Без памяти. Роман-размышление о женском счастье

А может и были… Художники – люди творческие любят и другие ремесла попробовать.

С ключами все понятно. Этот тяжелый крестообразный от верхнего замка, этот плоский от нижнего.

Лера вставила крестообразный ключ, но что-то дернуло ее надавить на него вместо того, чтобы повернуть, при этом левая рука машинально схватилась за ручку нижнего замка и потянула ее вверх. Внутри двери – где-то в середине, не в замке – что-то лязгнуло, щелкнуло, ухнуло и дверь сама подалась вперед, открыв лериному взору вторую, внутреннюю дверь.

Блин. Словно банковский сейф… Ну что такого может храниться в квартире, чтобы ставить замысловатые замки и железные двери? Еще бы решетки на окна поставили на верхнем этаже…

Лера открыла вторую дверь и… засмеялась. …И ведь поставил, параноик. Прямо от порога было видно большое окно, выходящее на проспект, схваченное решеткой. Лера завернула налево, где по ее представлениям должен был быть туалет. Выйдя, пошла в ту комнату, чье окно было видно прямо с порога. Красивые кованные, словно ажурные решетки, покрытые патиной, стояли изнутри на всех окнах.

…Оно, конечно, красиво, только как-то некстати. Зачем так закупориваться?

Узор решеток ажурной вуалью лежал на паркетном полу – сквозь окна лился довольно яркий свет уличных фонарей.

…Ну, и как вы открываетесь?

Лера интуитивно потянулась и коснулась какого-то механизма, спрятанного за листочком в правом нижнем углу решетки. Решетка плавно съехала с окна, превратившись в решетку, закрывающую батарею.

…Оригинально…

В огромном зале, показывавшем в коридор только одно окно, было еще три. Лера открыла все решетки, пытаясь почувствовать себя хозяйкой этого места. Света с проспекта хватало, чтобы разглядеть обстановку комнаты. В левом от входа углу стоял большой настоящий камин, с такой же решеткой как на окнах. Около лежал то ли ковер, то ли шкура – в сумраке не разберешь, пока не потрогаешь, а трогать пока не хотелось ничего. Лицом к камину, спиной к окнам стоял уютный двухместный диванчик. Чуть поодаль – кресло качалка. Где-то посередине небольшой журнальный столик, слишком пустой и чистый, чтобы предположить, что хоть кто-то сидел здесь в недавнем прошлом.

В другой части комнаты, словно разделенной на две зоны дверным проемом, стоял огромный стол. То ли обеденный, то ли игральный.

Для игры в бридж. Хотя почему в бридж?

Лера подумала, что в таком огромном зале с камином, решетками, ореховым столом могли бы проходить собрания аристократии, как в фильмах.

На стенах висели картины. Свет из окон падал только на две из них. Обе были кисти хозяина. Лера узнала манеру. Узнала и модель. Картины снова изображали ее. Или не совсем ее, а кого-то очень похожего на нее. На одной была юная девушка, подросток, со свежим чистым наивным почти детским лицом, но уже женскими, хоть и робкими и трогательными формами. Девушка раскачивалась на качелях и длинные черные волосы и легкое белое платье развивались за ней вслед. Лицо было счастливым светлым и открытым.

Ну, как он так рисует? Неужели так четко представляет себе, как я выглядела в 15 лет?

Смотреть на картину было приятно. Веяло умиротворением и радостью. Чего нельзя было сказать о второй картине. На ней девушка, может, того же возраста, хоть и выглядела старше, тоже была запечатлена в полете. Но летела она с высотки вниз. На фоне ночного неба с полной белой луной пропечатывался силуэт унылой многоэтажки. На верхнем этаже в ярком свете словно двигались люди, участвовавшие в пирушке. А девушка с изможденным, усталым и измученным лицом, отражавшим бессонные ночи и рискованные эксперименты, уже приближалась к земле. Зритель видел ее красивое, хоть и осунувшееся лицо в предпоследний миг перед ударом о землю. Раскинутые худые голые руки, короткая стрижка, черные кожаные бутцы и шорты, колготки в сетку и прозрачная блузка – наивности – или невинности? – нет и следа. Щемящее чувство вызывала эта картина. Вы еще не успевали увидеть и понять, что это изображено самоубийство, но уже чувствовали это…

Лера отвернулась. Смотреть было больно. Ведь это было ее самоубийство. И ничего успокаивающего и ободряющего не было. Не было надежды в этом холсте. Одно сплошное черное отчаяние. Неприкрытое отчаяние и стыд…

А это?Ну откуда он это взял? С чего решил, что я могла выглядеть так и так поступить?

Лера вернулась к первой картине, чтобы восстановить мир в душе. Светлая девчушка все еще качалась на качелях.

Ладно, хватит бродить. Надо все-таки понять, что происходит.

Для начала Лера решила сварить кофе. На дворе уже начиналась ночь, а она привыкла быть в кровати к одиннадцати.

Найти кухню было несложно. И там на окнах стояли похожие решетки. Лера решила не опускать их, а наоборот, найти что-нибудь, чтоб занавесить окно. Оказалось, что и это уже было предусмотрено хозяином квартиры. Плотные темные жалюзи под решеткой и тяжелые плотные шторы перед. Лера закрыла все, и сразу почувствовала облегчение, словно избавив шить от страха быть увиденной. Она не понимала, откуда взялся этот страх, но свет включила только после закрывания всех окон на кухне.

