Кайдзю-хоррор. Из России с ужасами

– Одевайся теплее.

– Угу. – Лена наклонилась за бюстгальтером, сорванным в приступе страсти. За её спиной, за окном, извивалось что-то тёмное.

Глава администрации приоткрыл от удивления рот.

– Лена…

Пластик, выдерживающий напор шквального ветра, разорвался, как бумага. Стеклопакет лишился прозрачности, в разлом хлынул пронизывающий холод.

«Не божет мыть», – подумал Вересаев, перепутав слоги.

Пластик выпал, и тень бесшумно скользнула в помещение. На глазах Вересаева Лена взлетела в воздух, повисла над полом, ошарашенно замычав. Что-то схватило её, словно куклу… Красивое девичье личико исказилось, сморщилось. Хрустнул позвоночник. Лена сложилась пополам, затылком к заднице, кожа её живота лопнула, выпустив из чрева сизые пузыри кишок.

Убийца отшвырнул искалеченную девушку, легко, как тряпку.

Вересаев отплывал, глотая хлорированную воду. Замигали лампочки, помещение поплавком нырнуло во мрак, всплыло, снова нырнуло. На фоне ущелий и холмов к Вересаеву приближался сам ужас. Порождение вечной мерзлоты и всего, что чуждо жизни и жовиальности.

Брызги оросили кафель. Сначала вода. Потом кровь.

Глава Койска вопил, умирая.

Бассейн окрасился багровым.

3.

Днём Койск казался городом-призраком. Не только опустевшие хрущёвки на возвышенности, но и улицы внизу, оба района, Рыбозавод и Центральный, выглядели нежилыми. Да и кому вздумается жить в этих обледенелых домах, стоящих на сваях, как на курьих ножках? В посёлке без больницы, церкви, стоматологии, АЗС (бензин привозили под заказ кораблями в период навигации), без множества вещей, привычных на материке…

Но присмотритесь внимательнее: пёс глодает свежие кости у магазина «Северянка»… Хибара из гофрированного железа оглашается песней Софии Ротару… Триколор реет на сером здании администрации, бывшем окружкоме КПСС…

Койск ещё жив. Просто тих и малолюден этим ноябрьским днём, как и любым другим днём, кроме праздничных дат. Небо над ним тёмное, траурное, низкое: камень добросишь.

Стоя на перекрёстке, шестнадцатилетний Тимур обращался сразу к ста тридцати зрителям и получал явное удовольствие, словно был создан для сцены; сценой служили ступеньки средней Койской школы.

– Приветствую всех! Спасибо, что присоединились и продолжаете присоединяться! Я вижу здесь Москву, Питер, Пермь… привет, Минск! Я веду трансляцию с полуострова Таймыр, в двухстах километрах от меня – Северный полюс! На градуснике минус семь – достаточно тепло. – Тимур взъерошил светлые волосы под капюшоном. – Но к вечеру обещают похолодание. У нас два часа пополудни, значит, в столице – десять утра. Не удивляйтесь. Настала полярная ночь. – Он повёл камерой смартфона вокруг, чтобы подписчики увидели небо и горящие фонари на высоченных мачтах. – Не совсем темно, а как сумерки, да? – Он вернул себя в кадр, одарил далёкие уголки России и СНГ отрепетированной перед зеркалом улыбкой. – Прошлый раз я обещал устроить для вас экскурсию по родному городу. Мы его городом называем, но это посёлок. Готовы? – Ему ответили змейкой из смайликов. – Итак, – воодушевился Тимур, – позади меня – школа, в которой я учусь в выпускном классе. Привет моим педагогам – Лидии Ивановне и Розе Михайловне! Извините, если что не так. Школа самая обычная, как везде, учатся тут человек сорок плюс малыши из детского сада «Морозко», садик тоже внутри. Кто может, детей отдаёт в Дудинку, в интернат. Одиннадцатиклассников пятеро.

Тимур спустился со ступенек закрытой – была суббота – школы. Перечислил фамилии одноклассников: Бузько, Миронова, Акатьевы, и добродушно охарактеризовал каждого, не упомянув, что тайно влюблён в Марину Миронову. Тимур переселился на полуостров четыре года назад. Раньше жил в Республике Хакасия. Маму убила почечная недостаточность, и отец (родители развелись давно) забрал мальчика к себе. Помог справиться с горем и влюбил в бескрайние просторы Таймыра.

