Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

Противников, глядящих с ненавистью друг на друга, кое—как развели – генерал Пущин, который командовал дивизией во время отсутствия Орлова, схватив Пушкина, увез с собой.

Однако о случившемся немедленно донесли наместнику Бессарабии, генералу Инзову, и он срочно пригласил к себе вице—губернатора и Пущина – для дачи объяснений. Затем, выслушав их, велел помирить поссорившихся и ни в коем случае не допустить дуэли.

На другой день, по настоянию Крупянского и Пущина, Балш согласился извиниться перед Пушкиным, которого нарочно до этого заманили в дом к губернатору.

Но спесивый молдаванин, вместо извинения, начал:

– Меня упросили извиниться перед вами. Какого извинения вам нужно?

Не говоря ни слова, Пушкин подскочил к нему и дал пощечину, вслед за этим вытаскивая пистолет.

И Балш, вынужденный назначить ему время для поединка, ушел. Пушкин тут же помчался на квартиру к Пущину, бледный как полотно, но улыбающийся…

Инзов, однако, не дал состояться и этой очередной дуэли – посадил беспокойного подчиненного под домашний арест – на две недели.

Продолжения дуэли не было, но еще долго после этого Пушкин говорил, что не решается ходить без оружия и, доставая пистолет, с хохотом показывал его на улице встречным знакомым.

Еще три несостоявшиеся дуэли в Кишиневе (1822г.)

В Кишиневе занимались топографической съемкой офицеры генерального штаба Валерий Тимофеевич Кек, Полторацкие Михаил Александрович и Алексей Павлович, а также Горчаков Владимир Александрович, с которыми поэт проводил много времени.

Один раз Михаил Полторацкий и Валерий Кек поссорились. И ссора вылилась в дуэль. Они должны были выехать в поле (место дуэли должно было состояться в так называемой малине, то есть, виноградники и сады за Кишинёвом).

Секундантом Кек взял Скартла Прункуло, молдавского помещика, а Полторацкий – Пушкина. Но в ходе обсуждения условий Пушкин, который неукоснительно соблюдал все дуэльные правила, не согласился с Прункуло в чем—то. Тот допустил обидное для него выражение. Пушкин объявил, что вызывает его на поединок. «Только после того, как решу с двумя с другими, с которыми дерусь», – добавил он. Но до дуэли все же не дошло – они помирились.

К концу марта 1822 года за обедом в доме Инзова Пушкин заспорил с Северином Потоцким по поводу крепостного права. Поэт горячился, не соглашался с мнением Потоцкого, и оба допустили оскорбительные выражения. Но все же Потоцкий признал его правоту. А Пушкин сказал: «Если бы он не уступил, схлопотал бы пощечину и тогда, точно, дуэли ему не миновать!».

В июне 1822 года отставной штабс-капитан Рутковский за обедом у Инзова рассказал о граде весом в три фунта[1 - 3 фунта – это ок. 1368 граммов.]. Пушкин расхохотался ему в лицо, говоря, что такого не бывает. Отставной штабс—капитан вызвал Пушкина на дуэль. Но Иван Никитич Инзов предотвратил поединок, в очередной раз посадив поэта под домашний арест.

Несостоявшаяся дуэль с Руссо (1823 г.)

В Кишиневе Александр Пушкин обедал обычно у генерала Бологовского. Дмитрий Николаевич собирал у себя общество самое разнообразное и сюда его влекло – темы разговоров вызывали у него большой интерес.

В числе лиц, иногда приглашавшихся к генералу, были два брата – Дмитрий и Иван Руссо. Пушкин встречал их еще у Крупянского, Земфираки, или Стамо и, реже, у Липранди.

Братьев обычно звали Дино и Янко – оба довольно оригинальные люди, с хорошим состоянием.

Старший, Дмитрий Яковлевич, был женат и постоянно жил в деревне, а зимой иногда появлялся в Кишинев. Только здесь, начиная носить европейский костюм, он забывал оставить деревенские привычки дома. И, кроме молдавского языка, не знал никакого другого. В общем, был в обществе медведь медведем.

Пушкин, наблюдая за ним с особым интересом, потом говорил, что вновь завоеванные народы должны благоговеть, каждый по своему разуму, перед царем, припоминая случай, рассказанный ему, как Руссо однажды переколотил приготовленные для мельницы дубовые дрова, чтобы обогреть царя особыми дровами, а не обыкновенными…

Младший брат Дмитрия, Янко Руссо, местный писатель, говорил по-французски – провел пятнадцать лет за границей, и, в основном, в Париже! Земляки гордились им.

Ивану Яковлевичу было около тридцати лет, тучный, с широким и самодовольным лицом, одевался, хоть и не модно, но опрятно. Ходил всегда с тростью – под предлогом раны в ноге, будто бы полученной им на поединке во Франции.

