Феномен зяблика

Я уже представил (продолжая идти вперед), как меня насильно выдворяют за пределы заповедника, составляют протокол и грозят крупным штрафом, но мне рот не заткнешь, и я развиваю тему.

Конечно, я неистово вам завидую. Я тоже хотел бы работать орнитологом в каком-нибудь заповеднике: взвешивать яички пеночки-веснички. Я бы занимался любимым делом, а государство мне еще бы и деньги за это платило. А еще выделяла бы моторную лодку с двигателем «Вихрь». И пару бочек с бензином – на сезон. А чтобы государство не чувствовало себя обманутым, я бы писал научные статьи, где связывал результаты моего тяжкого труда с надоями козодоя на крупный рогатый скот.

Потому что полевая орнитология – это чистая наука. Это подглядывание за птичьим Царством с детским врожденным любопытством. Прикладной аспект там, конечно, тоже есть: аэродромы, утиные охоты, птицеводство, испражнения птиц на лысые головы памятников. Но в общей пестрой картине знаний об орнитофауне – это маленькая доля, и то притянутая за перья.

В университете мой однокурсник, собиравшийся специализироваться на кафедре ботаники, любил говорить: «Ботаника – это поэзия». И ушел в микробиологию, потому как поэзией сыт не будешь. По той же причине, и я не стал орнитологом. К моменту окончательного выбора у меня уже была двухлетняя дочь и жена, отнюдь не ботаник, а физик-ядерщик. И я выбрал семью. И подходящие для семьи источник дохода и местожительства.

Любовь к орнитологии привил мне отец. Когда мы гуляли по лесу, и из куста можжевельника выпорхнула птичка, отец осторожно развел ветки и показал мне маленькое чудо. Сплетенное среди стволов маленькое гнездышко, как будто, игрушечное, идеально круглой формы. А в нем такие же игрушечные яички совершенно невероятной окраски! С того момента птицы интересовали меня больше всего. Я ходил и заглядывал в каждый можжевеловый куст с надеждой снова увидеть чудо. Потом я узнал, что птицы строят гнезда не только в можжевельнике, а еще и в крыжовнике – у бабушки в огороде. На деревьях, на земле, в поленнице дров, между досок обшивки бани и под коньком дома. Под коньком гнездились ласточки, они совершенно не боялись людей, и наблюдать за ними можно было до позднего вечера.

Информации не хватало. Я собирал ее отдельными предложениями из разных книг и журналов типа «Юный натуралист» и выписывал их в специальную тетрадку. С фотографиями была просто беда.

На самом деле, это и есть основная задача орнитологии нести знания о птицах людям. Это наука для людей. Потому что птицы с нами везде: в лесу, в парке, на даче, на речке, в походе, на рыбалке, на пикнике, на троллейбусной остановке. Каждый из нас может открыть глаза, развернуть уши и стать орнитологом-любителем. Немного недостающей информации, фотографий, аудиофайлов из интернета и чуть-чуть методики. И вы уже в курсе, кто поет на соседней антенне, и кто с «хорканьем» только что пролетел над вашей головой. Мир вокруг вас сразу наполняется звуками, красками и живыми существами. Еще Чарлз Дарвин в свое время удивлялся: «Как это каждый джентльмен не делается орнитологом». Потому что красивее птиц могут быть только бабочки, но они не поют и затруднительны в изучении. Есть еще конечно подводное царство, но не везде, да и не каждому суждено быть водолазом. Птицы всегда с нами, а там, где нас нет, они еще интереснее. А феномен птичьего пения! Ночь любви без соловьев – это понедельник. Лес без птичьего пения – это мертвый лес. Рай без райских птиц – это преисподняя.

Я давно уже перестал разговаривать вслух с виртуальной охраной и популяризировал любительскую орнитологию «майселф».

В развитых странах любительская орнитология была популярна уже в мои студенческие годы. Но сам термин я узнал совсем недавно, когда знакомая предложила заняться с ней бердвотчингом у нее на даче. Я не понял, и тем разочаровал ее. Это побуквенная транскрипция с английского, переводится как «наблюдение за птицами». По-русски звучит ужасно, но ради птиц можно привыкнуть. «Бёрд вот черт» – это человек, который смотрит не в телевизор, а на птиц. Хотя по слухам, бердвочеры – это не всегда любительская орнитология, а больше целевой туризм, хорошо организованный и востребованный. Целая индустрия. Небольшая группа по путевке едет в Тридевятое царство посмотреть и сфотографировать жар-птицу. Особенности ее биологии их мало интересуют: про них можно и прочитать. Проводник выведет в нужное место. Главное увидеть своими глазами, снять или сфотографировать, для доказательства поставленной галочки. Каждый новый тур – это новый птичий вид, возможно, другая страна. Я не вижу ничего плохого и в этом: птица, как повод для путешествия – это здорово! А увидеть новых птиц – это счастье. Сродни счастью обнаружить гнездышко внутри можжевелового куста.

