От Я до А

– Даю гарантию – Байкал!

Откуда вообще взялись эти дурацкие гарантии, история умалчивает. Время от времени нам везло, и под прокладкой великолепным голубым сиянием внезапно вспыхивала краска фирменного обозначения марки с белыми наклонными буквами «Байкал». Однажды на помойке за группой самовольно поставленных гаражей мы с ним обнаружили пробку из-под иностранного пива. Красивую, с непонятными разноцветными надписями. Это была всем находкам находка. Но нарисовалась проблема в том, что пробка наполовину погрузила свое великолепное буржуйское тело в кучу говна. Как ее оттуда достать, преодолев тошноту, отвращение и омерзение? В конце концов, желание Лядыча обладать сокровищем пересилило все вонючие сомнения, и он выхватил пробку из душистой коричнево-зеленоватой массы.

– Дома отмою! – с воодушевлением возвестил он мне. Едва не проблевавшись, я молча кивнул ему и поскакал домой, не желая знать, как именно он будет отмывать находку и избавляться от запаха.

Позже мы поуничтожали все свои кронен-пробки варварским и довольно экзотическим способом, раскладывая рядами на рельсах перед приближающимся поездом. При этом сбегали с железнодорожной насыпи и прятались за гаражами от машинистов. Бытовало мнение, что они могут сфотографировать нас и отдать фотографии в холодные руки доблестных органов правопорядка. После того, как поезд проезжал, мы взбирались обратно на насыпь к путям и собирали сплющенные кружочки бывших пробок. Какое-то время они еще хранились у меня дома, пока мама их не выбросила, как ненужный хлам. Помимо пробок на рельсы попадали монеты, гвозди и другие небольшие металлические предметы, которые могли красиво и неумолимо расплющиться под многотонным весом железнодорожных вагонов.

А с Лядычем мы продолжили шляться по помойкам и обочинам дорог в поисках уже собственно самих бутылок, по большей части «чебурашек», потому что только их и принимали в пунктах приема стеклотары. Наступили голоднючие позднесоветские времена, продукты в магазинах как метлой смахнуло, а очереди за остатками былой роскоши стали километровыми. Мы брали сумки либо рюкзаки и снаряжались в путь для поиска бутылок. Само занятие чем-то напоминало тихую охоту на грибы, за исключением того, что наши маршруты пролегали не по прекрасным сосновым борам и тихим березовым рощам, а по замусоренным местам и апокалиптического вида трущобам Комсомольского, которые после Великой войны строили еще пленные немцы. Честно говоря, сейчас мне это напоминает книгу и фильм «Дорога», где по разрушающемуся и распадающемуся миру бредут два чумазых главных героя. Советский полюс нашего мира тоже стремительно рушился, унося за собой в бездну последние крупицы продуктов и товарно-материальных ценностей.

На рынках и в кооперативных ларьках появилось много импортного товара, который стоил запредельные деньги. Но мы-то были дети, и нам хотелось тех же сладостей, игрушек и развлечений, что и всем остальным. Поэтому мы и зарабатывали на это таким вот нехитрым способом, собирая бутылки, отмывая их дома и сдавая за копейки.

На Центральном рынке цыгане начали торговать турецкими жвачками «Дональд» и «Турбо», вкладыши от которых естественным образом стали новым фетишем всех советских мальчишек. Вполне резонно, что наша общага не осталась в стороне от этого пагубного влияния Запада. Вкладыши собирались, покупались, обменивались и, конечно же, игрались. Игра на вкладыши представляла собой трансформацию ранней игры на этикетки от спичечных коробков – еще одного предмета собирательства и накопительства. Но прежний фаворит тут же угодил в опалу под напором ярких и цветастых забугорных пришельцев.

Принцип игры был следующий. Вкладыш картинкой книзу клался на большой палец руки, который в некоем подобии полуфиги немного подсовывался под указательный палец, затем щелчком подбрасывался вверх с таким намерением, чтобы он перевернулся в воздухе и упал на пол картинкой кверху. У кого из двоих это получалось, тот и имел право первого, чтобы ударом ладони плашмя перевернуть вкладыши, уложенные стопкой картинками книзу на плоской поверхности, чаще всего подоконнике. Со временем все эти манипуляции обросли ухищрениями. Чтобы вкладыш при щелчке падал изображением к верху как можно чаще, его сгибали поперек, картинкой внутрь. В результате чего он приобретал устойчивость при полете к полу, заимствуя принцип бутерброда, который известно, чем всегда падает вниз. А чтобы верней перевернуть стопку вкладышей, ладонь стукалась на левый край этой стопки и, при отрыве от поверхности, заворачивалась в правую. Вкладыши под действием этого завихрения весьма нередко переворачивались.

