Вошь на гребешке

– Сама бы и вделась в эту дрянь, – прорычала Черна, едва понимая сказанное. Но упрямство не позволило замолчать. – Пить хочу, но не могу, хватит на меня пялиться, вали отсюда.

– Не могу, это вчера я сидел подле тебя из прихоти, а теперь пребываю тут по воле Тэры, – сообщил Бэл. – Силы пришли в движение. Тэра сказала, что трение слоев мира велико, спайка будет глубинная, почти что до плоскости[56 - В понимании Нитля плоскость – особенная структура мироздания, его частный случай с упрощенными законами. Вроде бы там всего четыре стороны света.]. Разрыв возможен раньше, чем она видела прежде. Тебе надо к рассвету быть в лесу. Позже с Руннара не снять ошейник, понимаешь?

– Дался ей этот зверь, – буркнула Черна, заставляя себя ворочаться и тем ускоряя втягивание корней. – Будто мало в замке меха и шкур. Шубка у неё из ручного белопуха[57 - Едва ли не самый скрытный зверь. Он редко дарит людям расположение, даже пойманный. Но друг белопуха не может замёрзнуть и не терзается от одиночества. Тепло белопуха цветет в душе – так говорят люди Нитля. Стоит добавить, что мех его мягок и красив, по общему желанию зверька и его друга может менять длину и оттенок, а равно приобретать узор.]. А белопуха я добыла, угодить хотела… Чер меня скогтил, лезть в предгорья и искать. Пусть бы кашляла себе, старая карга.

– На кого из вас ты наговариваешь? – укорил Бэл. – И к чему приплела каргу[58 - Мелкая, сварливая и крикливая зверушка. Как псах бесценна. Но уговорить ее отнестись к людям с сочувствием способны лишь псари с железными нервами и бескрайним терпением…]? Её-то никто не просил добывать, вот уж истина.

Черна выругалась и замолчала, продолжая упорно и ритмично ворочаться с боку на бок в илистой вонючей нише. Зал доспехов, как и подобает, был устроен на нижнем уровне подвалов, вдали от солнечного света и людского непокоя. Тут сухие корни спали до поры, когда травники их приголубят и уговорят знакомиться с ангами, которые нуждается в доспехе или больными, кому требуется помощь. Есть корни попроще, а есть – редчайшие, особенные. И вовсе уникальные.

Рудного крапа допроситься у леса и прежде удавалось так редко, что он вошел в поговорки наравне с кротким бугом и стройным каргом, обозначая небыль и невидаль. Во всех запасах замка Тэры отыскался всего-то один старый отросток, и он оказался упрям. На слова Ружаны не откликнулся, а, когда девушка попробовала грубо разбудить его, облив кипятком, скрутился на руке и пережал запястье. Так бы и остаться Ружане калекой, не прибеги на её вопли меньшой сын угольщика. Он стал учеником Тэры аккурат четыре дня назад, едва снял корень с руки травницы и, строго отчитав, погрузил в жирную болотину, заготовленную заранее. Хозяйка замка задумчиво кивнула, не обратив и малого внимания на стоны Ружаны. Поманила мальчишку, долго смотрела в его пепельные глаза, так и не вернувшие детскую синеву.

– Вростом будешь зваться, душевно уговариваешь корни, – сообщила Тэра свое решение. – Нет на тебе настоящей вины перед миром, однако же время требуется, чтобы ты взглянул на себя со стороны. Ты – часть леса, но принять это сможешь лишь вне его границ. Если пожелаешь принять. Понял ли?

– Нет, – смутился мальчик, пряча за спину руки, пахнущие болотом.

– Потому и нет в тебе настоящей силы. Пока – нет, и даст ли тебе мир время взрослеть, еще вопрос, – Тэра задумалась и ушла, не прощаясь.

Четыре дня назад…

Черна застонала и медленно поднялась на ноги, отдирая себя от пола совершенно по-настоящему. Темные мелкие отростки крапа шевелились вдоль левого бока сплошным пролежнем, шелестели металлически, иногда звонко вздрагивали натянутыми струнами – занимали свое место в полном доспехе.

