Мой ангел

– Вы сможете к нему проникнуть?

– Я постараюсь.

– Как? Впрочем это не наша проблема. Запомните, подписание договора не должно состояться, иначе не состоится и наша сделка.

– Я поняла.

– До свидания, удачи.

Раздались короткие гудки.

– Что это? – спросил судья.

– Это запись разговора, состоявшегося за день до гибели гражданина Поплавского, сделанного службой безопасности компании с рабочего телефона подсудимой.

– Понятно, – произнёс судья и задумался.

А я опять была в шоке. Может даже в большем, чем была до этого. Я абсолютно не помнила того, как я это говорила, но говорила, без сомнения, я. Если только какой-то пародист не подделал мой голос.

Видимо та же мысль пришла в голову судье.

– Хорошо, суд отдаст эту запись в независимую экспертизу, если она подтвердит подлинность этой звукозаписи, то рассмотрение дела будет отложено.

Стоит ли говорить, что по поводу подлинности записи у экспертов не возникло никаких сомнений. Это означало, что я явно не в себе, я абсолютно ничего не помнила.

Опять начались бесконечные допросы. Но теперь со мной разговаривали совсем по-другому. Теперь я была не невинной жертвой изнасилования, а жестокой расчётливой киллершей, которая долго водила всех за нос. У Льва Борисовича тоже изменилось отношение ко мне. Он обиделся на меня за то, что я утаила от него этот факт, и на процессе ему пришлось выглядеть идиотом, как он выразился. Они все пытались добиться от меня имени человека, с которым я разговаривала. Подозревали, что он работает в «Облнефтесервисе», но доказательств не было. Выяснилось и то, что на пятницу, то есть на следующий день после убийства у Аркадия Семёновича было запланировано подписание договора на поставку крупной партии ГСМ, видимо это подписание и было невыгодно его конкурентам. А я вспомнила телефонный разговор, который провёл Аркадий Семёнович незадолго до своей кончины в моём присутствии. Всё совпадало, видимо я действительно была не в себе. Психическое расстройство.

Лев Борисович так и сказал, единственный шанс, если меня признают невменяемой. Однако психиатрическая экспертиза подтвердила мою полную нормальность. Не знаю, разве может быть нормальным человек, совершивший убийство, пусть и не по своей воле, и не помнящий того, что с ним было пару недель назад.

В общем так и не добившись от меня никаких вразумительных ответов, дело передали в суд.

На это заседание явилось полгорода. Ещё бы, ведь был убит один из его самых влиятельных граждан. Тут была и скорбящая супруга, выряженная в норковое манто, и мэр, который сидел рядом с ней и постоянно что-то шептал ей на ухо, видимо утешал, и, понятно, все его замы, даже представители конкурентов и то были. Были и мои родители. Они не скрывали слёз. Лев Борисович сказал, что мне грозит срок до двадцати лет. Вы вдумайтесь: до двадцати лет! А мне было двадцать два с половиной. Кошмар! Было от чего плакать, но у меня-то как раз слёз и не было. Я вообще не проронила ни одной слезинки с того момента, как моя жизнь пошла наперекосяк. Но, стоп, послушаем, что говорилось на процессе.

Вначале всё говорилось о самом преступлении, где лежало тело, где находилась подсудимая, то есть я. Потом перешли к допросу свидетелей. В принципе их было не так уж и много. Главным была Эмма Сергеевна, ведь именно она тогда пустила меня к Аркадию Семёновичу. Прокурор начал расспрашивать её:

– Скажите, пожалуйста, у вас в организации принято заходить с бумагами к директору в кабинет лично, или они передаются через вас?

– Вообще-то передаются через меня, но в экстренным случаях, когда Аркадий Семёнович не занят, вернее был не занят, – она шмыгнула носом, – я разрешала пройти сотрудникам лично.

– В тот день был экстренный случай? – поинтересовался прокурор.

– Не знаю, – Эмма Сергеевна пожала плечами, – там по-моему были какие-то налоги, я в этом не разбираюсь.

– Хорошо, подсудимая намекала вам на то, что ей надо лично попасть к директору, или вы сами предложили ей зайти.

– Я не помню, но если бы было не срочно, вряд ли я сама предложила бы ей.

Вот так-так. Куда же подевалась феноменальная память нашей секретарши? Хотя она, наверное, пережила не меньший эмоциональный стресс, когда увидела тело своего обожаемого начальника лежащим на полу в луже крови. От такой картины у кого хочешь наступит амнезия.

Потом пошли допросы других сотрудников, находившихся в приёмной, когда туда зашла я, но и они мало что дали. Никто в точности не помнил содержания нашего диалога с секретаршей.

Спрашивали и меня о чём-то, но я не могла открыть рот, я буквально онемела, мне не верилось в реальность всего происходящего. Я на скамье подсудимых! Мне грозит двадцать лет! Это трудно было пережить. За меня на вопросы отвечал Лев Борисович, и надо сказать, очень грамотно отвечал. Спасибо ему большое за это.

Главной же уликой выступила та злополучная звукозапись. Именно она позволила обвинению настаивать на трактовке преступления не как превышении необходимой самообороны, а как об убийстве, совершённом группой лиц по предварительному сговору. Прокурор сначала вообще хотел возбудить дело по статье убийство по найму, но так как следствием не было доказано, что я получила какое-то материальное вознаграждение за своё преступление, пришлось довольствоваться убийством по сговору.

