Как мы видим, Григорий Николаевич оценил всё происходящее не только с точки зрения идейного сибирского областника, но одновременно с этим и с позиции бескомпромиссного русского патриота, каковым он всегда являлся, и что мы вполне убедительно, как нам кажется, доказали в нашей предыдущей книге.

Потанин, как всегда, оказался предельно конкретен и точен в своих оценках; действительно, на двух пароходах, отошедших от пристани Томска ранним утром 31 мая, находились по большей части нерусские пассажиры или, так скажем, люди не совсем славянской внешности. Почти две трети мест на пароходах красной флотилии заняли венгры-интернационалисты, все 250 человек их интербригады по решению членов томского губисполкома в полном составе были определены для первоочередной эвакуации, по причине неминуемо грозящей им мести (грубо говоря, самосуда) со стороны местного населения. Оставшиеся свободные места достались большевистскому руководству города и губернии, членам их семей, а также тем рабочим-красногвардейцам, которые вовремя смогли узнать об эвакуации и вследствие этого успели прибыть к отходу «круизных лайнеров». По воспоминаниям Ференца Мюнниха, командира отряда интернационалистов, на пароходы было погружено кроме личного состава его подразделения ещё и 35 пулемётов, которые установили вдоль бортов каждого судна, а на буксируемой грузовой барже закрепили два небольших артиллерийских орудия, которые можно было при помощи специального приспособления в случае необходимости поворачивать в любую сторону на 360 градусов. На реке было половодье, вода затопила берега, суши почти нигде не было видно, и это обстоятельство оказалось весьма на руку беглецам, опасавшимся кавалерийского преследования и атаки со стороны противника.

И действительно военный штаб новой власти сразу же распорядился организовать погоню за большевиками, вслед им был направлен небольшой, но достаточно быстроходный катер, а вниз по реке в Нарым сразу же улетела телеграмма с извещением о военном поражении совдепов и с приказом перехватить во чтобы то ни стало красную флотилию. По воспоминаниям лоцмана Багаева, после Нарыма взявшегося провести большевистские пароходы в Тюмень, совдепщики сначала зашли в Самуський затон, а потом в Орловку, попортив и там и там телефонную связь. В селе Молчаново десант в 20 человек посетил местное телеграфное отделение, конфисковав оттуда передающий аппарат, потом красногвардейцы направились в казначейство, где занимались поиском денег, но ничего не нашли и поэтому прихватили с собой лишь чистые бланки паспортов. В Колпашево произошло то же самое, а 1 июня вечером красная флотилия прибыла, наконец, в Нарым, центр самого северного уезда Томской губернии.

Здесь на берег была высажена ещё более внушительная команда красногвардейцев в количестве 40 человек во главе с командиром по фамилии Фефер. Он, кстати, являлся бывшим нарымским ссыльным, в силу чего был хорошо знаком с этим в общем-то и по сей день достаточно небольшим городом, некогда имевшем дурную славу одного из самых страшных пунктов сугубой политической изоляции. Сначала десантники направились на телеграф, где они обнаружили никому так и не переданный циркуляр командующего «контрреволюционными» силами Томска, в котором содержался приказ задержать большевистскую флотилию, «состоявшую из двух кораблей под командованием светловолосого лейтенанта» (Мюнниха. – О.П.). Посмеявшись по поводу неисполненного приказа, красногвардейцы в очередной раз повредили линию связи и, забрав с собой, по обыкновению, всю передающую аппаратуру, направились так же уже привычным маршрутом в местное казначейство в поисках возможно хранящихся там денежных средств. В тот день была суббота, да к тому же и вечер, поэтому в казначействе никого из служащих обнаружить не удалось, за исключением одного горемыки сторожа.

