Ветры земные. Книга 2. Сын тумана

– Ах, да, еще укус, – криво усмехнулся Альба, отдернул манжет и показал руку.

– По носу бей, – привычно предложил Кортэ, покосившись на крупный синюшный след зубов. – Как ты допустил? Ты нэрриха, значит, ты быстрее. Пусть боится.

– Лошадь бить хлыстом хвостатым из-за собственной ошибки? – виновато вздохнул Альба и спрятал укус под тканью.

В комнату без шума скользнул дон Вико, словно отозвавшийся на мысль о люгере. В необычной для этого громогласного и непререкаемого моряка манере огляделся и плотно прикрыл дверь, кивнув спутнику, которого оставил в коридоре стеречь покой. От порога Вико прошел к кровати и бросил на столик у изголовья связку сушеной рыбы.

– Для безделья, – пояснил он Зоэ, пристраиваясь на стуле. – Самое то, жевать да облизываться. И вкусно, и опять же – вроде занятие, хотя бы и для зубов… Альба, не сочтите за труд, постойте у оконца, дует, штора вон как ходит.

Нэрриха молча исполнил нелепую просьбу, выглянул в окно, прикрыл створки и остался стоять у неподвижной шторы, посматривая в парк. Кортэ без всякий указаний прошел к камину, сел на коврик и принялся щуриться и посвистывать. Зоэ настороженно повела плечами: она знала и причину раздражения рыжего нэрриха, и смысл его свиста. За звуком Кортэ прятал большую работу, едва посильную при его опыте: следил, чтобы ни в чье ухо шальной ветерок не донес отголоски разговора.

– Что случилось? – шепнула Зоэ, не надеясь на честный ответ.

– Ничего страшного, – немедленно соврал Альба.

– Ты бы стих сплел, будь все ладно!

– Девку, что видела танец, я поискал, уж всяко я знаю людей в любом порту, пусть даже и речном, – негромко сообщил Вико, не поднимая взгляда и излишне усердно выбирая из миски мелкие кусочки сладкого. – Как Эспада и сказал: рыжая, кличут Тэто, ошивалась близ гостерии «Рыбий хвост». Одета была в черную юбку и светлую кофту, новую. На шее медальон с буковкой «Т», и второй – серебряный образок святого Аввы. Вроде, нет ошибки.

– Нашел? – уточнил Альба.

Вико кивнул, ссыпал с ладони сладкое… и принялся придирчиво выбирать более крупные куски, косясь на Зоэ и хмурясь. Молчание затянулось, Кортэ выругался и велел «вываливать кучей, как есть и со всей вонью», потому что присутствующие, хотят они того или нет, в этом самом увязли – аж по уши.

– Если бы её просто зарезали, я бы и не обратил внимания, ремесло гнилое, да и Эспада – тот еще спутник, ему полгорода тайком нагадить не прочь, – поморщился Вико и снова ссыпал сладкое с ладони, и отряхнул руку. – Вчера её уже никто не видел. Я дал родне денег и велел поднять шум, потребовать разбирательства. Искали, все было зря… Пока тело не подбросили, словно в насмешку, к самой гостерии. Кто и когда в точности, после заката или уже к утру ближе – не ведаю. Дальше и того чуднее дело закрутилось: девку спешно схоронили, и не абы кто, расстарались чернорясники. Объявили, что руки на себя наложила, что грех несмываемый и надо упокоить тело вдали от столицы.

– Скорбящие Души? – быстро предположил Кортэ.

– Если бы. Десница Света, и не спрашивай, откуда они в столице взялись немалым числом, почему вдруг полезли в дело прежде всех. Тело я видел мельком, но хоть так, все ж успел. Что скажу? Очень редко люди кончают с жизнью, перерезав себе горло от уха до уха.

Зоэ охнула, припомнив девку. Та щелкала старыми деревянными пластинками, была веселая, льнула к ноге секретаря… и деловито убрала золотой в кошель и была днем. От мысли, что рыжей больше нет, сделалось зябко, отпустившая было ночная пустота вновь навалилась, потянула – и нехотя отступила в тень.

Капитан Вико хмуровато улыбнулся.

– Видишь, как все непросто выходит… Пока ты бредила, Кортэ едва душу из Эспады не вытряс. Тот поднатужился и припомнил, что плясать с тобой вроде и не собирался. Выпил лишку, об заклад побился, а иногда азартный спор ему – что нашему Кортэ самородного золота мешок. Первейшая, значит, приманка.