Вот и я мог бы каждый год, совершенно добровольно, проводить маршрутные учеты в данном заповеднике: в один и тот же день, в один и тот же час, как положено… Стоп! Вот что я сейчас тут делаю.

Я снял рюкзак, отыскал в кармашке блокнот и ручку. На развороте блокнота по центру провел центральную линию и две линии по бокам. Образовавшиеся коридоры подписал: «25 м». С правой стороны листа создал еще одну колонку «Прим.». В примечании поставил: число, время, погода – «зае…» и биотоп – «спелый сосновый бор». Приблизительно так должен выглядеть международный стандарт учета численности птиц на маршруте. Придумали его финны, поэтому и называется он – финские линейные трансекты. Работает это так: я иду по линейному трансекту, т.е. по прямому маршруту (обычно это просека, но в моем случае годится и дорога заповедника – она почти прямая). И фиксирую в блокноте всех птиц, которых услышу в полосе шириной 25 метров, справа от меня, и в такой же полосе слева от меня. Это главная полоса учета. По сторонам от главной полосы есть еще дополнительные полосы, шириной по 100 м, если я еще не все забыл. Птицы, обнаруженные там, фиксируются в блокноте за пределами основного коридора. Каким- то образом я еще должен измерять пройденное расстояние и помечать в блокноте.

С чувством собственной значимости я продолжил свой путь. Сначала кроме пения зябликов я ничего не мог разобрать. Потом слух мой произвел тонкую настройку, и появились другие исполнители. И я увлекся. Некоторые виды я не сумел точно идентифицировать и отмечал их условными названиями, чтобы позже по аудиозаписи внести коррективы. Какие-то пения я путал между собой и не мог достоверно отличить. В студенческие годы я пожаловался на эту проблему своему научному руководителю, и связал ее с отсутствием внутри меня музыкального слуха. Но тот успокоил: «Возможно, ты не будешь разбираться в соловьиных коленах, или распознавать в пении скворца заимствованные трели других птиц, но идентифицировать их может почти глухой. Потому что песня птицы – это ее индивидуальность. Все дело в практике, все дело в практике. Зимой лучше слушать магнитофонные записи, чтобы навыки не пропадали до весны». Но маршрутные учеты я не любил в силу их субъективности и относительности. Как можно определить на каком расстоянии от тебя поет птица: в 25 метрах или в 35, особенно в старом лесу? В советской школе орнитологии методика была несколько иная – без ограничения полосы обнаружения. И за основу расчетов положены знания средней дальности обнаружения конкретного вида – табличная величина, измеренная эмпирическим путем. У финнов математическая составляющая их методики была более сложная. По сравнению с нами они, вообще, были более продвинутые. В то время, когда у нас на полном серьезе писались научные статьи, как на основе часового механизма гигрографа фиксировать количество прилетов птицы к гнезду… Финны ставили телекамеру и, сидя в кресле, в толстом вязаном свитере и чашкой дымящегося кофе в руках, вели наблюдение за гнездовой жизнью больших синиц. Я сам выпиливал из фанеры ящик для кинокамеры «Аврора» формата «Супер 8» (она работала от батареек), чтобы установить ее перед гнездом и снимать момент кормления птенцов. Но вопрос датчика, который в нужный момент будет запускать камеру, я так и не решил. Но склонялся к индукционному.

Вот и сейчас я выглядел подобающе: очки, рюкзак, борода и блокнот в руках. Мне не хватало только бинокля для завершения образа научного сотрудника. Правда, биноклем не рекомендуется пользоваться при маршрутных учетах: даже птицы, попавшие в поле зрения, не участвуют в вычислениях. Но кто же об этом знает.

Приблизительно через час я полностью выдохся. Чем выше поднималось солнце, тем больше становилось птиц. И я снова слышал только птичий хор, не различая отдельных голосов. А по теории я должен был учитывать, начиная с восхода и в течение 4-5 часов. Правда, и пройти я должен был всего-то 5-6 км. С такой скоростью я двигаться, конечно, не мог. Я должен был бежать – у меня есть цель. Короче, от легенды пришлось отказаться и снова уйти в партизаны песчаных дорог.

Ничего, в следующем году, в тот же день и в то же время, как и положено, я прокрадусь в заповедник и снова замерю относительную плотность птичьего населения на этом отрезке дороги. Какое сегодня число? 14 мая. О-оо, я слегка поторопился. Для Средней полосы России время учетов с 20 мая по 20 июня? Ну, хорошо, я проползу попозже.