Последний, взятый красногвардейцами в жесткий оборот, тут же признался, что ключи от хранилища, в котором лежат деньги, находятся у главного казначея по фамилии Сизиков, и что он проживает там-то и там-то, то есть дал полную и вполне исчерпывающую информацию (а куда деваться-то? люди, которые его допрашивали, вполне могли и застрелить, коли что ни так). Однако оперативный наряд, отправленный на квартиру казначея, дома его не обнаружил, более того соседи сообщили, что Сизиков в бегах с того самого момента, как только в Нарым поступили первые известия из губернского Томска о свершившимся там вооруженном перевороте. Ничего не поделаешь, – пришлось ломать; орудовали в казначействе ломом и топором, вскрыли два нижних замка, но с верхним справиться всё-таки не смогли. Тогда красногвардейцы загнули металлическую дверь к верху и ползком пробрались в помещение хранилища, но там их ждало очередное препятствие. Вся наличность находилась в несгораемом шкафу, его налётчики вскрыть так и не смогли (вещь была, по всей видимости, сделана очень качественно, на совесть, не то что нынешний одноразовый ширпотреб). Забрали, однако, хранившееся здесь же огнестрельное оружие, а из местной переселенческой больницы – кое-какие медикаменты.

В это время основная часть команды и пассажиров красной флотилии занималась погрузкой на пароходы горючего; угля в Нарыме не оказалось (не Кузбасс), зато запас дров на пристани был основательный, им и воспользовались. В целях экономии ресурсов (путь был не близкий) беглецы решили отцепить буксируемую с самого Томска грузовую баржу, а имевшиеся на ней артиллерийские орудия перетащить на пароход «Ермак». Всё это заняло достаточно много времени, так что отправиться в путь флотилия смогла лишь утром следующего дня. Посланный из Томска вдогонку за ней катер так и не появился в зоне прямой видимости; погоня, видимо, где-то отстала. Зато на выходе из Нарыма большевики повстречали шедший снизу пароход «Организатор», на нём находился тот самый лоцман Багаев, который, собственно, и оставил для нас вот эти, весьма подробные воспоминания о тех событиях.

Таким образом флотилия двинулась дальше, впереди шёл «Ермак», а за ним едва поспевала старушка «Федеративная республика». Четвёртого июня оба судна достигли Сургута, следуя дальше по Оби, они вскоре спустились в Иртыш и направились на Тюмень, по пути зашли в Тобольск. Город к тому времени уже был захвачен местными подпольщиками, но те не смогли оказать сопротивления томским красногвардейцам, и последние, восстановив на время вновь советскую власть в городе, даже успели провести агитационные мероприятия в местных лагерях для военнопленных. Однако большого пополнения они вряд ли получили, более того постепенно стали таять их собственные пароходные команды, несмотря на усиленную за ними слежку. И тем не менее путешествие томских совдепщиков, можно считать, прошло весьма удачно, они не понесли никаких значительных потерь и, практически, в полном составе добрались в середине июня до Тюмени, которая к тому времени ещё находилась в руках красных.

9. Первые аресты в Томске

Приказом №2 в то время ещё начальника городского гарнизона полковника Сумарокова Томск сразу же после переворота был объявлен на военном положении. Чуть позже вышло ещё несколько распоряжений властей, подкрепивших данный приказ. Подобного рода циркуляры исходили и из канцелярии губернского комиссариата и от нового (примерно с середины июня) начальника гарнизона полковника Снежкова. А в конце июня месяца распоряжением командира Средне-Сибирского корпуса подполковника Пепеляева вся Томская железная дорога, а также и так называемая зона её отчуждения (т.е. территория, непосредственно примыкавшая к железной дороге) были переведены на военное положение. Все эти строгие меры в течение нескольких месяцев неоднократно продлевались в Томске; и всё потому, что город долгое время очень сильно лихорадило в политическом плане. Здесь все три летних месяца, а также в начале осени проходили разного рода совещания, съезды и конференции, – по большей части оппозиционного характера по отношению к новой сибирской власти.