– Туда. – Тимур прицелился телефоном в холм, утыканный заброшками. – Я вас уже водил. Сегодня прогуляемся в сторону моря, повезёт, покажу, как работают наши полярники.

Он двинулся к серо-коричневым высоткам – высотками тут величали семиэтажки. Широкие проходы между постройками утром очистили от снега. Свет в окнах отмечал жилые квартиры. Большинство подъездов были законсервированы, бетонные лестницы упирались в заколоченные двери. Население Койска стремительно уменьшалось после закрытия порта и Рыбозавода; охота и рыбалка остались чуть ли не единственным способом сводить концы с концами. Папа Влада Бузько, батрачил на Вересаева, бизнесмена и по совместительству главы посёлка. Его фирма перепродавала в Дудинку рыбу. Папа Марины был полицейским, а у сестёр Акатьевых вообще не было отца.

– Проспект Полярников, – Тимур отрекомендовал подписчикам центр Койска. – И площадь имени Шестидесятилетия Октября.

Он повертелся, надеясь, что далёкие зрители будут впечатлены размахом, простором площади. Справа терялись в дымке главпочтамт и краеведческий музей, в котором работал отец Тимура, а Тимур делал домашнее задание под оскаленным чучелом белого медведя. Слева сгрудились Дом культуры, ЗАГС, отделение «Московского индустриального банка», магазины «Эльдорадо» и «Евросеть». В сердцевине площади задрал нос ЯК-76. Отлетавший своё истребитель стал памятником советским труженикам тыла в годы Великой Отечественной войны.

Рассказывая о самолёте, Тимур обнаружил, что связь прервалась, и он талдычит в пустоту; пустота подвывала ветром и потрескивала морозцем. На периферии прокатил вездеход. Чертыхаясь, Тимур создал новую трансляцию.

– Простите, сеть у нас постоянно лагает. Давайте пойдём в бухту.

Снегоуборочная машина возвела вдоль тротуаров сугробы в человеческий рост. Афиша рекламировала спектакль «Счастливый рогоносец», труппа приезжала в ДК из Краснодара. Колеи петляли по снегу, высотки сменились гаражами и домишками, словно держащимися на пуповинах проводов. Кресты телевизионных антенн хранили хижины от темноты, рыскающей за чертогом цивилизации. С пригорка Тимуру – а следом сжимающим телефоны фоловерам из разных, более приветливых, точек планеты – открылся вид на бухту. Плавный спуск, поросший жалким кустарником, вмурованные в снег мостки. На въезде – ещё один памятник, стела, посвящённая подвигу участников оленно-транспортных батальонов в годы Великой Отечественной войны.

– Красиво, скажите, – Тимур продемонстрировал белоснежную зыбь: льдины под толстой шубой, спичечные мачты бесхозных корабликов. Енисейский залив, Карское море, окраина Ледовитого океана.

Летом – в суровом, в плюс четыре градуса, августе – тут повсюду торчали палки и рейки, валялись бочки и цистерны, ржавели баркасы. Тоскливо кричали чайки, паря над чёрными замшелыми валунами. Малёхонький посёлок за девяносто лет умудрился загадить берег. Бревенчатые мостки нависали над топью, сквозь вывороченные доски виднелись мусор, трубы и грязные клочья стекловаты. Газопровод проложили по земле, чтобы не рыть сцементированную почву.

Осень прятала продукты жизнедеятельности под снегом. Не грех показать людям похорошевшую после метели бухту. Тимур и сам загляделся на залив. Будто пелена укутала мозг, погрузила в транс.

Ветер дёргал огрызки сетки-рабицы и пролезал воришкой в давно разграбленные домики с красной плотью кирпича под оскальпированной штукатуркой. Тимур сонно подумал о мраке без начала и конца, о дантовском Аде – сюжет Данте ему пересказывал отец. Мгла сгущалась за вмёрзшими в лёд буксирами, за подъёмным краном с раскорячившимися опорами, манила, монотонно пела…

Тимур мотнул головой, прогоняя наваждение. Увидел, что телефон смотрит глазком камеры в снег, приподнял его. Потёр костяшками веки.