Глава 6. Бег приставными шагами

Я уже выходил к Старому Яру, когда обернувшись, обнаружил далеко позади себя грузовик, голубоватого или светло-синего цвета. Дорога шла через редколесье, зарастающее молодыми березами. Березовые листики уже вылупились из почек, но еще не имели решающего голоса, как раскрасить этот мир.

Я тут же свернул в лес. Зеленая дымка висела в воздухе на фоне молодого весеннего неба, но лес оставался прозрачным. Я постарался уйти подальше от дороги, потом попытался идти вдоль дороги, но машина мимо меня так и не проехала. Идти было неудобно: часть стволов, уцелевших после пожара, продолжала стоять среди подрастающего поколения, остальные просто лежали на земле, преграждая путь в любом направлении. Намучившись и промочив ноги, лазая между стволами, я снова вышел на дорогу. Процесс озирания по сторонам не принес никаких результатов, но на душе стало тревожно. Через некоторое время, оглянувшись, я снова увидел грузовик. На этот раз он был ближе. Как и в первом случае, я видел только плоскую кабину с закругленными углами. Какой-то древний МАЗ или КАМАЗ? Я снова сошел с дороги, но вглубь леса не пошел, а спустился в какую-то промоину. Моя голова осталась стоять на уровне земли и наблюдала за дорогой. Слух прислушивался к дыханию ветерка, но слышал только свое – никакого урчания мотора. Обоняние улавливало запах растаявшего снега, прелой земли и березового сока, но никаких выхлопных газов. Разум сразу сказал, что это бред, но терпения хватило еще минут на десять. Наконец, или, в конце концов – разница не так очевидна – я снова вышел на дорогу и зашагал вперед. Затылком чувствуя погоню, я перебирал ногами, как водитель трехколесного велосипеда. Но решил не оглядываться, пока не услышу шум двигателя. Даже, если это охрана, то меня все равно выпернут вперед, в Старый Яр. Еще и подвезут немного. Минут через десять я потерял бдительность и оглянулся. Сине-серый монстр, с грязноватым оттенком от рождения, был уже близко. Я отчетливо разглядел его круглые лупоглазые фары и понял – ни фига, это не КАМАЗ, а скорее автобус. Или троллейбус? Меня как ветром сдуло с дороги. Я забился в какие-то кусты, и решил, во что бы то ни стало пропустить этот антиквариат вперед. Так как я особо не тороплюсь и до зимы совершенно свободен. Однако предыдущий опыт мне подсказывал, что это случится не скоро.

Сидя в кустах, я вспомнил свою первую встречу с медведем. Я приехал на орнитологическую практику в Магаданскую область. Кто не видел Ногайской бухты – дурак тот! Тут все понятно, я-то видел. А уж медведей то у них больше, чем у нас зайцев.

***

База находилась на реке Яне. И вот мы первый раз отправились в тайгу, где мне предстояло наблюдать за гнездовой жизнью пары чеглоков. Чеглок – хищная птица из семейства Соколиных, точная копия сапсана только маленькая.

Я нацепил на себя все, что у меня с собой было: бинокль, фотоаппарат, здоровенный телеобъектив и пр. Больше я так никогда не делал. К тому моменту, когда мы, наконец-то, перевалили через сопку, я навсегда потерял интерес к фотографии.

Мы немного не дошли до гнезда чеглоков (которое Володя, хозяин практики, обнаружил еще до моего приезда), когда его лайки с яростной ненавистью бросились вперед. В 60-80 метрах от нас поднялась на задние лапы медведица. Точно так, как принято рисовать мишек на фантиках от конфет. Близорукими глазами она осмотрелась, оценила обстановку и бросилась наутек. За ней бросились собаки, за собаками – Володя с ружьем. И остался я один посреди тайги. Тайгу я всегда представлял как непролазную чащу. Их же тайга больше напоминала парк: огромные лиственницы, растущие далеко друг от друга и почти нет подлеска, под ногами какой-то бруснично-черничный покров. Вместо черники, видимо, все-таки была голубика.

И представил я, как медведица с эскортом делает круг – куда же ей еще бежать-то?! И выбегает прямо на меня, одинокого в парке. И тут, или сметут, или пристрелят по ошибке. Я вооружился туристическим топориком – с Володей мы собирались лабаз устроить у гнезда чеглоков. Прислушиваюсь к миру: даже лая собак не слышно. И вдруг – слышу какое-то сопение. Вокруг никого! И тут сверху падает веточка. Поднимаю глаза наверх… А там, на вершине небольшой лиственницы сидит медвежонок, чуть побольше кошки, и уже повизгивает как поросенок. Вот тут я вспомнил всё: и Пришвина, и Бунина… в смысле Бианки, и страницы журнала «Юный натуралист»: «Особенно опасна встреча с медведицей и медвежонком». Или: «Медведица никогда не бросает медвежонка одного!». Я пулей взобрался на соседнее дерево.