В этих условиях отношение к людям, активно сотрудничавшим с советской властью, вряд ли было вполне терпимым. Накопившийся у населения негатив возмещался в первую очередь на бывших красногвардейцах. Те из них, что не смогли эвакуироваться вместе с остальными своими товарищами на пароходах, как правило, подвергались арестам и даже, порой, самосудам, а тех, кто, опасаясь преследований, бежал из города своим ходом, вылавливали по деревням местные жители и сдавали властям. О каких-либо гарантиях неприкосновенности личности в первые дни победившего антибольшевистского восстания, конечно, говорить не приходилось. Производство арестов и обысков имело тогда стихийный характер, их осуществляли не только военные отряды и патрули, но и само население, не имевшее никаких устных распоряжений на сей счёт, а тем более документов на руках. Однако вскоре, приказом начальника гарнизона №4 право обысков и арестов было строго настрого ограничено и передано в руки исключительно военных властей и то в соответствии с ордерами, выданными специальной следственной комиссией. Лишь в самых экстренных случаях, при обнаружении лиц, угрожавших своими действиями общественному порядку, военные власти могли осуществлять немедленное задержание и обыск, но при этом в течение 24 часов обязаны были дать отчёт о проведённых мероприятиях и самое главное – предоставить в следственную комиссию доказательства правильности этих акций.

Понятное дело, что преследованию подвергались, в первую очередь, те лица, кто непосредственно осуществлял диктаторскую власть при большевиках, а также люди, запятнавших себя активным сотрудничеством с советской властью. Под подобного рода критерии подпадало достаточно большое количество жителей города, поэтому весьма скоро все томские тюрьмы, наполовину опустевшие 31 мая, вновь оказались полностью заполненными и даже переполненными. Из наиболее высокопоставленных функционеров советского режима за решёткой в первые дни после победы мятежа оказались такие люди, как заместитель председателя губернского ревтрибунала Мараев, а также три командира городского батальона Красной армии, офицеры Лившиц, Устьяров и Ильяшенко. Все трое, как следует из воспоминаний Вениамина Вегмана, добровольно остались в городе для того, чтобы, во-первых, силами вверенных им подразделений обеспечить в городе порядок на переходный период, а, во-вторых, освободить из тюрем политических заключённых. Левый эсер Евгений Ильяшенко даже, якобы, получил на этот счёт специальный мандат от большевистского исполкома. Освободив из тюрьмы своих политических противников, они сами вскоре оказались за решёткой. Пикантность ситуации была ещё и в том, что, например, поручик О. Я. Устьяров являлся членом Сибирской областной думы, избранный в этот орган высшей сибирской представительной власти от сибиряков-фронтовиков, а, следовательно, обладал депутатским иммунитетом. Однако это ему мало помогло. Всех вышеперечисленных, а также других видных совдеповцев содержали в одиночных камерах главной губернской тюрьмы (в так называемом секретном отделении), а также в общих казематах 1-го исправительного арестантского отделения.

В ночь на понедельник 3 июня был произведён арест президиума городского союза безработных фронтовиков, своего рода профсоюзной организации бывших участников Первой мировой войны, главным образом из числа рядового состава, во многом поддерживавших в прошедшие полгода политику большевиков. Эти люди, что называется, сами напросились на неприятности, поскольку 2 июня на собрании союза, проходившем в штаб-квартире этой организации, в бывшем театре «Интимный» (сейчас здесь располагается кинотеатр «Киномир»), члены президиума выступили с резкой критикой новых порядков и даже, якобы, призывали участников собрания начать борьбу «с захватившей власть военной партией». Таких резких выпадов им никто конечно же прощать не собирался, тем более что по поступившим сведениям у союза фронтовиков имелось в наличии ещё и некоторое количество огнестрельного оружия, выданного ему в своё время советской властью. Исходя из этого, на основании ордера, выданного комиссарами ВСП, военным властям города было поручено разоружить членов союза бывших фронтовиков и арестовать руководителей этой организации.

Ночью театр «Интимный» был оцеплен усиленным вооруженным нарядом – офицерским взводом с двумя пулемётами. Всем находившимся в помещении предложили немедленно сдаться и выдать имеющееся у них оружие, несколько винтовок и пулемёт. Понимая бессмысленность сопротивления, фронтовики решили уступить, было задержано 78 человек, в том числе и председатель союза офицер Кошкаров. К 4 часам утра операция по разоружению союза фронтовиков была успешно завершена. После предварительного разбирательства большую часть задержанных из числа рядового и сержантского состава отпустили с миром по домам, немногочисленных офицеров мобилизовали «добровольцами» в армию, однако четверых членов президиума во главе с его председателем всё-таки арестовали и отправили для содержания в следственную тюрьму.