– Ну, пошли дальше?

Фоловеры присылали вопросы: о волках, ценах, о полярной ночи. Тимур объяснял, карабкаясь в гору, под высоковольтными проводами, под небом, осиротевшим без солнца.

Жизнь на полуострове в корне изменила его. Друзья детства из Абакана не узнали бы, и дело не в том, что хлипкий мальчуган повзрослел и возмужал. Заполярье перековывало души, переписывало программу… И пусть через полгода Тимур уедет: учиться, строить будущее на материке… Как бы банально это не звучало, Койск останется с ним навсегда.

– Мы зайдём поздороваться с полярниками и подкормим Буранчика. Я прихватил в магазине сосиски.

Полярная станция представляла собой ряд построек на южной оконечности посёлка. Радиометеорологический центр, геофизическая обсерватория, столовая для сотрудников, офисы сезонников и биолога, спортзал плюс библиотека. На станции могли заночевать путешественники, добравшиеся до Карского моря. Тимур знал, что вчера в посёлок прибыли двое японских туристов, но они поселились в центре. За неимением отеля или хостела, администрация Койска отремонтировала несколько пустующих квартир, превратив в гостиничные номера. Японцы нередко наведывались сюда, для них это был нырок во времени: из высокотехнологического будущего в законсервированный советский мирок. Отец водил гостей по музею, пригождался его беглый английский.

– Буран! – Тимур притопнул ногой. Ветер усиливался и создавал вихри, снующие за постройками. Холодало. – Иди сюда, мальчик, с тобой хотят познакомиться.

Пёс не окликался. Тимур пошёл к домику под красной гофрированной крышей.

– Наверное, обедают. Ау…

Он постучал, толкнул, дверь начала открываться, но упёрлась во что-то.

– К вам можно?

Никто не ответил. Тимур толкнул сильнее, дверь поддалась.

Фоловеры из Украины, Беларуси, Казахстана, из той части России, где днём всходило солнце, два подписчика из Чехии и один из Канады, увидели разрушенную столовую, пол, усыпанный деревянной трухой, снегом и кусками пластика. В задней стене домика зияла дыра, словно грузовик протаранил кирпич. Сквозняк обдувал щёки остолбеневшего Тимура. Мальчик отражался в поверхности металлического подноса, валяющегося под ногами. Тут же лежали сломанные лыжи и выпотрошенный мужской пуховик. В горле Тимура запершило.

– Они… это…

Сзади заскрипел снег, и Тимур обернулся резко. Он надеялся обнаружить на площадке добродушного сейсмолога, начальника станции, услышать, что полярники затеяли ремонт. Но в объектив камеры попало плоское и круглое лицо, обрамлённое мехом капюшона. Петька Китаец, который на самом деле был не китайцем, а представителем тюркского этноса, малочисленной Койской общины долган. Тимур осознавал, что кличка попахивает расизмом, но Китайцем – за глаза (расистский каламбур) – Петьку называли и соседи, и папа Тимура. Говорили, предки Петьки были шаманами. Сам он шаманил в котельной и приторговывал самогоном. Если бы ветер дул в сторону Тимура, наверняка донёс бы сивушный запашок.

– Дядь Петь. – Забыв про фоловеров, Тимур опустил телефон. – Там стены нет…

Китаец обвёл мальчика мутным тяжёлым взором и шевельнул толстыми губами.

– Эскё забрал их. Эскё заберёт всех.

4.

В свои пятьдесят Ольга Сафронова была удивительно красивой женщиной. «Желанной», – подумал сержант Купчик и покраснел до просвечивающего сквозь редеющую шевелюру скальпа и кончиков рыжих волос. Купчик стеснялся детского своего румянца, ранней залысины, и сизого, с холодины, носа, и своей фамилии, а при Сафроновой стеснялся в три раза больше. Будто просканировав сержанта профессиональным взглядом, Ольга узнала бы, что дылда Купчик влюблён в неё с младых ногтей, что, не смотря на разницу в годах, он писает кипятком, грезя об эффектной врачихе, и мастурбирует, выбирая категорию «милфы» на «Порнхабе». Подростком он выдумывал различные причины, чтобы попасть в приёмный покой. Здесь пахло хлоркой, йодом и марлевыми бинтами, и, главное, духами Сафроновой.