Что бы ни говорила Тэра, что бы ни имела в виду, это не важно.

«Сложно» и «ложно» – похожие слова, и вряд ли напрасно. Они, по мнению Черны, годны для людей особенного склада. Пусть Бэл грызет себя, или вон – Тэра. А пуще обоих Милена, которая ничего не может сделать толком и по душе исключительно оттого, что дано ей много, а силенок поднять ношу да тащить – пока что нет. Вот и копается, и ругается, придавленная тяжестью дара. Другим жить не дает и сама еле теплится.

– Отчего наша Тэра делает то, что вроде бы не следует делать? – едва слышно прошелестел Бэл, подставив плечо и помогая выбраться на край ниши взращивания доспеха. – Я вижу, она не желает того, что намечается, и все же смещает события в самое бурное и непредсказуемое русло из возможных. Черна, что скажешь?

– Жрать хочу, – Черна оскалилась, ощутила привкус стали на зубах. – Жрать, спать и чесаться. Вдумчиво чесаться обо что-то железное. Хотя нет, железное мне теперь – на два движения.

– Я говорю о важном, – обиделся Бэл.

– Ты врешь себе и мне о пустяках, хотя желал бы спросить, далеко ли я проводила Милену и сильного ли заломала ей буга. Хорошо же, я скажу тебе… что думаю о Тэре и её делах.

– Ты невыносима. Значит, объезженный буг у неё есть. Уже облегчение.

– Сам начал. Знаешь, чем пророки отличаются от прорицателей?

– Она ушла безопасно, по спящим корням, ведь так?

– Не знаешь, – кивнула Черна, отметив растущую послушность тела. Она потянулась, повела плечами и огляделась. – Никто не знает из вас, вальзов севера… пока не попробует. Идем, надо увидеть Тэру. Не желаю следовать её слепым глупостям – вслепую. Пусть хоть что скажет, пока есть время.

– Йонгар прибыл, хозяйка с ним, – Бэл досадливо тряхнул головой и вернулся к главному. – Куда она поехала?

– Что без рудного клинка, что с ним, все одно: ты недотепа, – вздохнула Черна. – Хотел беречь Милену, нечего было слушать приказ Тэры. Ты кто – человек или так, к стеночке прислонился и еле держишься на двух лапках?

– Тэра задумала непонятное, – звенящим от обиды голосом повторил Бэл. – Я тут, потому что должен быть тут и знаю это! Понимаешь? – Он ссутулился и оперся на стену. – И там тоже должен быть. Почему у тебя все просто, а прочие, вроде меня, постоянно топчутся на распутье?

– Дались вам тропы и дороги. Бегай по лесу напрямки, как я, – заржала Черна.

От избытка радости обретения единства с рудным крапом она хлопнула приятеля по плечу… И виновато отдернула руку: Бэл пролетел через весь зал и кое-как успел извернуться, чтобы встретить стену хотя бы не лицом.

– Прости.

– Уже не хочу мечтать об участи анга! И с чего мне взбрело в голову, что важно быть тут и стоять за твоей спиной? – Простонал Бэл, с трудом поднимаясь на ноги и щупая плечо, – бедный наш Руннар.

– Может, ты и научишься бегать напрямки, – заподозрила Черна, рассматривая свою руку, отливающую в слабом подвальном свете синевато-серым узором вареной рудной крови. – Не зашибла?

– Нет. Ты хоть понимаешь, что вопрос довольно… обидный?

Черна отвернулась, в несколько прыжков добралась до лестницы, слушая тихий, едва различимый уху шелест собственных стоп. Кованые перила в два пальца толщиной были сильно попорчены на пяти нижних прутьях: те, кто получал доспех в этом зале, не всегда могли сразу поверить в обретенное и усмирить детский восторг своего временного, поверхностного всемогущества. Вязали прутья бантами, плели косичками. Хотя они врастали не в рудный крап, а во что-то попроще.

– Ковать не могут, зато уродовать мастера, – пожурила недорослей Черна.