Западно-Сибирский комиссариат во избежание нежелательных инцидентов в связи с только что произошедшими событиями распорядился запретить 3 июня какие-либо митинги, собрания и вообще любые сборища людей, мотивируя это тем, что в течение всего дня будет, якобы, производиться изъятие оружия, находившегося на военных складах, а также на руках у частных лиц. В результате всё вроде бы обошлось без лишних эксцессов, оставленный в офисе фронтовиков наряд милиции вскоре был оттуда удалён, помещения театра «Интимный», спустя некоторое время, вернули его прежнему владельцу, члену кадетской партии, гласному городской Думы П. И. Троицкому, а штаб-квартиру профсоюза безработных фронтовиков переселили на Базарную площадь (теперь площадь имени Ленина) в корпус губернской биржи труда (в ещё один бывший магазин московского купца Второва). Забегая немного вперёд, отметим, что в конце августа того же года, приказом очередного (уже пятого по счёту) начальника Томского гарнизона, полковника Бабикова, новые власти окончательно добили, что называется, просоветски настроенный союз бывших фронтовиков, полностью его распустив.

В деревне Чернильщиково Петропавловской волости Томского уезда местным крестьянам удалось задержать и передать в руки новых властей двух высокопоставленных советских руководителей: комиссара (начальника) Томской железной дороги, левого эсера, Николая Мазурина и военного коменданта Томска Ивана Лебедева. Оба они, находясь во главе красногвардейского отряда на станции Тайга, пытались сдержать наступление войск восставшего Чехословацкого корпуса, но силы оказались неравны, и им пришлось отступить к Томску. Однако когда они вместе с отрядом добрались до города, оказалось, что советские власти к тому времени уже сбежали, а в губернском центре хозяйничают вышедшие из подполья боевики оппозиции. Вступать с ними в бой Лебедев и Мазурин посчитали совершенно бессмысленным делом, распустили отряд, после чего попытались инкогнито скрыться и до поры до времени где-нибудь затаиться, но не получилось. Жители села Чернильщиково, опознавшие и задержавшие столь важных большевистских комиссаров, в конце июля направили на всякий случай запрос в Томский губернский комиссариат с просьбой оплатить им в денежной форме поимку Лебедева и Мазурина. Крестьяне жаловались, что деревенька их очень бедная, а сил и времени на поимку государственных преступников ушло много, пришлось отрываться от работы по хозяйству ради общего дела и пр. Однако в ответ из комиссариата пришёл отказ с той мотивировкой, что поимка большевиков есть «долг перед родиной каждого сознательного гражданина в защите не только общегосударственных, но и своих собственных интересов, следовательно, здесь речи быть не может о понесённых убытках и об их возмещении» («Алтайский луч», №111 за 1918 г.).

Однако самой крупной удачей победителей в плане поиска и задержания своих политических противников, стал арест одного из ведущих большевистских лидеров Томска председателя революционного трибунала Исайя Нахановича. Он в середине мая выезжал в Омск на конференцию комиссаров юстиции Западной Сибири; 24 мая региональное совещание окончило свою работу, и Наханович поехал на поезде домой. По пути он узнал о вооруженном перевороте в Томске, не доезжая до города, выпрыгнул из вагона и преодолел оставшийся путь пешком; под покровом ночи войдя в город, он спрятался в одном из домов дачного городка (сейчас здесь располагается посёлок Степановка). Днём толи 2-го, толи 3 июня его узнал и выдал лично полковнику Сумарокову некий мальчик, он также ожидал денежной компенсации за своё старание, но услышал в ответ: «Вы спасли России! Спасибо вам от её имени», и всё. Нахановича, как особо опасного преступника, подвергли сугубой изоляции, по распоряжению начальника гарнизона его посадили в отдельную камеру прямо в подвале гостиницы «Европа», а у дверей поставили специальный круглосуточный военный караул из комендантской роты.