– Как это – вытряс? Разве что чуток его подушил, – повествовательно сообщил Кортэ, – он сперва хрипел, а после забулькал о дельном. Припомнил, что вино ему подливала рыжая, и спорщика за стол она же кликнула. Я поверил. Рэй хоть и говнюк, но умней своего вида: пьет не до беспамятства, а трезвый не спорит по глупостям. Выходит, подпоили королевского пса, и весьма ловко. А после спохватились, вовремя нашли девку и помешали нам спросить о деле, с порезанным-то горлом не разговаривают.

Стало тихо, и надолго. Кортэ заглянул в камин, словно там мог сидеть злодей и подслушивать. Не найдя простого и глупого врага, сын тумана огорчился, нахохлился и снова засвистел, досадливо хмурясь. Из всех суеверий – Зоэ знала – рыжий нэрриха всерьез опасался именно пустого свиста, якобы приводящего к растрате денег. Но все же без перерыва свистел… То есть дело зашло далеко, и оно – не денежное, а жизненное.

– Бредил Рэй до того, как ты… придушил? – Зоэ испугалась за приятеля.

– До, – задумчиво кивнул Кортэ. – Я вломился к нему зверски злой, хотел убить, а пришлось звать лекаря. Вико наговорит тебе, вот пустозвон, хоть и капитан! Как он ославил меня, аж противно… Не душил я гнусного пса! Супом поил, это да…

– Пока Рэй не захлебнулся, – догадалась Зоэ.

– Мы помирились, он еще оказался мне жизнью обязан, мы потрепались вволю и не без пользы, обозначилась причина бед, – вздохнул Кортэ. – Я думал, найдем девку – и делу конец.

– Но зачем было спор-то затевать? Ну, я про Рэя и танец…

– Разве танец у тебя вышел по-обычному?

– Н-нет…

– Пустотопкой ты назвала себя вслух, – вздохнул до того молчавший Альба. – Это знали я, подслушавший нас слуга и его наниматели. Сперва мы полагали, что утрата дара могла вызвать спешную проверку, Изабелла склонна не доверять слухам.

– Королева мне враг? Ну вот еще!

– Мы обдумывали любые возможные причины случившегося, исходя из известных нам последствий и не имея других сведений… Она тоже была под подозрением, такие уж мы негодные подданные, – кивнул Вико. – Я прорвался к её величеству полчаса назад, в грубую пролез. Порассказал то, что здесь повторяю. Теперь секретаря разыскивают уже всерьез, в деле багряные братья нашего погрязшего в святости Кортэ, вся кодла доверенных людей королевы, сэрвэды патора и еще прорва разномастного народу. Только за жизнь секретаря я не дам и медной монеты… Но, если танец был не случайным, если не королева его подстроила, проверяя твои слова, тогда кто враг?

– Хозяин пустоты, – шепнула Зоэ, кутаясь в одеяло и жалобно глядя на Альбу. – Тот зверь из сна… Я думаю, у всякого зверя, идущего по следу, имеется хозяин.

– Одеяло не спасает душу от оледененья… – Альба сердито тряхнул головой. – Дались мне эти стихи! Дара нет, но есть упрямство… Зоэ, сядь поудобнее и толком расскажи, очень подробно, что за зверь, какая такая пустота и почему ты сказала после танца, что куда-то провалилась?

– А что видел Рэй? Он рассказал?

– Как же! Попробовал бы он не рассказать мне, – от возмущения Кортэ перестал свистеть. – Ничего необычного… для этого дурня. Он твердил, что мужчины быки, что сам он ощущал себя в танце именно быком, ломящимся всадить рога в красную тряпку. Утверждал, что из танца уйти не мог, остановиться тоже не мог, и ему, чудом выжившему, отныне жаль быков настолько, что впредь он намерен жрать лишь рыбу и баранину. Ну, от баранины я его малость отвадил… супчиком.

Рыжий нэрриха усмехнулся, потянулся всласть и до хруста, обретая обычное свое настроение. Потянул носом – и пошел звенеть бутылями и кувшинами в углу, выбирая годный для нынешнего случая сидр. Зоэ насторожилась: сколько она прилагала сил, чтобы Кортэ пил поменьше и не буянил ночами, но, увы, приходится признать, все впустую.

– Что видел секретарь и почему ушел с продажной девкой, мы едва ли узнаем. Её пояснения тем более не получим, – вздохнул Вико. – Кортэ, мне тагезский выдержанный, в глиняном кувшине с клеймом Альваро, как и прошлый раз. А ты, Зоэ, не отвлекайся и говори толком. Мелочей в этой истории пожалуй нет, начни с того самого мига, как рассталась с Альбой. И далее – по шажку. Давай.

Возражать капитану не было ни сил, ни повода. Зоэ кивнула, сутулясь и заранее страдая от необходимости повторно переживать танец и сон со всей их невнятной, безголосой угрозой. Слушали её рассказ молча, внимательно. Едва Зоэ смолкла, Альба первым, на правах младшего, высказался об услышанном.