Разговаривал тихо, с расстановкой. Обычно избегал застольные разговоры, боясь попасть впросак. Но любезничал с женщинами. В карты не играл и вина не пил.

Он не был начитан, но, вытвердив имена нескольких французских авторов, умел пускать местным вельможам пыль в глаза. И Александр Пушкин сразу почувствовал к нему антипатию за лицемерие и, как человек, открытый нараспашку, не смог этого скрыть. И чем он больше встречался с Янко, тем больше не мог равнодушно переносить его присутствия рядом.

Однажды Бологовский в очередной раз пригласил к себе местного поэта Стамати, когда там должны были находиться и Пушкин с Руссо. Генерал за столом специально принялся расточать похвалы Янко, что очень нравилось Стамати и его двум-трем бывшим здесь же молдаванам.

Александр Пушкин, хоть и видел, что Бологовский все это произносит с долей шутки, понял, что хочет, чтоб и он выразил свое мнение и уже вертелся от нетерпения на стуле. И чем дальше Дмитрий Николаевич расточал комплименты Руссо, тем больше Александр пунцовел. Генерал, обратясь к Стамати, произнес:

– Я с большим удовольствием прочитал рукопись Янко о впечатлении, сделанном на него в первое время приезда в Париж. Прекрасно он написал и о сравнении его с венским обществом. Должен сказать, что в рукописи я нашел очень много глубокой философии…

Стамати, приняв все за чистую монету, с гордостью самодовольно отвечал: «Да-c – это наш Жан-Жак Руссо».

Но Пушкин вскочил, и не в силах более сдерживать себя, выкрикнул:

– Это правда, что он Иван, что он Яковлевич, что он Руссо, но не Жан-Жак, а просто рыжий дурак! – Руссо, действительно, был рыжеват.

Вскочив с выпученными глазами и красным лицом, Янко потребовал сатисфакции – оказался не менее горяч.

Александру того и надо было —посмотреть, как тот стоит у барьера. И бросил:

– Хоть сейчас готов к вашим услугам! – Но их примирили.

Несостоявшаяся дуэль с Федором Толстым (1826г.)

Александр Пушкин познакомился у драматурга Шаховского, «на чердаке», как называли у того в доме место для игры в карты, с Федором Толстым, по прозвищу «Американец», в 1819 году. Граф имел незавидную репутацию игрока и дуэлянта, в обществе о нем отзывались плохо, но молодой поэт заступался за него всякий раз, когда представлялся случай, – жизнь того, полная приключений, привлекала его. Хоть и был бретёр и картёжник, но – герой нескольких кампаний (включая Отечественную войну 1812 г.) и друг стихотворцев.

В молодые годы ему довелось участвовать в первой российской кругосветной экспедиции (1803—1806) на кораблях «Надежда» и «Нева» под командой И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского. Тогда он был поручиком Преображенского полка и кавалером российского посольства в Японию. Однако его за какие-то проступки, высадили на берег на Алеутских островах, и он был добирался из Аляски в Сибирь пешком, через замёрзший Берингов пролив.

В очередной раз, когда оба находились «на чердаке» и играли в карты, Александр заметил, что Толстой передергивает карты. Возмущенный, указал ему на то, что так нечестно. Игрок, посмотрев на него безразлично, как на насекомое, ответил:

– Я и сам за собой это замечаю, но не люблю, когда другие мне указывают…

Молодой поэт стал держаться от него подальше и их отношения сошли на нет. Но вскоре в Петербурге распространился слух, что Пушкина «высекли» в тайной канцелярии. Кондратий Рылеев, который якобы получил это сообщение из Москвы от Толстого-Американца, повторил сплетню в чьей-то светской гостиной. Графа он не нашел, а Рылеева на поединок он вызвал, уезжая в ссылку, так как до этого никак не мог застать в городе— находился в Батове, в имении тещи. Встретившись, наконец, они дрались на пистолетах. Рылеев выстрелил вверх, и то же самое сделал Пушкин. Рылеев признался Пушкину, что сообщение о том, что его якобы высекли в тайной канцелярии, ему прислал из Москвы Толстой-Американец.

Однако Александр сейчас уезжал. И единственный выход, чтобы спасти свою честь, он видел в дуэли с Толстым. Но как мог он её осуществить, находясь в Кишиневе, а Федор Толстой – в Москве?

Он написал на него эпиграмму. А чтобы она дошла до графа, его характеристику из рукописной эпиграммы поэт вставил в послание к «Чаадаеву», где назвал своего врага:

В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он – слава богу —
Только что картежный вор.

и отправил в печать в 1821 году – в Петербург.

По-видимому, эпиграмма до него дошла, раз он прислал ответ с этими презренными словами. Никогда он их не забудет!

Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало, —