Статьи о России

И по смерть завещал
Допевать мне конец.

Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит.

Не безгласным рабом,
Проклиная житье,
А свободным орлом
Допою я ее.

Конечно, человек русской культуры, как и всякий человек, любой культуры, может пробовать взять судьбу в свои руки, самому быть себе высшим судией.

Когда это происходит в простейшем масштабе, только одной личности, он всё же чаще всего говорит: «От судьбы не уйдешь». Эта максима, скорее, метафизического, чем рационального характера. Она – не о роке или фатуме, она именно о жизненном пространстве без границ. Где не «всем всё возможно – хорошее или плохое», не о конкретности «программных алгоритмов» жизни, – но о том, что «возможно всё», потому что никаких алгоритмов нет.

А иногда весь русский мир сам пробует установить границы своему бытию, и в этих границах и править собственной судьбой. Как было в 1917-м. И 74 года после. Когда русский мир попробовал «отменить» ДУШУ, ТОСКУ и СУДЬБУ. Но оказалось, что с их «отменой», отменяется весь русский словарь бытия, вообще «отменяются» имена жизни, а приходят одни лишь вместо-имения, жить становится попросту негде. О чем и писал в своем эстонском «недалеке» Игорь Северянин. Писал о своей и всех погибающей душе, о вселенской тоске, о том, как вместо имен русского мира ДУША, ТОСКА, СУДЬБА, – … не осталось никаких имен.

Мне хочется уйти куда-то,
в глаза кому-то посмотреть,
Уйти из дома без возврата
И там – там где-то умереть.

Кому-то что-то о поэте
Споют весною соловьи.
чего-то нет на этом свете,
Что мне сказало бы: «Живи!»

Не осталось безграничного пространства русского мира – такое возможно? История показала, что пока это невозможно. От судьбы не уйдешь. Сама История лишила ДУШИ, вогнала во вселенскую ТОСКУ, не излечила как-бы-запоем-как-бы-коммунистического-как-бы-труда, и ОСУДИЛА. Наверное, от этого – более всего остального, сугубо рационального (усталость и старость элиты, непосильная для экономики «гонка вооружений», «сладким дурманом тянет с загнивающего Запада», идеологический кризис, тотальная коррупция вкупе с «теневой экономикой» и «подпольными миллионерами», треск откалывающихся льдин национальных окраин, и т.д.), – от этого мало прожил и быстро сломался Советский Проект.

Вернемся к символическим характеристикам самих ключевых слов русской культуры. Наиболее тяжела для русского человека, что ярко показывает, например, русская поэзия, не ТОСКА, а СУДЬБА. Не сама по себе. А потому что ТОСКА – следствие, СУДЬБА – первопричина.

Одно из имен судьбы в англосаксонском мире – fate (лат. fatum). A fate – судьба, рок, фатум, удел, жребий, гибель, смерть, но и – пусть на периферии – смелый, решительный, энергичный. Знаковое поле fate распространяется не безгранично, оно замкнуто на волю индивидуума. Одного человека. Более, чем другие, решительного – Бог в помощь. Менее энергичного – довольствуйся тем, что есть. Даже если тебе сам пришел в руки чемодан с полумиллионом фунтов стерлингов в ценах начала 1930-х, послушай свою fate – и отдай полицейскому (Ж. Сименон. «Человек из Лондона»). Русскую СУДЬБУ индивидуальной не сделаешь, не приручишь, из всего Русского мира не вынешь. Можно только от нее отказаться. Вместе со всем Русским миром. Но тогда… Поменяешь СУДЬБУ на fate. Русский Бродский и американский Бродский – два разных Бродских.

Идёт четверг. Я верю в пустоту.
В ней как в Аду, но более …о.
И новый Дант склоняется к листу
и на пустое место ставит слово.

Только взмолившись Богу, докричавшись до Него через безмолвное поле СУДЬБЫ, можно судьбу одолеть. Но не иначе. Если же молитвы не услышаны… русская СУДЬБА – чаще всего злодейка. Ей нельзя противиться, ее можно только выстрадать. Готовность к худшему и есть корень русской судьбы, причем худшее дается не за пассивность, как на Западе, не «за плохую карму», как на Востоке, а просто так, как плата за рождение.

СУДЬБА

Родился сын у бедняка.
В избу вошла старуха злая.
Тряслась костлявая рука,
Седые космы разбирая.

За повитухиной спиной
Старуха к мальчику тянулась,
И вдруг уродливой рукой
Слегка щеки его коснулась.