Как гласит документально неподтверждённое предание, Павел Михайлов, узнав об аресте Нахановича, с которым он был хорошо знаком по прежней революционной борьбе, тайно передал тому записку, с предложением оказать посильную помощь в облегчении режима содержания, но Наханович, якобы, категорически отказался. И всё-таки некоторое время спустя «почётный» караул от дверей его камеры по распоряжению томского уездного комиссариата убрали. Такое решение было принято после того, как в одной из томских больниц в конце июня «повесился» красноармеец Герасименко, также охраняемый круглосуточным караулом, а в одной из камер губернской тюрьмы «пытался покончить жизнь самоубийством» бывший заместитель председателя революционного трибунала Мараев. Оба этих случая вызвали разного рода кривотолки, так что следственная комиссия даже вынуждена была провести специальное расследование по данным инцидентам, в результате которых и в том и в другом случае большие подозрения пали на воинские караулы, охранявшие обоих пострадавших. Выдвинуть обвинения против них не удалось, однако персональную охрану от камеры Нахановича на всякий случай всё-таки убрали.

Информации ради нужно пояснить, что Пётр Герасименко, один из лидеров городского профсоюзного движения и активный сторонник советской власти, утром 29 мая принимал участие в боях с боевиками антибольшевистского подполья, во время которых был тяжело ранен. Пуля попала ему в живот и прошла на вылет через печень, его отвезли в больницу, сделали удачную операцию, и вскоре он начал поправляться. После переворота новые власти перевели Герасименко в отдельную палату и поставили около неё стражу. Однако вскоре произошла трагедия, молодой большевик повесился или ему по какой-то причине помогли это сделать. Протокол осмотра трупа гласил: «на шее петля из постельного белья… он повис на изголовье кровати». Сиделка, якобы, призналась, что его насильственно удавили, так как он вызывающе вёл себя по отношению к воинской охране. Профсоюзы настаивали провести специальную медицинскую экспертизу и обращались с этим требованием к губернскому комиссару Ульянову, но разрешения так и не получили.

Случай с комиссаром Мараевым оказался не менее подозрительным. Незадолго до произошедшего за его освобождение весьма настойчиво ходатайствовали некоторые достаточно известные в городе политики от новой власти. В качестве главного аргумента они, между прочим, приводили тот факт, что, исполняя за отсутствовавшего в конце мая в Томске Нахановича обязанности председателя революционного трибунала, Евгений Мараев сделал всё возможное для того, что выпустить из красноярской тюрьмы министра ВСП Григория Патушинского, числившегося с конца января за томскими следственными органами. В ходе разрастающегося по всей Сибири вооруженного восстания Патушинский вполне мог стать заложником у большевиков, и от того его жизнь могла бы подвергнуться очень большой опасности. Таким образом, знавшего о своём возможно скором освобождении, но всё-таки вскрывшего себе вены Мараева*, кто-то, видимо, намеренно довёл до предсуецидного состояния.

_______________

*В трудах некоторых советских историков содержатся сведения о том, что Мараев, якобы, покончил жизнь самоубийством, что не совсем верно. Он пытался это сделать, но у него ничего не получилось, об этом, например, свидетельствуют материалы газеты «Сибирская жизнь» (№54 за 1918 г.), а также тот факт, что в конце октября 1918 г. по-прежнему ещё живой Мараев в составе группы заложников был вывезен Анатолием Пепеляевым, к тому времени уже генералом, в Екатеринбург.

В уездном Новониколаевске, при переводе из городской тюрьмы на гарнизонную гауптвахту, были убиты «при попытке к бегству» арестованные во время переворота члены местного совдепа Горбань, Петухов, Шмурыгин,

Серебренников и Полковников. Этот расстрел (вполне очевидно, что именно расстрел) произвёл начальник конвойной команды из чувства личной мести, за родного брата, убитого красногвардейцами в апреле 1918 г. во время облавы на одной из улиц города… В советской историографии подобного рода происшествия считались (и в какой-то степени вполне справедливо, на наш взгляд) сетью специально спланированных акций и началом белого террора.