Злая память

Сложившееся на складах и вокруг них положение вещей, когда обычного «каптёрщика» величают не иначе, как «чёрным кардиналом», а кое-кто из командиров, так и вовсе побаивался Михайленко – Лютого, как командира, естественно, ни коим образом не устраивало. Не устраивало подполковника, и кое-что иное.

С определённой степенью вероятности, Лютый мог предполагать или догадываться о том, что кроме мудрёных манипуляций со складским имуществом, прапорщик ещё и успевает «крутить» какие-то свои, более серьёзные тёмные делишки. Аргументировалось данное предположение следующим посылом. Невзирая на то, что в караульном подразделении дальнего объекта, на протяжении последних полутора лет напрочь отсутствовала хоть какая дисциплина, тем не менее, регулярные плановые и внеплановые проверки, периодически проводимые всевозможными комиссиями, так и не смогли выявить ни единого, даже самого маломальского недочёта. Михайленко неизменно оставался чист и не запятнан.

Однажды, подполковник предпринял и вовсе отчаянную попытку избавиться от Михайленко. Вполне благим путём он оформил последнему перевод на «большую землю», и даже прислал за ним свою машину. О подобном, любой из военнослужащих находившийся в то время на Кавказе, мог лишь мечтать. Любой, но не прапорщик…

Вопреки инстинкту самосохранения, он заартачился. Более того, у Михайленко тотчас объявились серьёзные покровители: то ли из штаба южной группы войск, то ли ещё откуда повыше.

Короче, нашему подполковнику в вежливо-угрожающей форме ненавязчиво намекнули оставить прапорщика в покое. И уже через сутки, как ни в чем ни бывало Михайленко вернулся на свои склады.

Именно тогда, пожалуй впервые в своей многолетней карьере военного, Лютый и прочувствовал масштаб коррупции в высших эшелонах власти и армии. Об «отмывании» денег, бесконтрольно выделяемых на Чечню, он конечно читал, слышал и знал. Однако не предполагал, что может она быть от него так близко. Ну, совсем рядом.

Сам того не ведая, подполковник зацепил лишь мелкий винтик в грандиозной механизме воровства и взяточничества, которым, по сути, и был Михайленко. Через его склады, наверняка перетекали огромные бюджетные деньги. Потому и реакция того самого «механизма» была внушительной и молниеносной.

Однако в тот период беспокоило подполковника вовсе не это. Случайно выявившиеся связи прапорщика с армейской «верхушкой», как для самого Лютого, так и для его подчинённых офицеров ничего хорошего не предвещали. При определённом стечении обстоятельств, та круговая порука могли запросто стать чрезвычайно опасной, а для кое-кого и вовсе роковой.

Реальность подсказывала то, что с виду инертный и простодушный Михайленко, в критические для него минуты, мог легко переродиться в активную, чрезвычайно мстительную и злопамятную личность. Затаив на кого-либо зуб, он непременно (причём, в самом ближайшем будущем) находил возможность расквитаться, подставив обидчика под полную раздачу. А ведь Лютый, и без того, уже сбился со счёту, скольких добротных офицеров, тем или иным образом, прапор умудрился «сплавить» со своего объекта, а то и вовсе, из вооружённых сил.

«Заочный» конфликт между подполковником и прапорщиком приобретал всё больший размах. А учитывая упертость характеров обеих участников той конфронтации, в скором времени, он непременно обещал вылиться в реальную войну.

Справедливости ради, здесь стоит отметить и то обстоятельство, что Михайленко, до сего момента ещё ни разу, в открытую не перешел Лютому дороги. И тем не менее, подполковник (мужик опытный и предусмотрительный) заранее предполагал, что рано или поздно, это обязательно произойдет. Потому и предпочел он нанести упреждающий удар первым. Принимая ж во внимание свой предыдущий, не совсем удачный опыт, на сей раз, Лютый действовал с предельной расчётливостью, осмотрительностью и осторожностью.

Дабы «завалить» непотопляемого каптёрщика, командиром была придумана достаточно мудрёная схема. И далеко не последние роли, в том хитроумном сценарии отводились, как лейтенанту Побилату, уже служившему на дальнем объекте, так и только-только прибывшему майору Князеву.

Ни тот, ни другой о действительных намерениях своего командира, естественно, не догадывался. До поры, до времени, Лютый предпочел использовать офицеров, что называется, «втёмную». Да собственно, и вводить подчинённых в курс дела, особой необходимости пока что не было. И без того, каждый из них, лишь исключительным исполнением своих служебных обязанностей (по разумению подполковника) и должен был довести прапорщика до «белого колена». Чего собственно, Лютый на своём начальном этапе и добивался. Ведь всем известно, что взбешенный и выведенный из себя человек, склонен к совершению необдуманных поступков и неоправданных ошибок. Этими-то самыми срывами, и рассчитывал воспользоваться командир в дальнейшем.