– Королева в черном с молитвенником? Может и дурное настроение, но вдруг тут кроется иное? Поговорила с кем-то, воспользовалась некой помощью, а позже ей стало худо. Пустота, знакомая тебе, надавила – и набожная Изабелла вспомнила знакомый с детства путь спасения через молитву. Тебя отослала к Льемскому столпу, тоже необычное решение.

– Я займусь самым внятным следом. Как же, Десница света – премилая обитель! Они еще не знают, сколько может наломать такой паломник, как я, – Кортэ направился было к двери, но резко обернулся, передумав. – Вико, какого черта ты еще на берегу, кстати уж спрошу, пока не уехал… Вы ж еще весной должны были уплыть на запад.

– Подтверждаю слухи: их величества повздорили, и в итоге королевского скандала мы лишились двух кораблей. Бертран Барсанский, увы, счел поход любимой игрушкой Изабеллы, которую и пожелал испортить, – вздохнул капитан. Улыбнулся. – Тогда её величество изволили впасть в бешенство, назло мужу заложили коронационный подарок Бертрана ростовщикам, ненавистным и ему, и совету грандов. Собственно, я прибыл в столицу, пытаясь понять: скоро ли наш славный король попробует поджечь порт, мстительно усугубив проблему займа… Так он заодно дал бы себе удобный повод устроить погром в квартале золотых сундуков.

– Глупости сплошные, но Бертран, хоть и король, а порой бывает азартнее и дурнее меня, – возмутился Кортэ. – Как-то всё дерьмовато… Вико, ты останешься в столице дней на пять? Я туда и мигом обратно, проведаю обитель. Альба младенец, трудно ему одному беречь нашу Зоэ.

– Буду всеми силами тянуть время и ждать, – кивнул капитан.

Кортэ удовлетворенно хмыкнул, залпом допил сидр и покинул комнату. Зоэ проводила взглядом рыжего нэрриха, нехотя призналась себе: она крепко завидует! Вот-вот Кортэ взнуздает резвого коня и помчится живым веселым ветром на север, учинять непогоду в чужой обители. А ей придется сидеть, снова и снова припоминать подробности, отвечая на вопросы. Потолок серый, шторы плотно прикрыты, в комнате сгущается духота. Драгоценные алькемские ковры, дар посла, так воняют южными ароматными маслами, что виски ломит…

Лишь к вечеру Альба решительно выпроводил Вико и впустил в комнату дедушку Челито, суетливо бормочущего о том, как важен отдых и сколь полезен сытный ужин. После еды Зоэ еще немного посидела, щурясь и улыбаясь, слушая перебор струн виуэлы.

Альба нечасто пел чужие стихи и еще реже – свои, он предпочитал музыку без слов или перекладывал на удобный лад молитвы. Длинные пальцы брата за прошедший год словно бы еще более вытянулись и похудели, они двигались по грифу стремительно, точно. В открытое окно – наконец-то это возможно! – тек вечер, наполнял комнату запахами срезанной травы, цветущих близ домика роз и узловатого ствола можжевельника, добытого Кортэ еще утром. Рыжий нэрриха в суеверия, по его собственным словам, «ни черта не верил». Но приболевшей Зоэ немедленно доставил пахучую корягу, якобы изгоняющую всякое зло и опасную даже для привидений.

Альба играл простенькие мелодии, стилизованные из крестьянских песен приморского юга. Звук то накатывался, то отступал, то звенел, то едва шуршал – как волны спокойного моря. Зоэ прикрыла глаза и попыталась вспомнить, какое оно – море, любимое с первого взгляда и, увы, недоступное теперь для королевской плясуньи, обязанной жить во дворце.

Море – зеркало, отражающее ветер во всех его проявлениях. Море – шелк полога, скрывающего душу мира, непостижимую, как глубины. Море – средоточие движения и перемен, оно отрицает пустоту самим своим существованием наполненной чаши…

Утром Зоэ долго глядела в окно, на гладкое блюдо неба, поставленное боком, обтекать от жирной корочки рассвета. На душе было светло, губы норовили сложиться в улыбку – ночью снилось море, голоса ветров шуршали, окликали. Жаль лишь, что даже во сне море было далеко и голоса – тоже.

– Аль!

– Недалече он, ты не страдай, – отозвался старый Челито, скрипнул стулом и зашаркал к кровати. – Выпей вот, я навел с медом, сладенько. Нелюдь твой ушел кормить лошадку. Рыжий-то, тот что навроде абордажного крюка во все впивается, науськал его вечёр: не униматься, мол, покуда своего не заполучит.