Мы люди… Разлом

Варя чуть пополнела и стала бледной, с синими прожилками на шее и лице, отчего казалась не по годам взрослой и уставшей женщиной. Она изредка выходила во двор и совершала небольшие прогулки, редко можно было увидеть на лице ее радость и улыбку, печаль легла на нее непосильной тяжестью. Канун родов не приносил в этот двор радостного ожидания детского крика: «Я родился!» Незаметно чахла Агриппина: после самой простой работы она садилась в старое кресло и засыпала. Одна матушка Марина готовилась к таинству. Как ни просили ее помочь в лечении люди, она отказывала, ссылаясь на то, что очень нужна здесь, роды могут начаться в любой момент. Она приготовила все необходимое, заставляла прислугу постоянно греть воду и поддерживать в комнате Вари тепло. А за окном, хотя не за горами была весна, продолжали трещать лютые морозы, подсыпало снегу и казалось, что зиме не будет конца. Но, несмотря на мороз, веселило солнышко, с крыш стучала капель, бойко чирикали воробьи и совсем по-весеннему пели синички. Это поднимало настроение и вселяло надежду на благополучный исход таинства. Марина уже больше двух недель безотлучно находилась в доме, спала тревожно и чутко. Для нее это были дни и ночи бдения и молитвы. В ту ночь ей показалось, что в комнатку пришла Пелагея и смотрит так укоризненно и ничего не говорит, молчит и смотрит. Только хотела Марина спросить, как ей быть, как видение исчезло, но вдруг вспомнились слова, которые сказала Пелагея перед своей кончиной: «Твое предназначение – в лечении душ людских, придет время – и лечение твое понадобится».

2

Роды начались ночью. Раздался истошный крик Вари, возле нее уже находились Марина и Агриппина. Матушку было не узнать, ее суровость и жесткость парализовали сознание Агриппины, но она, преодолевая страх, выполняла каждую ее просьбу. Сознание вернулось к ней, когда она услышала детский плач и слова матушки: «Мальчик родился».

Варя, казалось, спит, как после тяжелой работы, ее лицо выражало спокойствие и безмятежность. Когда новорожденного унесли из комнаты, Марина присела возле роженицы, взяла ее руку и, закрыв глаза, стала искать ниточку жизни в этом теле. Жизнь еще теплилась, в какие-то моменты она исчезала, потом искоркой возвращалась и снова исчезала. Душа Вари летала вокруг, она, как птичка, то возвращалась в гнездо, то отлетала. Для Марины наступил главный момент в ее жизни: не дать птичке оставить это тело и отлететь далеко.

В комнату вошла Агриппина, остановилась, закрыла лицо руками и разрыдалась. Марина взяла ее за руку и вывела из комнаты, и неожиданно для всех прозвучал ее строгий голос:

– Надо ехать за доктором, и прямо сейчас!

Эти слова заставили всех действовать. Первой пришла в себя Агриппина, она тут же велела закладывать сани, искать теплую одежду и ехать за доктором.

Марина пошла посмотреть новорожденного, он спал. Она вернулась в комнату Вари и стала искать то невидимое существо, которое казалось ей птичкой: оно было рядом. Вокруг Марины все постепенно затихало и уходило куда-то далеко, она, как и Варя, почти не дышала, ей казалось, что птичка села на руки Вари и с удивлением рассматривает другое существо. Так продолжалось, пока не приехал доктор. Услышав посторонний голос, Марина встрепенулась и пошла ему навстречу. Доктор молча осмотрел Варю, так же молча взглянул на матушку Марину и вышел. Ему хотелось сказать, что роженица не жилец, но взгляд матушки, которую он знал, заставил его промолчать. Новорожденным он остался доволен и велел срочно искать кормилицу. Роженица, пояснил он, находится в тяжелом состоянии, дня через два-три с ней будет все ясно. Что будет ясно через два-три дня, он не уточнил, оставив всем надежду на Варино выздоровление. Агриппина энергично требовала ехать искать кормилицу, в доме все опять зашевелились, стали обсуждать, какая из кормилиц в их деревне лучше или же стоит поехать в другую деревню.

Марина снова была возле Вари, ее встревожил молчаливый взгляд доктора, не оставлявший никакой надежды на выздоровление. Она сидела в тишине и читала ведомую только ей молитву, как вдруг в памяти всплыли слова, сказанные Пелагеей: «Пост и молитва воскрешают немощного». Марина перекрестилась, взяла руку Вари и ощутила в себе силу, способную спасти эту ставшую ей такой дорогой и безмерно любимой женщину, явившую на свет Божий маленького человечка.