С данной точки зрения, Князев виделся подполковнику лицом вовсе не предвзятым, не погруженным во внутреннюю кухню армейского подразделения. А самое главное, Лютый был уверен в неподкупности бывшего офицера, в своё время имевшего непосредственное отношение к органам госбезопасности. Майор должен был довлеть над Михайленко, что называется: «извне». Тогда как лейтенанту Побилату, по молодости лет принципиальному, вменялось оказывать давление на прапорщика «изнутри». Для этого, по личному приказу подполковника (после, естественно, заранее полученного разрешения «сверху») Побилату и предписывалась организация тщательной и глубокой ревизии подотчётных Михайленко складов.

На какой-либо успех вышеуказанной проверки, Лютый, конечно же, не рассчитывал. Цель её была абсолютно иной. Опять же повторюсь: доставить прапорщику, как можно больше хлопот и заставить последнего хорошенько понервничать.

– Лейтенант, шприцы будем пересчитывать? Или ограничимся подсчётом коробок? – с нескрываемым сарказмом поинтересовался Михайленко. Он был полностью уверен в том, что на беглый подсчёт шприцов, у них уйдет не более часа.

– Конечно, будем. – сухо ответил Побилат, чётко следовавший инструкциям подполковника Лютого.

– Да ты с ума, что ли сошел? Парень, опомнись! Здесь их сотни тысяч! Мы, скорее сдохнем на этих коробках, чем их перелопатим. – не сдержавшись, взвыл до сего момента спокойный и уравновешенный прапорщик.

– По времени, нас никто не ограничивает. Если потребуется, будем считать: хоть неделю, хоть две. Вскрывать будем каждую коробку. – пробурчал Побилат, снимая со стеллажа первую попавшуюся ему под руку упаковку.

– Стой, лейтенант! Не спеши. – Михайленко предпочел зайти с иного боку. – Поставь-ка тару на место и выслушай меня. – подсев к Побилату, прапорщик вновь перешел на привычный ему разговорный тон. – Так вот, мальчик. По возрасту ты годишься мне чуть ли не в сыновья. Да, и одни мы здесь. Потому, позволь обращаться к тебе по-простецки. Считай, по-отечески. Эх, Сашка-Сашка! Скажи-ка мне, а оно тебе надо? Имею в виду, сутки напролёт копаться в чужом дерьме. Уясни, милок, главное. Командиры приходят и уходят, тогда как прапорщик Михайленко практически бессменен. Считай, вечен. Знал бы ты, сколько до тебя перебывало здесь офицеров. Сколько солдат сменилось. Из всех остался лишь я один.

Ну, ты сам посуди. Куда ж без меня, тому же Лютому? Да, и тебе самому, ещё не раз придется ко мне обращаться с той или иной просьбой. Так что, сынок… Давай-ка, мы с самого начала будем друзьями. Отложим на неопределённый срок это неблагодарное занятие, посидим за столом; выпьем и поговорим по душам. Уверяю, мы найдем массу общих и интересных тем. Уж будь уверен: человек я начитанный и разносторонний.

Саня, не уж-то ты и впрямь думаешь о том, что тебе вдруг удастся найти здесь то, чего не смогла отыскать московская комиссия, собранная из прожжённых волчар своего дела, приезжавшая к нам на объект лишь пару месяцев назад и пробывших тут без малого две недели? Мальчик, советую тебе не быть столь наивным.

– Кто знает… – лукаво подмигнул прапору Побилат. – …Быть может, вы и с ними… Взяли, да и бросили «это грязное дело» и те, отпущенные им две недели, лишь говорили с ними «по душам».

– Но-но, пацан! – огрызнулся Михайленко. – Ты смотри, не нарывайся. Ведь я могу поговорить с тобой и по-иному. Мало того, что скрипя сердцем, я терпел я тебя последние восемь дней. Как распоследний бобик выполнял любой твой каприз!.. – и тут, видимо сообразив, что понесло его вовсе не туда, прапорщик вдруг осекся. – …Хотя, ладно. Забудем. Будем считать, что последних слов ты мне не говорил и я их не слышал. Ты пойми. Терпение моё, вовсе не безгранично. Да, и негоже мне, сорокалетнему мужику, словно обезьяна, прыгать по этим чёртовым стеллажам. Устал я. Влом мне, бестолково тягать эти пудовые кубы.

Сашок, ну кто проверит: считались мы или нет? Ты только представь: что пару месяцев мы можем быть (причём бесконтрольно), предоставлены самим себе. Чуешь, на что намекаю? Отдохнем, как белые люди, а после и отчитаешься. Если хочешь, я даже подкину тебе пару-тройку компроматиков о коих, ни одна комиссия не дотямала.