Кухня оказалась огромной. С высокими потолками, с большим разделочным столом и шестиконфорочной плитой посредине варочной зоны. Огромный стол стоял в обеденной зоне.

Интересно, здесь когда-нибудь жила достаточно большая семья, которой весь этот размах мог бы пригодиться?

Зона готовки выглядела так, словно принадлежала шикарному ресторану.

О, я бы тут развернулась. Хотя моя кухня не хуже. Моя кухня…

На Леру опять накатила волна страха. Что она тут делает? В чужой квартире, сбежав от мужа… Поверив какой-то странной тетрадке…

Лера заглянула в кофемашину – та была заряжена – только нажми кнопку. Она заглянула в холодильник в поисках молока. На нижней полке ровными рядами стояли нескончаемые двухсотмили литровые пачки молока разной жирности и сливок.

Запасливый…

Решила сделать капучино.

Зашипело, забулькало, запахло. Она взяла кружку и села за стол. Думала, будет чувствовать себя несоразмерно маленькой и одинокой. Ничего подобного. Оказалось, стол только добавлял ей значимости, силы, уверенности.

Кофе прекрасно пах, молочная пенка стояла высокой горкой. Лера открыла старый конверт, врученный Димой. Решила начать чтение с него. Внутри было письмо. Почерк странный. Местами, как ее собственный, местами, как в тетради, но в общем очень неровный и неравномерный. Подпись ВК могла означать и Валерия Ковальчук, и что угодно. Но она решила поверить Диме – он сказал, она писала.

* * *

Милый Митенька!

Когда ты получишь это письмо, все будет уже кончено. Я не могу больше любить тебя. Эти отношения требуют от меня слишком дорогой цены. Я и так уже очень дорого заплатила. Я хочу назад мою спокойную жизнь, мою уверенность. Я долго к этому шла и многим ради этого пожертвовала. Я не могу выбросить это сейчас, не хочу начинать все сначала.

Мы провели вместе прекрасные 18 месяцев. Но дальше так продолжаться не может. Я не могу уйти от мужа, да и ты не так свободен, как хочешь. Прости меня за все, и прощай.

Не ищи меня, не звони, не пиши. Я не отвечу. Я забуду тебя. Точнее, уже сейчас, когда ты это читаешь, уже забыла. Тебя нет в моей жизни. И не было никогда.

Прощай.

– ВК

* * *

Ну и что мне это дало? Отношения длились полтора года? Т.е. с 2011 года. А где был Стас? Как он это терпел? И почему я это прекратила? Нет, я по-прежнему ничего не понимаю. Надо, видимо, все-таки читать тетрадь.

Лера открыла тетрадь там, где закончила. Салфетка из кафе служила закладкой. Все тот же уверенный почерк продолжал рассказывать ей вариант ее прошлого.

* * *

Прежде, чем перейти к воспоминаниям о своих романтических отношениях с мужчинами, полагаю, следует закончить с отношениями родственными. Точно так же, как образ отца невозможно изменить полностью или стереть из памяти, так и образ дяди, маминого брата, тоже придется оставить. Однако откорректировать его нужно обязательно. Именно благодаря ему в моей душе поселились неверие в мужскую преданность и страх перед ревностью.

Дядя и ревность

Итак, Михаил Васильевич Разномастский сейчас, как и отец, уже давно покоится в земле. Не уверена, правда, что действительно покоится, но так уж говорится.

Этот мужчина – второй по частоте общения и близости к нашей семье. Он переехал во Владивосток с Урала вслед за мамой. Хотел свободы и возможностей. Он был младше мамы на семь лет, но учиться в вузе даже не думал. Хотел сразу зарабатывать большие деньги, а потому пошел на нефтебазу. Сейчас только поняла, что не имею ни малейшего представления, кем же конкретно он там работал.

Дядя Миша Разномастский, как и папа, тоже был мужчиной видным, хотя и совершенно иного типажа. Как рассказывала мама, женщины от него млели. Вылитый цыган со смуглой кожей, зелеными глазами с длинными изогнутыми черными ресницами, со смоляными бровями сросшимися на переносице, вороного крыла кудрями крупно вьющихся волос. Роста он был невысокого, но телосложения атлетического и, насколько я помню – а видеть его без рубашки приходилось довольно часто – повышенной волосатости. Отец любил подшучивать по поводу дяди мишиного «свитера».

В детстве дядя Миша никакого интереса у меня не вызывал. Он приезжал к нам в гости на Первую Речку со своей семьей: женой тетей Гулей и детьми – Леной и Наташей. Лена была моего возраста, а Ната на четыре года младше, и мы часто играли вместе. Жили Разномастсткие в бараке без удобств в ожидании получения жилплощади от государства. Воду на третий этаж носили ведрами и отходы – помои – выносили тем же путем. Еще в каждой комнате деревянного барака – а им на семью досталась комната с маленькой кухонькой – стояла печь, которую в холодные сезоны нужно было топить чуть ли не два раза в день.