Уже шестые сутки Марина, закрыв глаза, без еды и питья сидела на старом стуле у изголовья Вари. Она уже не различала, где сон, а где явь, внешний мир ушел от нее. Каждый день в комнату заглядывала Агриппина, смотрела на матушку и так же молча и тихо прикрывала дверь. На шестой день Марина открыла глаза, взяла дрожащей рукой чашку с водой и отпила три глотка. Ее глаза снова закрылись, и мир оставил ее. А у Агриппины была большая забота, привезли уже третью кормилицу, и мальчик, утолив голод, на второй день отказывался брать грудь и истерично плакал. Так произошло и на этот раз. От непрерывного плача ребенка и своей беспомощности Агриппина устала и не знала, что делать, но подходить к матушке Марине и просить ее о помощи не решалась.

На девятый день Марина очнулась от яркого света в глазах, провела руками по лицу, словно омывая водой, и свет пропал. Она взяла руку Вари, в ней продолжала теплиться жизнь и подавала сигналы надежды. Агриппина обрадовалась появлению матушки Марины, которую она считала спасительницей ее дочери и ребенка, но увидев, насколько та слаба, отвела ее в комнату, уложила на кровать, и та проспала всю ночь и весь день. А в доме между тем готовились к худшему: мальчик уже не кричал, а только изредка всхлипывал. Неожиданно послышался голос доктора, он сказал, что хотел бы посмотреть на роженицу и мальчика, но прежде ему необходимо увидеть матушку Марину. Агриппина объясняла ему, что матушка очень слаба, сейчас спит, и стала рассказывать о мальчике. В этот момент дверь отворилась: в проеме стояла матушка. Доктор встревоженно шагнул ей навстречу со словами:

– Здесь недалеко в панском имении умирает женщина, она родила мертвого ребенка, ее можно будет спасти, если она начнет кормить грудью другого ребенка.

От этих слов у Агриппины перехватило дыхание, внутри вскипела злоба, и она закричала на весь дом:

– Не дам вам наше дитя, не дам! Вы хотите окончательно его убить!

Она зарыдала, продолжая выкрикивать: «Не дам убить!» Доктор замахал руками и отступил к двери.

– Постойте, – раздался тихий голос Марины, – остановитесь. Спаси, Господи, нас грешных, от ненависти и злобы.

У Агриппины округлились глаза, она затихла, растерянно глядя на матушку и доктора.

– Родная, надо отвезти дитя к той несчастной женщине, даст Бог, она спасется, и дитятко живо будет.

Часть шестая

1

Ничто не могло омрачить счастья, окутавшего Регину и Вацлава. У кого бы они ни появлялись, им были безмерно рады, где бы они ни останавливались, там становилось светло и радостно, даже в пору затяжных осенних дождей, когда все вокруг казалось таким сырым и мрачным. Вот только с началом холодов у Регины вдруг стало меняться настроение, на ее глазах появлялись слезинки, тогда она ложилась на кровать, отворачивалась к стенке и лежала притихшая и очень несчастная, как она считала. Потом у зеркала она долго приводила в порядок заплаканное лицо, поправляла прическу и громко просила Вацлава, чтобы он не появлялся в ее комнате и не видел ее некрасивой. Такие причуды, как говорила Неля мужу, стали случаться все чаще. Вацлав, бывало, выказывал недовольство, но тут же просил у Регины прощения, и они начинали смеяться неизвестно чему. Карина стала редко проводить с ними время, у нее появились свои интересы и занятия. Зима дохнула морозцем в отношения Вацлава и Регины, все меньше они стали бывать на улице, в комнатах было зябко, и вся семья больше времени проводила у камина. Начинались разговоры о погоде, о самочувствии молодых, вспоминались их детские шалости и пристрастия, тогда раздавался веселый смех и казалось, что жизнь состоит только из радости. Но если вдруг случайно затрагивались городские новости, то начинались споры на политические темы, о былом величии их родины и о том, кто виноват, что ее не стало. Главными спорщиками считались Вацлав и его отец. Вацлав горячился, доказывая свою правоту, его отец вел себя сдержанно, с некоторым превосходством, что еще больше раздражало сына. Хотя они во многом соглашались друг с другом, в методах возрождения польской государственности их мнения расходились. Часто Регина становилась на сторону мужа, но в какой-то момент начинала перечить ему, ее настроение менялось, на глазах появлялись слезинки, тогда все начинали ее успокаивать. Разрыдавшись, Регина убегала в свою комнату. Вацлав спешил за ней, комната оказывалась закрытой, и весь следующий день проходил под знаком взаимных мелочных осуждений, упреков, обид и оправданий. Примирение обычно происходило к обеду, а чаще всего к ночи. Регина считала себя самой несчастной, получалось, что она в этом доме одна, и никто ее здесь не понимает и не любит, а все любят только Вацлава, а он такой несносный и занудный, только знает свою учебу и споры. Такие настроения в доме Грушевских возникали часто, и это стало вызывать беспокойство у родителей Вацлава. Нелли понимала состояние невестки и намекала мужу о необходимости отправить молодых в небольшое путешествие, чтобы они побыли одни и развеялись. К тому же Регине в ее положении очень нужен свежий воздух. Мнение матери поддержал Вацлав, а Регина заупрямилась и захотела пожить в доме своих родителей.

