Перекрёсток. Рассказы+

– Гром победы, раздавайся! – весело воскликнул Христич.

Не «гром победы», конечно, раздался, а страшный треск; дверь слетела с петель, офицеры ворвались в комнату. Они не обратили внимания на «нечто», прошуршавшее между ними, не увидели Колобова – скорчившегося, потемневшего лицом – упавшего сзади. Они смотрели на Петерсона – оседающего на пол, стареющего на глазах. Предмет в его руках – похожий на наган – не оставлял сомнений: он застрелился.

– Угостил себя временем, – сказал поручик.

– И порция, видать, не малая, – кивнул ротмистр. – Да только сам виноват. Нашёл с кем тягаться – с русскими офицерами.

– Хм… выискал русского, – Христич усмехнулся.– Однако… панславянизм – хоть имя дико, но мне ласкает слух оно! Хорошая фраза, надо одному поэту сказать… Как вернусь…

– Ладно, вернёмся! Ах ты! Сабля моя вострая! Колобов! Колобов, голубчик! Да что ж ты!..

Балаганщик был мёртв…

Офицеры переглянулись, покачали головами. Но – что делать? Смерть всегда нехороша… А потому вынесли они тело Колобова, вывели из подвала лилипутов и «бородатую» Ариадну; довели до посёлка…

*

Год спустя весна в Петербурге выдалась совсем ранняя. И хотя задувал ещё с Невы колючий ветер, солнце блистало вовсю. И сердце Христофора Александровича гоняло кровь в такт серенаде Смита из «Пертской красавицы».

– Кабы не Олонецкий, с его глупым пари и не менее глупой дуэлью… – отставной ротмистр посмотрел на доску, двинул пешку вперёд.

– Ну да, – согласился отставной же поручик, кивая заметно поседевшей головой. – Разве дано нам знать: где найдёшь?.. Ты с меня, кстати, пяток лет… тоже… качни… Шаг вам, сударь!

– Это ещё не шаг. Это – шажок. А Мария не сердится, что ты всякий день у меня?

– А что ей сердиться? Она ж знает: у нас business. Хорошо: не знает – с чем связан…

– Точнее: с кем! – заметил Скобелев.

Друзья расхохотались.

А дело их, расцветавшее день ото дня, заключалось в том, что откачивали они из светских красавиц лишние (по их мнению) годы. И возвращали молодость, дабы те могли вновь «блистать». Замыслилось оное предприятие ещё в «полуссылке», как именовали они своё пребывание в Новоенисейске. И поэтому, когда дела об их дуэлях были засунуты глубоко под сукно, – они тут же вернулись, прихватив с собой записки Петерсона и его семиаршинный (в два этажа) аппарат. А по возвращении подали рапорта об отставке.

Христич испросил руки Марии Кох (на что получил ответ благосклонный), а Скобелев купил на заливе большой дом, где и оборудовал свою лабораторию. Что позволило приятелям немедля начать своё дело. Ведь вышло, что «временные наганы» можно использовать и для обратного процесса!

– Он применял их для смерти, а мы – для жизни. – Христич откинулся в кресле, взял с доски своего короля. – И – заметь! – игры у нас нынче совсем другие!

– Всему своё время, – философически заметил на это Скобелев.– Всему своё время, брат. – Он покосился на реторту с пузырящимся временем. – И его у нас теперь – хоть отбавляй!

    2009

Я вернусь

А снег всё шёл, шёл и шёл… И если вчера он только застенчиво целовал редкие незамёрзшие лужи, то сегодня с утра осмелел – запорхал стайками и принялся засыпать усадьбу рождественской ватой. Всюду лежал он теперь, растворяя мир в бледной бесплотной нежности – на колючем кустарнике, оплетающем дом, на огромных серых камнях, затейливо разбросанных по парку, и на соснах – пуховиком расстилаясь между стволов. Чудо! Истинное чудо! Так и мнилось: выйдет сейчас на поляну сказочный дед и…

– Вот предстанет пред нами Морозко в своей красной шубе, стукнет волшебным посохом и скажет: загадывайте желание! Что загадаешь? – с нарочитой важностью проговорил он.

– Ой, не знаю, – Загадочные смешинки взлетели из потаённой зелени глаз.– Но мигом придумаю!..– Она сощурилась.– Нет!.. Это долго!.. Бежим!

Румяная; тоненькая, как стебелёк; засеребрённая инеем, накинувшим невесомую вуаль на длинные ресницы и золотистые пряди, что выбились из-под шапочки… Вот – чудо! Что по сравнению с ней какой-то «сказочный дед»?