У меня хоть мысли и шатались в разброд в моей голове, но я всё равно чувствовала, что что-то здесь не то. Как-то всё слишком притянуто за уши. Но у Льва Борисовича не было вопросов, а сама я говорить не могла.

Судебное заседание быстро катилось к концу. Прокурор в своём заключительном слове попросил для меня двадцать лет лишения свободы – максимальный срок по этой статье, не считая пожизненного заключения. Лев Борисович в свою очередь попросил суд обратить внимание на молодость подсудимой, на то что она, то есть я, никогда раньше не привлекалась к уголовной ответственности. Он положил на стол перед судьёй кипу характеристик и отзывов обо мне из университета, школы, хорошо ещё, что из детского сада не принёс. Он долго расписывал, что я очень хороший человек и не заслуживаю такого страшного наказания. Однако, похоже, он сам в это не верил.

Суд удалился для вынесения решения, но никто в зале не расходился. Все ждали, и ждать пришлось не долго. Судья вернулся, все встали, он вынес решение. Принимая во внимание молодость подсудимой и то, что она в первый раз привлекается к уголовной ответственности, но учитывая тот факт, что подсудимая чистосердечно не раскаялась, и не помогла следствию, выдав своих сообщников, восемнадцать лет лишения свободы с отбыванием в колонии обычного режима.

В зале воцарилась тишина, но через секунду раздался грохот, это моя мама упала в обморок, папа бросился её поднимать, а все стоящие рядом с ними люди расступились, отошли от них. Теперь, видимо, моя семья будет чем-то вроде прокажённых в нашем городе. И всё из-за меня.

Всё остальное происходило точно в полусне. Два милиционера надели на меня наручники и повели к выходу. Но нас быстро догнала жена Поплавского. Она смерила меня негодующим взглядом, плюнула мне в лицо, у меня даже не было сил увернуться, и сказала:

– Чтоб ты там сдохла, маленькая сучка! Пусть твои родители узнают, что это значит, потерять любимого человека.

Милиция даже не попыталась помешать ей, но к разъярённой супруге мёртвого олигарха подошёл мэр, мягко взял её за локоток и нежно, как мне показалось, но настойчиво заставил отойти в сторону.

Так закончился суд, и начался новый этап в моей непутёвой жизни.

* * *

Колония находилась недалеко от нашего города, так что доставили меня туда быстро. Также быстро меня принял начальник колонии – подполковник внутренних войск Степан Иванович Харлампиев.

– Ну что Добролюбова, с прибытием тебя! – поприветствовал он меня, когда я в сопровождении двух охранниц зашла к нему в кабинет, – я тут как раз твоё личное дело читаю, – он кивнул на бумаги, лежащие перед ним, и движением головы отпустил охранниц, – занятная надо сказать вещица! Ты мне-то скажи, тебе много денег заплатили?

Я промолчала.

– Обманули? – он засмеялся, – правильно и сделали. У тебя на роже твоя простота написана. Ты создана для того, чтобы тебя обманывали! Ну скажи хоть, много пообещали? Молчишь, выгородить их хочешь? Зачем? Они же тебя так некрасиво кинули! А! За родителей боишься? Боишься, что с ними что-нибудь случится? Это правильно, родителей надо беречь. Понятно, почему ты не выдала своих подельщиков. Эх, Добролюбова, жаль мне тебя. Но план-то был хорош! Замаскировать всё под попытку изнасилования! Но тебе надо было только уж довести дело до конца, – он громко и вульгарно хохотнул, – и в прямом, и в переносном смысле слова. Чтобы выглядело всё правдоподобнее. Да и дура ты, кто же по рабочему телефону о таких делах договаривается? По домашнему и то не стоит, ты не обращай внимания на Конституцию, что в ней написано: тайна переписки, телефонных переговоров! Туфта всё это! Всё прослушивается. Считай, что это мой тебе добрый совет.

– Я ни с кем ни о чём не договаривалась, – сквозь зубы процедила я, – была попытка изнасилования, я действовала в пределах допустимой самообороны.

– Добролюбова! – скептически улыбнулся начальник, – ты эти басни оставь для апелляционного суда. Самооборона. Грохнула начальника и всё. Молодец! Нет, я допускаю, что он мог к тебе приставать, но не убивать же его за это.

– Убивать, – угрюмо сказала я.

– Ну ничего, это ты сейчас такая, потом пообвыкнешься здесь, мы с тобой ещё на эту тему поговорим. А пока у меня к тебе есть предложение, – он обвёл взглядом мою фигуру.

Я невольно завертела головой по сторонам в поисках какого-нибудь тяжёлого предмета. Подполковник верно истолковал мой взгляд.

– Да успокойся ты, Добролюбова, не буду я тебя насиловать, да и вообще не хочу я тебя как женщину. У меня здесь две сотни баб, есть и получше тебя и помоложе, что я себе не найду никого? Предложение у меня к тебе такое. Ты человек новый, тебе на первых порах трудно придётся, а я могу помочь. И кушать будешь посытнее, и родственников на свидания буду чаще пускать, если они сами, конечно, ездить к тебе будут, и домой буду отпускать на побывку. Да, всё в моей власти.

– А я что должна буду делать?

– Ты? Да ничего. Будешь заходить раз в недельку, да толковать со мной по душам. Только и всего.

Смысл сказанного с трудом доходил до меня.