Через пару дней молодых с радостью встретили родители Регины. Настали дни взаимной любви и безмерного счастья, которым хотелось поделиться с друзьями и близкими. Вечером за ужином отец Регины предложил собрать гостей, и это пожелание было с радостью принято. Началось деятельное обсуждение предстоящего мероприятия, главная роль в котором отводилась Регине. Вацлав же сник, сторонился этих разговоров, стараясь незаметно уйти в отведенную им комнату, чтобы предаться чтению. Но не проходило и получаса, как туда входила жена и со словами «ты становишься несносным» забирала книгу и уводила мужа в привычную для нее обстановку.

Небольшой банкет прошел шумно и весело, все были довольны, было сказано много лестных слов в адрес родителей Регины и молодоженов. Раньше всех, сославшись на недомогание Нелли, ушли Грушевские, их провожали Вацлав и Регина. Когда за ними закрылась дверь, Регина, нежно целуя мужа, прошептала:

– Какие они милые.

После того вечера в отношениях молодоженов снова произошел перелом, а причиной тому опять стали разговоры о политике. Анджей, как отставной полковник австрийской армии, считал, что будущее польских земель – в составе Австрии, по его заключению, тогда можно будет рассмотреть вопрос о придании некоторых функций государственности. С этим категорически не соглашался Вацлав, не соглашалась с мнением отца и Регина, она просила их прекратить спор и вернуться к другим темам, и мир ненадолго восстанавливался. В один из дней Вацлав после бурного разговора с полковником молча собрался и вышел побродить по городу. Регина пыталась его остановить, но дверь закрылась, и она сквозь слезы со злостью выкрикнула отцу обидные слова:

– Это вы виноваты, что он ушел! Я тоже сейчас пойду за ним, он мой муж!

Настроение у Вацлава, как и погода, было слякотное, он озяб, возникло чувство вины перед женой, тянуло к теплу домашнего очага. Но образ австрияка, как втайне называл он отца Регины, снова вызвал раздражение, и Вацлав незаметно для себя оказался у родного дома. Нелли была встревожена видом сына, Казимир же обрадовался его появлению и сразу предложил крепкого вина, как он выразился, для согрева. Удобно расположившись в креслах в предвкушении интересной беседы, они чокнулись бокалами, и Вацлав сразу почувствовал, как по телу разнеслось тепло, куда-то улетучилось плохие мысли, все вокруг было родное и близкое. Он кратко рассказал о случившемся, но оно уже не казалось таким горестным, как на улице. Завязался разговор о Регине. Лучше всех состояние невестки понимала Нелли.

– Это пройдет, сейчас ей, как никогда, нужны поддержка и внимание, настроение у нее будет часто меняться, и нужно потерпеть, сын, – поучительным тоном произнесла она. Казимир кивал головой в знак согласия.

– Вам нужно какое-то время побыть одним. Может быть, совершите небольшое путешествие в Варшаву? Казимир, ты бы мог организовать им там теплую встречу? – строго посмотрев на мужа, продолжила Нелли.

За этими разговорами и завершился тот вечер.

Закончились занятия в университете, подходило обеденное время. Когда Вацлав постучал в дверь, она тут же открылась, перед ним стояла жена. Она обхватила мужа за шею, прижалась к нему и тихо сказала:

– Я так тебя ждала.

В доме воцарились мир и спокойствие. Вацлав не стал надолго откладывать разговор о поездке в Варшаву. Вечером после ужина Регина сама заговорила о необходимости развеяться и побыть вдвоем, тогда он и озвучил свое предложение.

– Варшава – это скучно, – надула свои чуть пополневшие губки Регина. – Я хочу уехать далеко, где мы будем только вдвоем. У тебя же есть имение, давай поедем туда.

От такого неожиданного предложения австрияк аж побагровел, но промолчал, а его жена, Алина, сразу отвергла эту идею.

– Это же так далеко, там живут совсем другие люди, там грязь и невежество, ты, моя милая, туда не поедешь. Лучше бы вы отправились в Вену.

Эти слова предрешили дальнейшие действия. Регина выпрямилась в кресле, приняла строгий вид, и все поняли, будет так, как она решит, а в ней говорил протест против отца и матери и их нравоучений и советов.

– Вацлав Казимирович, мы едем с тобой в твое имение, – Регина впервые назвала так мужа.

Повисло молчание, которое нарушила Алина:

– А что на это скажет доктор? У тебя уже большой срок, и он может не разрешить.

