И даже прилетевшие грачи
В отчаянье кричат над Ленинградом.
А по утрам, идя вдоль тополей,
Я будто прохожу по полю брани.
Мир за ночь стал бездушнее и злей,
Но как и прежде молится герани.
Я не кричу и не кусаю губ.
Лишь молчаливей становлюсь и суше.
И часто без причин бываю груб,
Да сердце бьется медленней и глуше.
Осень на Валааме
Клен рыжий, как экскурсовод,
Мне улыбается листвою,
И будто пьяной головою
Качает желтой кроны свод.
Он что-то тоненькой рябине
Лукаво шепчет и поет.
А та любовь спокойно льет,
Свое смущенье скрыв в рубине.
А там седеющие горы
У ног осин поклоны бьют,
И сосны песни в небо льют,
И ветры лают, будто своры.
Березки стройные грустят,
Припоминают праздник мая.
И, в тучах клином утопая,
Уж гуси с севера летят.
Лишь ели сфинксами застыли,
Зеленым пламенем горят.
И никому не говорят,
Что пьяными от лета были.
Природа сентябрем грустит
И песни птиц припоминает,
И холодком листву снимает,
И грибникам грибами льстит.
Брусника высыпала рьяно
Из стынущей земли в ночи.
Но заморозки, как ключи,
Чуть северней звенят упрямо.
И осень поздняя бредет
С дождями мелкими и злыми.
Мы ж днями поживем былыми,
Пока листва не опадет.
1971
***
Ах, вы, чудачки, яхты белые,
Невинностью опять блистаете
И, словно девушки несмелые,
От шепота морского таете.
И все вам кажется таинственно,