Остановилась и занялась бездельем. Выправила знакомый излом ковки, собственную памятную глупость пятилетней давности. И затем – чужие глупости с перилами, одну за другой. От соприкосновения с рудным крапом металл вроде бы оживал, делался податлив и пластичен. От трения грелся при надобности. На короткий нажим отвечал звоном, сбрасывал окалину, гордясь обновленной полировкой. От бестолкового, но притягательного занятия Черна едва уговорила себя оторваться: нет времени. Она взбежала по ступеням до главного коридора. Дождалась Бэла и приняла из его рук просторный плащ. Выслушала: оказывается, Тэра не велела при госте появляться так, чтобы он смог опознать.

Не оспаривая очередную прихоть прорицательницы, Черна набросила плащ, поправила капюшон и надвинула ниже. Серый пух дуффа колыхнулся, расправляя ворсинки, застрекотал синеватыми искорками. Испустил первую волну тумана, пахнущего дождливым летним вечером. Кожный зуд сгинул, само ощущение доспеха тоже пропало, словно высвободив тело.

Гибкой походкой Милены, помимо собственной воли охотящейся на очередного недотепу, Черна прошествовала к дверям главного зала.

– Я занята, если это тебе интересно, – насмешливо сообщила Тэра, едва образовалась самая малая щель и звуки из зала смогли добраться до слуха тех, кто пока что остается в коридоре. – Дозволяю войти, всяко уж быстрее ответить на глупый вопрос, чем выставлять тебя прочь умными способами.

Черна сделала три шага вперед и поклонилась, не поднимая капюшон. Йонгар – он сидел в кресле рядом с хозяйкой, Черна видела из-под края капюшона добротные сапоги – охнул и закашлялся, путаясь в вопросах и догадках, как в гибельной паутине. От себя ни у кого нет защиты, вот уж – истина. Чужой замку Тэры вальз именно теперь боролся с непосильным врагом – сомнением. Первая дама севера пристально наблюдала его лицо – а зачем еще она допустила бы в зал ученицу, прервав беседу с гостем?

– Вопрос я знаю, чего уж там, – сполна изучив недоумение собеседника, проворковала Тэра. —Ты права в одном, а именно: у меня нет ответа. Но решение искать ответ в безответности и есть путь… напрямки, как сказала бы ты. Мой выбор дорого обойдется и породит массу ошибок. Но пусть так! Он закроет старые счета и преумножит новые, чего я и желаю. Не буду обсуждать и отменять того, что в моем праве. Да, действуем вслепую. Да, мне не жаль тебя… никого не жаль. Помнишь грибницу? Именно тогда я сказала важное. Ты была в гневе, слова должны были впечататься, оставив глубокий шрам… Поройся в чулане своей нелепой памяти, где пустякам уделено больше места, чем иному, жизненно важному. Пошла прочь, это все.

Черна склонилась, медленно и красиво выпрямилась, отвернулась и двинулась к порогу мелкими незаметными шагами, позволяющими со стороны заподозрить – она плывет. Йонгар поперхнулся и сипло спросил, отбросив всякую вежливость вальзов, предпочитающих не лезть в чужие дела и тем более не выказывать свою неосведомленность:

– Это… кто?

– Ученица, – излишне коротко ответила Тэра. – Вы не передумали? Оказывая содействие нам, вы ставите под угрозу многое для себя и запада.

– Мой отец жил в мире твердых форм и надежных якорей[59 - Если вы способны однозначно вычислить расстояние от точки А до точки Б и оно неизменно – у вас в мире стоит крепкий пространственный якорь. Если время течет равномерно, снова наблюдаем признак якорения. Изменчивость – главное свойство природы Нитля. Многих оно раздражает. Но Нитль вовсе не прочь открыть границы и отпустить недовольных восвояси. Миру с характером требуются люди без предрассудков.], – голос Йонгара более не выдавал его подлинных чувств, звучал свободно и уверенно. – Я знаю о таком порядке вещей достаточно, чтобы понимать свой выбор и действовать… не вслепую. Но я готов дать более надежные основания для доверия, если получу ответ на первый свой вопрос. О происхождении Руннара.

