Ночь расколота костылями —
Инвалид беспризорный пьян.
Он давно не гулял полями,
Ему ближе сухой бурьян.
Его дом – подворотни и лестницы.
Его жизнь – тугая петля.
Ночь всегда ему – крик предвестницы,
Что тоскует о нем земля.
Его силы давно на пределе.
Гарь помоек – его тепло.
На сухом и скрюченном теле —
Горе ужасом проросло.
На безликом лице щетина.
Хриплый голос – как крик грача.
Днем он держит беду, как плотина,
Пьяно тело свое волоча.
Только ночью, когда устало
Стихнет город, как жизнь сама,
Инвалид костыли, как кресало,
Бьет о трубы его и дома.
Колет ночь, безразличье и горе,
Раздвигает души тиски,
Чтобы днем захлебнуться в море
Безысходности и тоски.
1969
***
Я сгорал от вина и простуды,
От любви же давно не сгорал.
Чувств веселых звенящие трубы
Я в походы с собой не брал.
И боролся с внезапным порывом,
Сердце сдерживал, как орла.
Мне все чудилось: над обрывом
Все те годы душа плыла.
А теперь – ни вина, ни простуды.
Полыхает Любовь во мне.
И поют мои чувства, как трубы,
О веселом и Вечном Огне!
1976
Тополя
Искромсаны. Без головы и рук
Вновь тополя стоят по Ленинграду.
Как будто враг свирепствует вокруг
И город хочет взять в блокаду.
И чудится мне: артобстрел и смерть.
Пожарищами память полыхает.
И жутко мне на тополя смотреть,
От их уродства сердце высыхает.
От этой жути не уснуть в ночи —
Все чудится измена где-то рядом.