– Я чувствую себя превосходно, он сказал, чтобы я больше двигалась, вот там мы и будем гулять вдвоем. Погода там не такая слякотная, как здесь, там настоящий снег и морозы, а мы тепло оденемся, и морозы будут нам не помеха, – ответила Регина.

Вацлав впервые видел свою жену такой решительной и подумал, как мало ее знает, и был горд за ее уважительное обращение к нему.

Поначалу с этой поездкой не согласилась и Нелли, она знала, что имение пришло в упадок, там нет условий для проживания, к которым привыкла Регина. Однако такие разговоры только укрепляли желание невестки ехать только туда. Доктор не нашел ничего, что могло быть стать препятствием для поездки, хотя и срок был немаленький. Были куплены дорогие билеты до ближайшей железнодорожной станции, которая находилась на приличном расстоянии от имения, и послано известие управляющему о скором приезде Вацлава с женой. В Кракове уже чувствовалось наступление весны, хотя было сыро и серо. В один из таких дней от дома Грушевских отъехали два экипажа в сторону железнодорожного вокзала.

2

В вагоне поезда все было необычно и мило, Регина была весела и разговорчива, но в какой-то момент после остановки поезда она побледнела, Вацлав подхватил ее и усадил на диван.

– Тебе нельзя так много двигаться, к тому же вагон качается, будь осторожна, – успокаивал он жену.

– Это сейчас пройдет, посижу минутку-другую, и снова все будет хорошо.

И правда, с лица Регины исчезла бледность, сменившись задумчивостью и грустью. Путешествием по железной дороге она была довольна, радовалась снегу, который видела за окном. На остановках в вагон врывался морозный воздух, охватывая холодком ноги. Учтивый кондуктор предупредил, что через час будет их станция. Вацлав тоже стоял у окна, только его думы были о другом: «Как же много я проводил времени в этих местах раньше, как все здесь было просто и беззаботно, а как уютно было в комнатах летом». Погружаясь в воспоминания детства, Вацлав ярко представил Варю, покраснел и обернулся, боясь, что его состояние кто-нибудь заметит. За все то время, как в его жизнь вошла Регина, о Варе он вспоминал всего несколько раз, мельком, и то это были воспоминания о ее женском теле, ее ласках. Сейчас здесь, в вагоне, перед ним возникла Варя радостная, улыбающаяся, как в те дни перед его отъездом в Краков. Ведь это было совсем недавно, а как все изменилось… «Как она там? Может, я увижу ее?» – мелькали в голове мысли и закрадывалось сомнение: «А может, я поступил необдуманно?..» Вины перед Варей Вацлав не чувствовал, их близость он считал естественной, как и первую близость с кузиной в их доме в Кракове, после которой он несколько дней избегал встречи с мамой, боясь, что та по его виду сразу догадается о случившемся между ним и Анжелой. Нелли знала наклонности и желания племянницы и догадывалась, к чему могут привести ее вольности, но старалась не замечать их и не препятствовать им, а втайне поощряла, успокаивая себя мыслью, что сын уже взрослый и ему нужен такой опыт. Запах духов, прикосновение мягких волос, почти открытые полные груди, от которых Вацлав пытался отводить взгляд, воркующий голос, который раздавался у самого его уха, вызывали в нем жгучее желание, тело покрывалось испариной. Так продолжалось два вечера, потом он ничего не помнил, а когда просыпался, его снова окутывала мягкая истома, от которой перехватывало дыхание и вырывался крик. Но это безудержное и захватывающее состояние неожиданно прервалось: Анжела засобиралась и уехала. Вацлав несколько дней был сам не свой, его влекло к Анжеле, к ее зрелому бархатистому и мягкому телу.

Кузину он встретил на своей свадьбе, все в ней было прежним, но той силы влечения, которая охватила его в ранней юности, он к ней не испытывал. С Варей все было по-другому, в глубине души он мог бы себе признаться, что любил и сейчас любит ее, а не жену. Регина во многом напоминала ему маму, Вацлаву было с ней спокойно и ничего не страшно, он уже не мог представить себя без нее… Поезд замедлял ход, и с таким настроением Вацлав начал готовится к выходу.

Через день после приезда настроение Регины стало меняться, ее поразила убогость и беспорядок в доме, и очень пугали скрипящие полы и шаткая лестница в комнаты, где они спали. Был расстроен и Вацлав, он всячески пытался успокоить и развеселить жену, приглашая ее на прогулки, рассказывая о деревьях, что росли вокруг дома, о птицах, что помнились ему с детства. Это продолжалось недолго. Как только они возвращались в дом, отовсюду всплывали страхи, от которых хотелось быстрее спрятаться. Таким укрытием стал кабинет отца Вацлава. Там молодая чета Грушевских и проводила больше всего времени.