Так мы и сидели, обхватив ствол: на одном дереве медвежонок, на другом я. Правда, недолго. Медвежонок, на самом деле, был очень маленький, и сил у него было немного. Он пыхтел, все громче и громче – возмущался от обиды, что его бросили. Потом проскользил по стволу, ломая по пути веточки, свалился на землю как мешочек с каками, хрюкнул от боли и резво умчался по следу матери. Произошло это так быстро, что я успел сделать только один снимок, и то, только в тот момент, когда его голова уже достигла нижней границы кадра. Все же мордашку видно, но снимок уже не авантажный. Не сразу слез я с дерева, но когда Володя с лайками вернулись, я уже был на земле, и он не стал свидетелем моего позора.

***

Когда божья коровка, которую я обогнал пару километров назад, видимо, меня нагнала, я осторожно вышел на дорогу. Ни коровки, ни автобуса, ни следов от колес. И я пошел в обратную сторону. Туда, где последний раз видел транспортное средство. Может оно там развернулось и поехало в другую сторону? Место было приметное – вывороченное с корнем дерево у самой дороги. Но и там я ничего не обнаружил. В песчаной колее следы должны оставлять даже тени. Но кроме моих «то-топ-топ и чё я дома не остался» не было ровным счетом ничего. Я прошел еще метров двести назад, на всякий случай, и снова никаких следов. И только я подумал, что ночью надо больше спать, яиц в день не больше двух, а мираж бывает не только в пустыне… Как лупоглазое чудовище снова бесшумно возникло на дороге в том месте, где полсекунды назад его точно не было. Я нервно пошел навстречу «голубому вагону», смотря ему прямо в глаза. Что это за фигня, которая задом едет? Я уже готов был сдаться в руки властей, но все оказалось гораздо запутаннее. Через сто метров движения вспять я понял, что это глупо. Через двести – глупее глупого. А еще через несколько сот метров стало совсем глупо – я не приблизился к цели. Дистанция между мною и им оставалась неизменной. Я также мог видеть круглые фары, но не мог разглядеть вагоновожатого за стеклом или иные дополнительные детали. За несколько минут ходьбы по этой дороге назад, моя самооценка прошла мимо нейтрального нуля и опустилась ниже самого трескучего сибирского мороза, зависнув где-то между Антарктидой и Марсом. Я уже никому не мог доверять и бросился прочь от техногенного видения.

Точно также я убегал от медведицы с медвежонком, когда встретил их второй раз.

***

По приезду в Магадан нас сразу проинструктировали: в случае встречи с медведем, смотреть ему прямо в глаза и ни в коем случае не убегать, иначе автоматически становишься жертвой на рефлекторном медвежьем уровне. Да я сам прочитал такой же инструктаж девушкам из Томска, которые прибыли после меня. Как уже бывалый. Но Володя добавил нюансы в инструкцию: «На этой здоровенной морде глаза как у мышки – попробуй, посмотри в них». А еще он рассказал, что летом медведи бегут от пожаров на границе с Якутией и попадают вглубь Магаданской области. А здесь их никто не ждет, местные мишки не хотят делиться своими участками. Поэтому медведи становятся агрессивными, и каждый год нападают на людей. От стресса, а не от голода – в местных реках рыбы больше, чем воды. Ну, это я и сам видел.

И Володя рассказал занимательную историю про моего предшественника, по-моему, его звали Алексей. За Алексеем увязался медведь. Парень пытался сильно откровенно не бежать. Кричал и шумел, пытаясь отпугнуть. И медведь, как будто уходил. Но стоило чуваку продолжить путь, как медведь снова увязывался за ним и постоянно сокращал дистанцию. В конце концов, медведь вышел прямо на него. И тогда парень, у которого в отличие от меня, была с собой ракетница, шмальнул пару раз над медвежьей мордой. Никакого эффекта. Ноль эмоций! И тогда у Лехи случилась предсмертная истерика. Чего он орал медведю прямо в морду, никто точно не знает – свидетелей не было, весь рассказ только с его слов. Медведь аккуратно внимательно все выслушал, развернулся и невозмутимо спокойно удалился восвояси, видимо, передумав есть парня. А вот Леху, по возвращении, пришлось отпаивать спиртом.