Для подобного случая, у меня кое-что припасено. Пить будем настоящий дагестанский коньяк, а не приторную местную чачу, которую не то, чтобы пить, раны смазывать противно. На закуску: лимончики; икорка; московская колбаска; малосольные огурчики; сало. Всё это и многое другое превосходно скрасят наш суровый армейский быт. Бросай на хрен свои долбаные шприцы и айда в мою каптёрку. Там вентилятор, удобные кресла, японская техника, музыка, холодильник. Да, что же я тебя всё дразню? Пойдем со мной, сам всё увидишь.

Побилат равнодушно и без каких-либо видимых эмоций слушал увещевания прапорщика. Он безучастно смотрел в его перевозбужденное лицо, думая о чем-то своем. Наконец, воспользовавшись короткой паузой, лейтенант попросил Михайленко подать ему нож, дабы вскрыть, всё ещё стоявшую перед ним коробку со шприцами.

В бессилии, прапорщик матюгнулся. И тут в его голову пришла уж и вовсе неожиданная мысль.

«Не век же мне, куковать на этих долбаных складах. Как не крути, а рано или поздно, придется мне передать это созданное непосильным трудом хозяйство, в чьи-то чужие руки. А почему, собственно, в «чужие»? Почему бы мне, уже сегодня не задуматься о своем приемнике? Что если, прямо сейчас, я сделаю этому сопляку предложение, от которого он, уж точно не откажется? Год-другой поработаем вместе, а потом возьму, да и подарю этому никчёмному балбесу свой бесценный подарок. Как говориться: преподнесу ему на тарелочке с голубой каёмочкой, ключи от безбедной жизни и обеспеченной старости. Эх, и повезет же щенку.

А вдруг, эта неблагодарная тварь, всё же откажется? И это, после тогда, когда я раскрою перед ним все свои карты. Да нет, согласиться. Куда же он, сука, с подводной лодки денется? Сломаю, застращаю паскуду. Ведь это с виду он такой неподкупный и упрямый, а копни глубже. Как, собственно, и вся современная молодёжь, он в конце концов окажется бесхребетным слабаком и слюнтяем. В отличие от нашего поколения, у современных тинэйджеров нет ни чувства долга; ни чести; ни ответственности; ни гордости за своё Отечество, за былую Державу. Бунтуют они и лезут на рожон, пока в карманах у них пусто. Заслышав же звон золотой монеты, они тотчас превращаются в покладистых и вполне управляемых пресмыкающихся. На крайний случай, пацан испарится, пропадет без вести. Уж я-то знаю, как во время войны, прятать концы в воду.»

– Саня, скажи-ка мне. Есть ли у тебя заветная мечта? Либо некая недостижимая цель? – как ни в чем ни бывало Михайленко вдруг обратился к Побилату.

Хотел было лейтенант рассказать прапорщику о своем сокровенном. О том, ради чего он всеми правдами и неправдами пробивался в Чечню. Да, вовремя одумался. Перед этим скользким типом, совсем не обязательно было раскрывать свою душу и говорить о сугубо личном. Потому и предпочел Побилат промолчать.

– Быть может, ты желаешь сделать карьеру военного?.. – не унимался Михайленко. – …Дослужиться до генеральских погон. Может, ты грезишь себя в образе обеспеченного и независимого мужика, этакого богатого мачо? Либо мечта твоя где-то там, на уровне безответной любви? Виной тому некая бесподобно-обворожительная непреступная красавица? Так ты, Сашка, только скажи. Боюсь, но ты вовсе не предполагаешь, какими возможностями, на самом деле, я обладаю. Коль захочу, так любой командир будет портянки мои стирать. Вот я их всех, где держу! – и прапорщик продемонстрировал лейтенанту крепко сжатый кулак. – Если ты думаешь, что я с этих грёбаных складов подворовываю… Тем, дескать, и существую. То хрен-то там. Я владею тем, что может открыть любые двери. Но, об этом несколько позже. – Михайленко осекся, сообразив что сболтнул лишнее. – Эх, парень! Давай-ка, сперва сдружимся, немного поработаем вместе. И я посвящу тебя в то, о чем неизвестно ни одному смертному. А через пару лет: эти ангары, этот бездонный Клондайк – перейдёт в твое, единоличное пользование. Поверь, лишние хлебала здесь не нужны. Всем этим, должен распоряжаться только ОДИН. Ну, так как, хлопец? Сработаемся?

– Товарищ прапорщик, может, мы всё-таки продолжим? Время-то идет, а у нас ни один шприц ещё не пересчитан.

– Ну ты упертый!.. – нервно сплюнул Михайленко. – …Хорошо. Будь по-твоему. Да только заруби себе на носу, что в будущем… В очень для тебя, тяжком будущем… Я вполне адекватно отреагирую и на твои мольбы о помощи. – прапорщик швырнул на коробку свой перочинный нож. А ведь он был до последнего уверен в том, что Побилат «купится» на его щедрое предложение.