Леха Шаманов и Юрка Лучников с шестого этажа считались лучшими игроками не только у нас в общаге, но и вообще в микрорайоне. Они могли играть сразу по пятьдесят штук вкладышей, пытаясь перевернуть эти чудовищно толстые пачки. Когда же никто из них в многодневной битве друг с другом не смог одержать победу, они объединились и стали играть «на один карман», в буквальном смысле раздевая всех подчистую.

Накопительство и игры пошли веселее, когда ассортимент жвачек увеличился. В глазах запестрело от цветастых этикеток «Финалов», «Лазеров», «БомБиБомов», «Дани», «Махи», «ЧинЧинов», «Супер ЧинЧинов» и «ТипиТипов». Изголодавшиеся по оригинальному не самодельному мерчу, советские мальчишки набросились на этот разверзшийся бесконечный поток, щедро черпая из него всеми доступными средствами и материалами.

Лядыч внезапно разузнал, что появились точки продажи жвачек на площади перед железнодорожным вокзалом. Он ездил на тренировки на электричке, а вокзал был его пересадочным пунктом на другие виды транспорта. В одну из этих поездок он и подметил, как ушлые пацаны выпрашивают вкладыши у взрослых, которые только что приобрели парочку жвачек. Некоторые соглашались тут же распечатать упаковку и безвозмездно поделиться сладко пахнущей лощеной бумажкой с перегородившим дорогу юным попрошайкой. Одному было боязно там промышлять среди компаний конкурентов, поэтому Колян позвал меня и Серегу Каретина – нашего одноклассника, двоюродного брата Сани Шилова и еще одного обитателя нашего резинового дома.

Не откладывая дело в долгий ящик, мы десантировались из электрички на Перми Второй и ломанулись на площадь к заветным местам торговли жвачками. Продавцы ставили блоки резинок на деревянные ящики, прикрепив ценники с лицевой стороны, время от времени убирая пустой блок и доставая новый, запечатанный, из котомок у себя за спиной. Торговля шла довольно бойко, и блоки менялись очень быстро. Лядыч и примкнувший к нему Каретин махом наловчились нелегкому делу попрошайничества, а у меня дело никак не шло, потому что вдруг напали робость и застенчивость. Видимо, талант к нищенству не был во мне заложен с детства. Но любой талант можно развить трудом, так что постепенно и у меня пошло на лад, хотя мой конечный улов оказался куда меньшим, чем у собратьев по ремеслу. Мне и сейчас очень непросто что-либо одолжить, даже у самых близких людей. Так что этот талант или навык я так до конца и не развил.

Всплеск интереса к вкладышам как начался внезапно, так и закончился внезапно, время от времени напоминая о себе слабыми и вялыми отголосками. Думаю, все дело в том, что мальчишеский игроцкий и коллекционерский рынок просто перенасытился огромным количеством разнообразного материала и потерял всю свою первоначальную ценность.

Видео

Я уже вспоминал про видеосалоны с их неслыханными волшебными мирами забугорного кинематографа. Это была еще одна причина умопомешательства всех мальчишек конца восьмидесятых. На фильмы с Брюсом Ли, Шварцем и Сталлоне народ ломился в таких количествах, которым позавидует иной современный многомиллионный блокбастер.

Первым видеофильмом, который я посмотрел, стал боевик «Гатор», с Бертом Рейнольдсом в главной роли. Мы пошли на него с Серым Лысковым в видеосалон, который открылся в пристрое соседней и похожей на нашу общаге – «пентагоне». Свое прозвище она получила за очень отдаленное сходство с архитектурой здания штаб-квартиры Министерства обороны США. Наша же малосемейка для созвучности и легкой ироничной издевки получила название «сайгон». В общем два пришельца из «сайгона» засиделись в «пентагоне» до того, что я опоздал забрать брата из детсада. Но впечатления от крутяцкого фильма и удовольствие от просмотра перевесили все возможные неприятности.

