Второгодник

– А залежи только кругляка? Или баланс (тонкие деревья до тридцати сантиметров в самом толстом месте) тоже где-то лежит?

– Да не, его, вроде, в щепу подробили, так дороже вообще-то, только вывезти не успели.

Так мы бродили по леспромхозу часа два, не встретив никого. Виктор Сергеевич вводил меня в курс дела, а я поражался всеобщему пофигизму. Даже моей, насквозь циничной, коммерсантской психике такого было не понять. Я только и смог, что вспоминать поговорку «в России деньги валяются под ногами».

Если честно, мне не хотелось уходить, потому что такой жирный, насыщенный поток информации жалко было останавливать. Я впитывал в себя эту атмосферу незнакомой для меня жизни, ее запахи и звуки. Трудно передать состояние эйфории и жажды действий, которые я сейчас испытывал. Давно подзабытые и такие приятные ощущения.

Но как бы там ни было, меня ждала мама к обеду, а в придачу очень непростой разговор. Представьте себе, что вам надо объяснить своей маме, что в ее любимого малыша вселился некий старик с кучей непонятных тараканов в голове.

– Дядя Вить, мне домой пора, мама ждет к обеду.

– Ну, давай. Заходи! – пробасил Виктор Сергеевич.

– Всенепременно, – бросил я уже на бегу.

– Мам, я пришел, – крикнул я, забегая в квартиру.

Мы с ней жили в двухэтажном деревянном доме, где на каждом этаже было три квартиры и каждая, как правило, на три семьи. В нашей одна комната пустовала. Длинный коридор, в конце которого – удобства и кухня. Из удобств был только туалет и умывальник. Посередине кухни красовался гроб дровяной плиты. Летом было чудовищно жарко, поэтому мы старались там не задерживаться. Вся наша жизнь проходила в комнате. Она была довольно большой, примерно 20 квадратных метров, разделена ширмами, за которыми прятались наши с мамой кровати. Посередине стоял большой круглый и отчаянно тяжелый деревянный стол. Маленький двухстворчатый шкафчик, несколько полок на стенах, пара табуреток – вот, собственно, и весь интерьер. Нам хватало, и мы не замечали чудовищной бедности, в которой жили.

– Иди в комнату, я сейчас, – долетел с кухни мамин голос.

Моя мама, Валентина Ивановна, несмотря на чудовищное детство, где была и блокада, и смерть родителей, и детский дом, сохранила удивительную светлость, мягкость и теплоту, в которых я купался все свое прошлое детство. Это все удивительным образом сочеталось с энергией, жизнерадостностью и фантазийностью. Она была идеальной, я бы сказал, библейской мамой и Другом. Я ее обожал тогда, обожаю и сейчас. Когда мы вдвоем, то ничего не могу с собой поделать, хожу за ней хвостиком, стараясь прижаться и обнять, и обе мои сущности в этом вопросе были абсолютно солидарны.

У нее всего два недостатка. Она отвратительно готовит и любит читать. Хорошо приготовить она могла только два блюда жареную картошку с отбивной и макароны, все с той же отбивной. Все остальное было пустым переводом продуктов, потому что есть это было совершенно невозможно.

А вот с чтением отдельная история. Дело в том, что мама читала запоем, полностью выпадая из реальности. Когда ей попадалась интересная книжка, а она умудрялась найти что-то для себя интересное даже в абсолютно идиотских экземплярах печатной продукции, то еда не готовилась, мусор не убирался, спать она не ложилась, да и на работу могла забыть пойти. К тому же умудрялась все книги: и трагические, и драматические – превращать в комедийные.

Отец не оставил заметного следа в моей жизни, и я его плохо помню, но две фразы мне врезались в память на всю жизнь: «Валентина, кончай ржать, спать хочется» и «Ты ему не мать – ты ему младшая сестренка». В этом была вся моя мама. Самый любимый и дорогой мой человек.

После обеда, мысленно вздохнув и перекрестившись, начал тяжелый для меня разговор:

– Мам, нам надо серьезно поговорить.

– Сыночек, ты о чем? Плохо себя чувствуешь?

– Да нет, мам. Наоборот, чувствую себя великолепно.

– А что тогда? Слушай, не томи, излагай, – мама сложила руки на груди, делая жалобно-взволнованное лицо.

– Мам, я умею читать, – начал я издалека и с мелочей. – А еще знаю всю таблицу умножения.

– Давай температуру померяем, ты заговариваться стал. Ты от силы две буквы можешь узнать в лицо, – серьезность ситуации пока не стала очевидной, и мама по привычке собиралась свернуть к шуточкам.

– Давай почитаю «Анну Каренину», – предложил я, беря с полки книжку.

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме… – начал я читать, а потом, передав маме книгу и уперев пальцем в то место, которое читаю, продолжил уже по памяти. – На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский – Стива, как его звали в свете, – в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване…».

Сначала мама следила по книге, а потом, уставившись на меня, скрипучим голосом спросила:

– Что это значит? Ты выучил наизусть весь текст?

– Нет мама, но я могу прочитать тебе наизусть всю «Анну Каренину». Ты только не волнуйся, но я теперь много чего знаю. Ну, например, могу говорить на английском языке…

– Сынок, что все это значит? Ты меня разыгрываешь?

– «Horatio says 'tis but our fantasy,
And will not let belief take hold of him
Touching this dreaded sight, twice seen of us.
Therefore I have entreated him along,
With us to watch the minutes of this night,
That, if again this apparition come,
He may approve our eyes and speak to it»

– начал я читать наизусть отрывок из «Гамлета», потом, не останавливаясь перевел —

Горацио считает это нашей Фантазией, и в жуткое виденье,
Представшее нам дважды, он не верит;
Поэтому его я пригласил
Посторожить мгновенья этой ночи,
И, если призрак явится опять,
Пусть взглянет сам и пусть его окликнет.

Когда я остановился, и взглянул на маму, она неотрывно смотрела на меня, прижав руку ко рту, а глазах у нее плескался ужас.

– Что же это… как же так? когда все это? что же делать? – она шепотом произносила бессвязные фразы.

– Мам, – я сел рядом и, обняв, стал объяснять, – это началось, когда я упал с дерева. С тех пор мне кажется, что живу уже вторую жизнь и очень много знаю. Правда, очень много. Я сегодня отдал директору школы заявление с просьбой сдать все экзамены за девять классов и зачислить меня сразу в десятый.

Мама смотрела на меня и, по-прежнему, отказывалась понимать происходящее.

– Сынок, как ты себя чувствуешь?

– Никогда раньше не чувствовал себя так хорошо.

У мамы в глазах что-то изменилось.

– Шестью восемь?

– Сорок восемь.

– Семью девять?

– Шестьдесят три.

– В честь кого Америка названа Америкой?

– Америго Веспуччи.