– Бежим, – прокричал он.

И они пустились взапуски, останавливаясь лишь для того, чтобы бросить друг в друга снежок, рассыпающийся на лету… А после снова бегали, взбирались на горку, скользили вниз…

Она смеялась: «Кубарем, кубарем! В самый сугроб!» Снег падал ей на лицо, кружился над ними. Он поднял варежку, натянул на тонкие пальцы нетерпеливой птахи-руки. А потом, не удержался, поцеловал её в холодный покрасневший нос.

– Снегу можно, а мне нельзя?

Загадочные смешинки…

– Тебе – можно!

– Что ты загадала? – Его слова всколыхнулись призрачной тенью, лёгким паром рассеялись в алебастровой мгле.

Она тут же стала серьёзной. Взяв его руку, притянула к себе, под тёплый соболий мех, прижала к самому сердцу.

– Ты вернёшься?

Он покивал.

– Я вернусь. Конечно… Самое больше – по весне…

Но война с Персией вышла долгой, очень долгой, едва ли не нескончаемой. А она… Она вышла замуж. За генерала, имени которого он не помнил. А точнее: не хотел вспоминать…

*

– …а эти племена не поддаются никакому instruccion… никакой силе… проповеди… так? Верно я произнёс? Тут миссионеров, я тебе скажу, побывало!.. Ни удобствам европейского обыкновения, ни явной пользе ремёсел… Не признают никаких выгод, порядка, денег…

– Извини, Луис, о чём ты? Я задумался…

Костёр пыхтел, ярился. Искры взлетали вверх, цеплялись за плети лиан.

– А, ну их, – пробурчал Луис, прихлопывая очередного здоровенного комара, усевшегося к нему на шею, – сейчас ужинать будем! Чем угостят? Не дай Господь, сызнова обезьяной жареной!..

– Обезьяной, так обезьяной, – Обухов пожал плечами.– Эй, Олонецкий! Где ты?

– Да вон – он. Индианок местных обхаживает, – ухмыльнулся проводник.

– Да, верно… Фёдор Андреич, иди к нам! Обезьяной потчевать будут…

Луис рассмеялся. Передразнил вероятную гримасу Олонецкого. К слову сказать, толковый он был парень – проводник этот. Смышлёный. Всё схватывал на лету. И языку русскому за полгода странствий выучился так, что прибаутками сыпал – любой рязанский обзавидуется. «А мне, чем труднее – тем интереснее, – приговаривал Луис в самом начале знакомства, когда Обухов и Олонецкий пытались заговаривать с ним на французском.– По frances я уже… уметь… был тут один из Марсэль… Мы с ним вино в Вальпараизо целый mes… месяц – так? – пробовали… Ха-ха… Так пробовали, что… Не interesante язык… Вот ruso!.. Да и похож русо на эспаньол!.. Вот, скажем, ночь – «ноче», день – «диа» и месяц – «месс»…

– А «корро» – «скорей»? – усмехались русские, хлопая его по плечу. Не ошиблись они в Луисе, не зря выбрали в проводники. Ведь помощь от того проистекала неизмеримая. И с местными властями, охочими до подношений, дружбу мог завести, и с индейцами, с коими бегло изъяснялся на миссионерском лингва-жерале. А самое главное – дорогу знал. Так что, почти не петляя, – где пешими, где на утлых лодчонках, а где на лошадях —перемахнули они через Анды и добрались в конце концов до северных пределов Венецуэлы, которую Луис упорно продолжал именовать Новой Гренадой.

Прекрасная это была страна, дивная! Не напрасно получила она своё имя! Речки, озерца… поймы – «льянос» и небо! О, небо! – хрупкая бирюза, забрызганная улыбками солнца! Раскинулось она морем-океаном необъятным, словно думая пролиться на землю. И дышала! Дышала итальянским liquor`ом, окутывала жасминовыми иголками, плескалась прохладой и светом. «Возможно, когда-то здесь находился рай, – думалось иногда Обухову, – но потом Господь выгнал отсюда людей и населил этот мир злобными крокодилами и свирепыми ягуарами. А уж совсем, совсем потом, через много веков – привёл сюда дикарей, которые, скорее всего, не знают греха…» И, думая так, он всякий раз запрокидывал голову, чтобы увидеть как на верхушках деревьев, словно гигантские свечи, важно восседают белоснежные цапли…

– У них же свиней полно! – Олонецкий подошёл к костру, смахнул золу с сучковатого чурбака, присел.– Отчего ж обезьян-то?.. Они уж мне поперёк горла стоят…