Вторым фильмом для меня стал «Пьяный мастер» с Джекки Чаном, который по какой-то дикой прихоти был обозван нашими пиратами-переводчиками как «Их звали костоломы». Чуть раньше, когда я еще не имел счастья лицезреть этот этапный в карьере великого китайца боевик, Леха Некрасин с шестого этажа так мне про него рассказывал:

– Короче, ходит один каратист, дерется со всеми и ударами ноги ломает им коленные чашечки. За это его и называют костоломом.

Описание было ошеломляюще исчерпывающим, за исключением того, что Леха, скорее всего, понятия не имел, о чем кино и просто хотел понтануться перед благодарными и жадно ему внимавшими слушателями.

Третьим же фильмом для меня стала легендарная «Игра смерти», где еще один великий китаец не успел полностью отсняться по причине своей скоропостижной ранней смерти. Сейчас мне кажется, что больше я его ни разу так и не смотрел и самое яркое, что из него помню – это название одного из ресторанчиков «Красный перец». Как тогда, так и сейчас, мы с Гийкой порой вспоминаем это название с легким ностальгическим смешком. А еще в самом начале фильма я никак не мог понять, кто же это постоянно там мяукает как кошка, пока авторитетные насмотренные старшаки не поведали мне, что это и есть сам Брюс Ли! Каково же было мое разочарование, когда этим всесильным бойцом оказался мелкий и довольно худой китайский парнишка, ведь я-то представлял себе Брюса горой мышц аля Шварц, брутальным, огромным и лысым. Но познакомившись с творчеством Дракона более подробно, я его невыносимо зауважал.

В то время имя Брюса в скобочках после названия фильма на афише автоматически гарантировало аншлаг на сеансе. Ушлые дельцы от видеобизнеса быстро раскусили сей феномен и пользовались этим. Однажды я попал на кино, в заманухе к которому числились заветные шесть букв, но в нем не было не только Брюса, но и ни одного китайца вообще.

Лишившись видеофильмовой девственности, я принялся неистово наверстывать пробелы в своем кинообразовании, тем более, что в столовке по вечерам начало работать видеокафе «Вечер». В котором, между прочим, было целых два запараллеленных телевизора в разных концах зала, подавались молочные коктейли и мороженое, а зрители располагались за столиками. Ради доступа к боевикам, ужастикам и каратэшкам я вскрыл свою копилку, которую отец мне сделал из жестяной банки из-под растворимого индийского кофе, припаяв крышку и прорезав в ней отверстие. Детский билет в видеокафе стоил пятьдесят копеек, и я, взяв рубль и прихватив младшего брата, спускался с девятого этажа в уютный полумрак обожаемого зала и в нетерпении ожидал очередного сеанса.

Каждый раз я спрашивал у Серого:

– Ты точно будешь смотреть кино? Не уйдешь после мультиков?

На что неизменно получал максимально честный ответ:

– Конечно, буду.

Мультфильмы крутились между сеансами, и позырить их можно было абсолютно бесплатно, но непосредственно перед началом фильма устроители шоу проходили по залу и собирали плату за просмотр. Естественно, брат каждый раз меня разочаровывал, потому что был еще мелким, и сюжетные перипетии кинчиков ему были абсолютно до лампочки. Обычно просидев какое-то время и не дождавшись ничего для себя интересного, он по тихой сваливал на улицу, оставляя меня, злого, раздраженного и обиженного. Мне очень хотелось дать ему люлей. Даже не за то, что он опять меня обманул, а за то, что я потратил на него свои кровносбереженные пятьдесят копеек.

Иногда, когда денег совсем не было, мы смотрели фильмы через окно, благо, что этаж был первый и чья-то сообразительная голова догадалась притащить к окошку скамейку. Человек пятнадцать облепляло эту несчастную скамейку и силилось разглядеть хоть что-нибудь сквозь муть, отблески и искажения стекла. Таким экстраординарным способом я в первый раз увидел «Терминатора», смысл которого уже знал по пересказам счастливчиков, посмотревших его в нормальном, не немом виде.