– Разве нам нужен кто-то, умеющий помнить ответы? – спросила Тэра у каминного зала, и пламя Файена загудело с отчетливым неодобрением.

Туман дуффового плаща испуганно склубился и потек в коридор, опережая движение Черны. С живым огнем не спорят, в его родном каминном зале – тем более. Дверь закрылась с тихим щелчком, лишая Черну ответа на вопрос, который она полагала важным. Очень скоро Руннар станет её врагом. Разве это не дает права знать о нем чуть больше, чем допустимо в иные дни?

Руннар в замке давно. С лютых[60 - Если верить ангам, тогда лето приходило на считанные недели. Люди не ведали отдыха, мир лихорадило. Корни сохли. Сила умалялась. Исподье взяло приступом и полностью уничтожило немало замков. Причину прихода лютых зим одни видят в гибели короля, другие – в постановке востока на якоря, два эти события почти совпадают по срокам. Нынешняя королева сохраняет влияние, поскольку она, обладая немалым даром запада с последующим уклоном к югу, смогла восстановить баланс сил. Некоторые, правда, видят не баланс, а ослабление севера. Но важно учесть вот что: после гибели Астэра первую даму севера, Тэру, сочли слишком опасной даже те, кто прежде поддерживал.] зим, кажется. О кошмаре полувековой давности помнят немногие слуги и анги. И они предпочитают молчать. Еще бы! Примерно тогда Тэра Ариана Файенская перерезала горло Астэру Мерийскому, первому вальзу востока. О причинах её поступка известно еще меньше, чем о природе Руннара. О причинах настойчивости в постановке востока на якоря[61 - Комплекс мер, снижающих, как говорят вальзы, объемность мира. Для востока нынешнего ближе законы так называемой плоскости, чем законы Нитля: там трудно пробиться к слоям силы и духа, знаний и связей. Лес малоподвижен, многие корни усохли полвека назад и не восстанавливаются. Дар востока утрачен, поскольку за полвека сама память о нем «выстужена» – иссякла связь поколений. Живых вальзов нет.], проявленной все той же Тэрой, порой весьма неразборчивой в средствах, известно еще меньше. Тайны склонны копиться и слипаться, как комки грязи. По мнению Черны, не только это роднит тайны – и грязь…

От северного окна в торце длинного коридора без звука подкралась Ружана, привычно озираясь по сторонам и опасаясь невесть чего. Подала кубок с теплой медовухой на травах. Исподлобья глянула на Бэла, пожевала губы, сомневаясь, годен ли лишний человек при разговоре.

– Я знаю про Руннара, – выдохнула Ружана в пух плаща, так, чтобы туман выпил звук и не позволил коридору нацедить хоть малое эхо. – Слышала… летом, когда королева была тут. Её вальза Милена водила по стене. Тот сказал, что Руннар – сгусток крови дракона[62 - То есть чистая стихия, без примеси разума и души. Необузданный, взрывоопасный хаос.]. Нельзя высвобождать его из шкуры, разве допустимо такое – да пролить в лесу, на родные корни? Черна, я никогда тебя не просила, но я травница… Умоляю, не губи всех! Черна, наша хозяйка в угарном духу, ей видится смутное и она совсем не в уме, понимаешь? Черна… Черна, я перебираюсь в дом к Светлу, праздник у нас, душ слияние, не губи.

– Шла бы ты, и куда подалее, – досадливо пробормотал Бэл, трогая рукоять рудного клинка. – Бегом!

Последнее слово он не выкрикнул, но выговорил внятно, в полный голос. Эхо хлестко ударило по коридору, Ружана охнула, присела и опрометью бросилась прочь, забыв о кубке. Он, опущенный на пол вороненой рукой в доспехе, так и остался стоять у порога каминного зала. Черна облизнулась, гадая, каков на вид её язык и что за тон у зубов? Вдруг они острее прежнего и торчат, не прикрытые губами?

– Даже не раздвоенный, – догадался Бэл, тихонько рассмеялся и погладил по плащу на предплечье. – Что-то надо из кузни? Оружие… Не знаю, что еще?