В душе заведующего военными складами неистово клокотала ненависть, замешанная на остром желании мщения. Никто, даже самые высокопоставленные чины, никогда не смели ему перечить. При этом, абсолютно каждый из них оставался доволен и удовлетворён дружбой с прапорщиком.

«Добро-добро, сосунок хренов. Отольются мышке кошкины слезы. Ты ещё узнаешь, кому сказал „нет“. Кровавыми слезами, падла, умоешься!..»

К П П

На месте нынешнего дальнего объекта, куда подполковник Лютый «сосватал» майора Князева, когда-то возвышалась старинная: ни то крепость; ни то сторожевая башня. А может, то было и некое религиозно-оборонительное сооружение, воздвигнутое пару-тройку веков назад и, очевидно, благополучно разрушенное примерно в тот же самый временной промежуток.

На оставшемся с тех далёких веков старинном и основательном фундаменте, уже в наше время был заложен первый складской блок. Несколько позже, по мере втягивания России в бесконечную антитеррористическую операцию на Северном Кавказе, к вышеозначенному пуленепробиваемому бункеру, были пристроены ещё три ангара, небольшая казарма и кое-какие подсобные строения. Именно в этом виде и увидел Князев свой стратегический объект.

Месторасположение данных складов (с точки зрения стратегии) было выбрано довольно-таки удачно. Быть может, именно поэтому дальний объект, до сих пор, так ни разу и не подвергся серьёзному нападению со стороны бандитствующих формирований.

Судите сами. Слева и позади складов, возвышалась неприступная стена горного массива. Справа крутой, десятиметровый обрыв. Тогда как спереди, все подходы к складам прикрывала быстрая горная река.

Пожалуй, единственным местом, через которое и можно было попасть на стратегический объект Минобороны, не обладая какой-либо специальной альпинистской или подводной подготовки – оставался широкий бревенчатый мост, перекинутый над бушующей водной стихией. Данная перемычка, связующая склады с внешним миром, была оборудована контрольно-пропускного пункта. А впрочем, строгим и не преступным тот КПП, был лишь по своему названию.

В действительности, контрольно-пропускной пункт у бревенчатого мостка, состоял из бетонной будки, обложенный со всех сторон мешками с песком; да металлического шлагбаума, приводимого в движение вручную, посредством натяжения обыкновенной верёвки. Та караульная будка, снабженная местной телефонной связью, в лучшем случае, могла укрыть двух, максимум трех военнослужащих от непогоды или возможного града свинца.

Как это не прискорбно прозвучит, но охрана, круглосуточно дежурившая на том КПП, при внезапном штурме противника, фактически была обречена на гибель. Потому как до ближайшего складского корпуса, откуда и следовало ожидать помощи, было не менее четырехсот метров. Единственное, что реально могли успеть сделать караульные, так это сообщить дежурному о нападении и пустить пару-тройку очередей в сторону врага. Ну, а дальше, как карта ляжет…

Ни машины, следовавшие через складской КПП, ни сопроводительные документы или груз ими перевозимый – вовсе не подвергались какой-либо серьёзной проверки. Потому как весь транспорт, двигавшийся через бревенчатый мост, состоял из семи грузовиков, одного БМД и командирского УАЗа. То есть, был он знаком каждому из караульного взвода. Водителям доверяли, считали их «своими» и узнавали те машины издалека, ещё на подходе к территории объекта.

Уже позже, Князев вынужден будет констатировать тот факт, при котором склады эти, из года в год остаются невредимыми, лишь благодаря исключительному везению, если не сказать чуду или невероятному небесному благорасположению.

Сержант Бутаков и ефрейтор Цымбал, ещё утром заступившие на КПП в своё боевое дежурство, уже к обеду чувствовали себя чересчур уставшими и утомлёнными многочасовым бездельем.

Устроившись в сторожевой будке, Славка с Андреем принялись вспоминать свою доармейскую жизнь. Обстановка располагала, да и было о чем им поговорить. Ведь мало того, что их детство и юность прошли в одном городе, в одном районе, так они ещё и «умудрились» окончить одну и ту же школу. Разница была лишь в том, что Бутаков распрощался со школьной партой, годом раньше Андрея. Подобные совпадения, скажу я вам, случаются в армейской жизни крайне редко, однако бывают.

Коль Славка Бутаков был по возрасту на год старше Цымбала, то и на призывной пункт (и, соответственно, на Кавказ) он попал годом раньше. В отличие от младшего Андрея, он успел захватил настоящую войну, успел повоевать и лицом к лицу столкнуться со смертью. Потому и мог он позволить себе, без зазрения совести козырнуть перед земляком, сержантскими «лычками» и орденом, полученным в одной из тяжелейших боевых операций.