Отдельным поджанром и объектом поклонения служили фильмы про ниндзя – крутых бесшумных убийц, на запредельном уровне владеющих самыми разными восточными единоборствами. Одно время мы даже пытались изготавливать приспособы и элементы оружия как у этих таинственных японских разбойников. Кое-кто даже выточил звездочки из каких-то металлических пластин, и вся наша орава тренировалась в их метании в любую подходящую вертикальную поверхность. А Леха Кушаков однажды вообще вышел во двор в черном костюме ниндзя, который пошила его мама. За что он и получил намертво приклеившуюся кличку – Леха Ниндзя. Выглядел он в этом наряде, надо сказать, нелепо, дурацки и смешно. Может быть, потому что обладал грацией слона и пластичностью слитка стали.

После того, как видеокафе у нас уже закрылось, и в «пентагоне» веселье тоже закончилось, мы стали ходить в «Транзит», на Комсомольский. Однажды большой компанией посмотрели там страшенный по тем временам ужастик «Демоны 2». Фильм кончился, час был поздний, темно, промозглая поздняя осень, домой идти через лес… Короче, говоря словами незабвенного Юрия Клинских: «а у самого очко жим-жим».

По сюжету хоррора демоны, чудовища-мертвецы с длинными когтями, передавали свою инфекцию не только через порезы этими длиннющими отростками, но и через жидкости, которые вытекали и сочились из их гниющих организмов. Все эти слизь, слезы, сопли и кровь были очень едкими и растворяли любую поверхность вплоть до железобетона. Если хотя бы капля попадала на кожу человека, тот через какое-то время сам становился демоном. Таким образом в фильме заразился мальчик. На него сверху накапала демоническая кровь, пока он довольно удачно прятался от монстров в вентиляционной шахте.

Сбившись в кучу и шепотом обсуждая перипетии увиденного, мы в легкой панике приближались к лесу, который и по сию пору разделяет Железку и Комсик. Он небольшой, и пройти сквозь него можно за пару-тройку минут, но ведь некоторые минуты длятся очень долго. Все относительно, как говаривал великий старикан Однокамушкин.

Голоса совсем смолкли, когда мы вступили под неуютную и зловещую сень черного и сырого леса. Вдруг кому-то на голову с ветки упала капелька воды.

– Ой! – разорвал его голос тягостную тишину. – На меня капнуло.

В мгновение ока в его сторону повернулись все указательные пальцы., как бы застигнув того на месте преступления.

– Демо-о-он!!! – в диком ужасе проорало несколько глоток. И все тут же опрометью бросились из леса. Кто по дорожке, а кто и напролом через кусты и даже деревья. Великая сила искусства ушла в массы, что еще тут сказать?

Вахтеры

Как-то теплым летним вечером мы с Гийкой возвернулись с просмотра очередного ужастика и на входе в дом встретили одну из вахтерш – полноватую пожилую женщину в очках. К глубочайшему моему сожалению, я не помню имен ни одного из вахтеров, которые работали в нашей малосемейке во времена моего детства. Не помню я имени и этой чудесной женщины. Переговорив с нами на различные общие темы, она внезапно стала рассказывать про свои детство и молодость, часть которых пришлась на годы Второй мировой войны.

Мне особенно запомнился ее рассказ про то, как она, пробираясь по оккупированной территории, ночевала и пряталась в стоге сена. И как утром к нему пришли немцы и принялись прощупывать этот стог вилами. Чтобы не быть заколотой, она и вылезла оттуда, попав прямо к ним в загребущие лапы. Будучи под впечатлением только что просмотренного фильма ужасов, я тогда не особо проникся ее страхами и переживаниями. Только став много старше и сумев поставить себя на ее тогдашнее место, смог представить осязаемость и реальность этого отнюдь не киношного ужаса.

А вообще, с вахтерами у нас шла никогда не прекращающаяся война. Сам поработав на охране тишины, покоя и порядка, теперь понимаю их стремление добиться от нас спокойствия и уменьшения количества децибел, которые мы воспроизводили нашими играми. Понятное дело, что к вахтерам, этим старичкам и старушкам, неугомонно-ядовитые детские языки приклеивали клички.