Шепча невнятные слова,
Она ушла, стуча клюкою.
Никто не понял колдовства.
Прошли года своей чредою, —

Сбылось веленье тайных слов:
На свете встретил он печали,
А счастье, радость и любовь
От знака тёмного бежали

Древние греки говорили о пневме и психее. То есть о настроении и переживании. Русские говорят о ДУШЕ. Чтобы хотя бы приблизительно определить объем русской ДУШИ, нужно обращаться к русскому языку. Да, в объем русской души входят и настроение и переживание. Но не только. Может быть, и не столько. Те же древние греки назвали сокровище тезаурусом. Так же называют полный объем вербальных представлений о предмете и его вербальных воплощений современные гуманитарии. Так вот, тезаурус русской души огромен. Больше чем тезаурус СУДЬБЫ и ТОСКИ.

По-русски мало сказать «отдаться какому-то делу целиком», нужно сказать «вложить в дело душу». По-русски мало сказать: «Мне это не нравится», – чтобы в полном объеме дать понять, что нечто не нравится, нужно сказать: «Душа не принимает». И всё станет понятно и закроет все дальнейшие объяснения, увещевания, уговоры. По-русски недостаточно сказать: «Жить в согласии», – вначале жизнью заслужить, а потом сказать нужно: «Жить душа в душу». И больше вообще не нужно слов.

Нравственный опыт народа, говорящего на русском языке, можно, нужно, должно отслеживать, исследовать, следовать ему по выражениям, опять-таки в полном объеме ни на один язык мира непереводимым (наш список далеко не полный): «говорить по душам», «душа меру знает», «от всей души», «отвести душу», «души не чаять», «душа болит», «пропащая душа», «берет за душу», «душа нараспашку», «душа-человек»… Что русский человек отдает Богу, когда прощается с жизнью? Самое ценное – ДУШУ.

Русский мир, как и ключевые слова русской культуры (может быть, как и весь русский словарь?), не втискивается в физику. Только в метафизику. Ну может быть, в новейшей квантово-полевой картине мира, где наряду с конечной делимостью всего пространственно-временного строения на отдельные ограниченные предметы, свойства и формы движения, – есть и поле, которое может иметь в разных точках различную температуру, концентрировать разный энергетический потенциал, по-разному двигаться, где континуумная среда может занимать значительные области пространства, ее свойства изменяются непрерывно, у нее нет резких границ, – может быть, у физики поля, с его бесконечным числом степеней свободы, немало общего с Русским миром.

Объем русской ДУШИ сравним с полем без границ.

Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!

Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой! [8]

Впрочем, поскольку уж и физический мир двойственен, и электрон – одновременно и волна и корпускула, отчего же не сделать и обратный ход и не представить ДУШУ, ТОСКУ и СУДЬБУ предметно, геометрически?

Лучшие литературные произведения, а русский мир – это прежде всего мир русской литературы, – имеют форму КРЕСТА. У Бориса Пастернака (кстати, предсказавшего теорию вероятностей своим видением мира как того, что «скрыто за шевелящимся занавесом») поэзия названа «высокой болезнью». На линии СУДЬБЫ – «болезнь», на линии ДУШИ – «высокая», ниже линии судьбы, там, где мир человеческого переживания, – ТОСКА… Тоска – это вопрос без ответа: «Откуда противоречие между высокая и болезнь»?

«Мертвые души» Гоголя состоят из дороги – СУДЬБА, и брички, катящей за мертвыми ДУШАМИ – ТОСКА, а надо бы – к Богу…

Онегин в поиске-пространстве – СУДЬБА, как и Печорин, впрочем, через ТОСКУ свою и других, себя тянет к покаянию, хотя бы внутри себя, самого, – а на самом деле нас, нас, грешных, незаметно тянет к ДУШЕ. Раскольников и князь Андрей – очевидно…

И сегодня никуда не ушли и сохранились в полном объеме ДУША, СУДЬБА и ТОСКА. Но что-то к ним прибавилось…

Что?

Анна Вежбицкая, которая продолжает пристально наблюдать за русским словарем, над его ключевыми словами и делает выводы о наших ядерных ценностях [3, 9], обращает внимание на частотность использования русских слов по сравнению с английскими, и вот одно из ее наблюдений.

Сегодня мы, русскоговорящие, в четыре, в пять, иногда в пятнадцать (!) раз чаще употребляем слова дурак, глупый, идиот, ужасно, страшно, ужас, чем англоговорящие – слова fool, stupid, idiot, terribly, awfully, притом, что аналога русскому слову «ужас» вообще нет. Как минимум, это говорит о том, что «русская культура поощряет „прямые“, резкие, безоговорочные оценочные суждения, а англосаксонская культура – нет» [3: 32].