Одна бойкая и не в меру подвижная бабушка гонялась за нашей ватагой с веником или шваброй, орудуя ими так мастерски и ловко, что порой кому-нибудь перепадало по спине или ногам. В убегающего Гийку она вообще запустила куском арматуры, который летел ему в ноги и конечно бы свалил наземь, не успей он подпрыгнуть вовремя. За все свои фехтовально-метательные умения бабулька и получила прозвище Хон Гиль Дон, в честь корейского народного героя, фильм про которого в то время крутили в умирающих советских кинотеатрах. Впрочем, в моменты наиболее жесткого противостояния, кличка трансформировалась в более бескомпромиссную и ультимативную и старушка тогда именовалась Хуй Гандоном.

Работал у нас вахтером и один старичок, который ходил в черном костюме-двойке с приколотым к груди орденом и имел обожженное лицо. Я точно не уверен, но вроде бы он горел в танке во время войны. Добренькие детки прилепили ему кличку Крюгер, в честь героя-маньяка из киношных ночных кошмаров. С ним у нас тоже были разного рода разногласия и недопонимания, и гонялся он за нами с не меньшей прытью, чем Хон Гиль Дон.

Недалеко от вахты был туалет с умывальником, куда мы частенько наведывались, прибегая с улицы, дабы поить водички или облегчить существование над унитазом. Понятное дело, вахтеры нам запрещали пользоваться общественной уборной, чтобы юная поросль не загадила это священное место. И, чтобы проникнуть в этот туалет, приходилось постоянно прибегать к хитростям и придумкам, потому что бдительные вахтерские очи отнюдь не дремали и зорко следили, контролируя мальчишеские проникновения за заветную дверь.

Совсем тяжко вахтерам пришлось, когда в продаже появилось чудо китайской пиротехнической мысли – петарды. В любой момент несчастный страж общажного распорядка и порядка мог получить за дверь своего поста эту шумовую гранату и подпрыгнуть от неожиданного грохота. Иногда и по ночам, когда измученная дневным бдением, рвением и бесконечным петардоуклонением старушка прикладывалась подремать на топчан, чья-то наглая рука закидывала петарду в ее каморку. Как говаривал батя про подобные случаи сильного человеческого испуга:

– Колготки она точно испортила.

Сейчас мне очень стыдно от того, что мы натуральным образом издевались над пожилыми людьми, которые не от хорошей и веселой пенсионной жизни шли работать, рискуя не только своими нервами, но иногда и физическим здоровьем. Ибо старая закалка и взращенная в тоталитарном государстве ответственность не позволяли уступать дорогу нарушителям режима – пьяницам, запоздалым гулякам, агрессивным личностям и иным асоциальным элементам.

Банда Петухова

Все эти карикатурные войны перманентно разгорались и затухали, но однажды наша компашка чуть было не вступила в настоящую битву, которая могла бы дать фору иному Ледовому побоищу по массовости участников и жестокости столкновения.

Среди пацанов района ходили смутные слухи о мистической и неуловимой пацанской банде Петухова, которая вроде бы на кого-то наводила ужас и занималась темными делишками. Банда была на столько глубоко законспирированной, что мало нашлось бы счастливцев, которые с полным правом могли сказать, что им хоть что-то известно о ней. Вроде бы территориально банда базировалась где-то на границе Железки и Комсика и даже, возможно, имела в своих рядах как обитателей одного микрорайона, так и другого. Это могло быть обусловлено тем, что в школу за номером 111 ходили дети из обоих микрорайонов. Возможно, мы бы вообще никогда не узнали подробностей существования этого сообщества, если бы не один случай, который вмешался в спокойное и умиротворенное течение наших жизней.

Антоха Лопахин с четвертого этажа как раз учился в «стоодинке» и повздорил на перемене с одним пацаном. Дело у них даже почти дошло до рукоприкладства, но было пресечено бдительным учительским патрулем. В следствие чего выяснение отношений было перенесено на послешкольное время во дворы в опасной близости от проживания членов пресловутой банды. Тоха сам по себе был дерзкий и шабутной, постоянно лез на рожон, и поэтому случившаяся ситуация никого абсолютно не удивила. Так как Гийка жил с ним на одном этаже, они очень сдружились и частенько тусовались вместе, впрочем, не редко ссорясь и даже поколачивая друг друга.