Готика

Катриона с сыновьями ухаживала за садом, пользуясь небольшим сараем, в котором находились нужные инструменты и семена. Он был расположен на заднем дворе замка Виллар. Мальчики внимательно слушали рассказы матери, запоминая, как правильно ухаживать за землёй и растениями. Какая трава считалась сорняком, а какая была первым побегом будущего цветка.

Катриона искала лопатку, когда дверь от резкого порыва ветра захлопнулась, отрезав дорогу к свободе. Спустя пару мгновений сарай легко, словно вуаль, начало охватывать пламя. Происхождение его было неизвестно.

Увидев это, старший сын начал звать слуг, отца, но никто то ли не слышал, то ли не желал приходить на помощь. Увидев маленькое окошко, он попытался пролезть через него, но застрял. Огонь распространялся слишком быстро, будто ветер стал его другом и они создали всепоглощающий дуэт смерти. Катриона, увидев сына, приказала уходить и привести взрослых, но мальчик не мог оставить маму одну.

Наглотавшись дыма, он потерял сознание, а когда очнулся, спустя три дня, всё уже было кончено. Правая сторона тела была обмотана бинтами, огонь оставил клеймо на его коже, словно обещая вернуться и закончить то, что начал.

Анри не знал, что вторая картина, нарисованная им на заказ с фотографии, являлась своеобразной проверкой, ведь тот, кого он нарисовал, тоже умер. Откройся правда раньше, возможно, он не стал изображать свою жену, потому даже не подумал о том, что всё взаимосвязано. Каждый его рисунок убивал человека, запечатлённого на холсте.

Последняя смерть поставила конец на искусстве Анри. После смерти Катрионы, он впал в отчаяние, пытаясь спасти то, что осталось от его семьи, и пошёл на опрометчивый шаг, утаив тайну и заставив всех вокруг молчать о том, что сделал.

Люк, его хороший друг, чтобы показать Анри, что тот не виновен, заставил нарисовать свой портрет и умер через три месяца после того, как Анри отдал холст другу.

Анри оставил своего сына на попечение дворецкого и нянек, принявшись рисовать портрет. Он думал, это станет его последним творением. Хотел избавиться от проклятого дара, который забрал у него любимых.

Годы шли, его сын рос в тени бесконечной череды нянек и слуг, пока отец, закрывшись ото всех в своей мастерской, творил чудовищную картину. Он превратил искусство в нечто злое и осязаемое. Придал ему видимую форму, которой поклонялся. Чертежи его души, нарисованные на сотнях листах, были разбросаны по всей комнате. Анри не замечал ничего, ни с кем не разговаривал, будто хранил обет молчания, только бормотал себе под нос, сплетая слова в замысловатые пророчества.

В Ветхом Завете записано предупреждение о том, что нельзя человеку творить кумира и «никакого изображения того, что на небе – вверху, и что на земле – внизу, и что в воде – ниже земли». Ведь в этом есть нечто пугающее, в самой идее изображения чьего-то двойника, что должен быть уникальным и существовать в единственном экземпляре. Даже у самого светлого искусства всегда есть тёмная сторона. Потому что красота и совершенство не могут существовать одновременно и в жизни, и в искусстве.

Пролог

Иерихон

Квентин Вирмор – мой господин. Он же мой палач.

Ничего не знать о своём прошлом, где я родился, кто мои родители, этими вопросами я начал интересоваться лет в семь, но никто не давал никаких ответов. Кроме Квентина, рядом со мной никого не было. Я сидел в довольно большой комнате, заполненной множеством книг, а не игрушками. В то время я не понимал, что он со мной делал, но по мере взросления начал улавливать связь, которую создавал между нами Квентин.

Ноктюрна – наркотик, который, воздействуя на определённые участки мозга, подавляет волю человека, отключая его «я» и заставляя повиноваться приказам. В те моменты, когда Квентин вводил наркотик, смысл моего существования сводился к одному – любой ценой исполнить приказ. И я всегда шёл напролом, чтобы сделать всё и поразить цель.

Из записи, найденной нами с Тристаном:

«Вся прелесть вещества, содержащегося в ноктюрне – отсутствие привыкания. Никакой ломки, зависимости, но чем дольше препарат вводился в испытуемого, тем фиксирование и длительнее был результат. Основываясь на полученных данных, я решил провести испытание на человеке».

Основатели даже не догадывались о том, какую масштабную деятельность внедрил в стены Академии, Квентин Вирмор. Число испытуемых неизвестно, но чем дольше Квентин проводил времени за опытами, тем глубже погружался, жаждая сделать величайшее открытие. Или получить в свои руки совершенное оружие, которое будет защищать его ценой собственной жизни. Своеобразный живой щит из человеческой плоти и крови.

Все отмеченные сильные стороны, такие как: пониженный болевой порог, отсутствие страха, чистый разум, не остановили его, когда под влиянием ноктюрны Квентин видел изменения в поведении испытуемых. Самым основным провалом было изменение сознания человека. Все, кого он испытывал до меня, попросту сходили с ума, под влиянием наркотика. Поэтому Квентин пошёл дальше и решил провести эксперимент с чистого листа, выбрав для этого невинную душу, маленького мальчика.

Задания Квентина Вирмора были самыми разнообразными, словно я своеобразная пешка, цирковая собачка, которой можно приказать всё что угодно, и она сделает. Кражи редких камней, подмена документов, выслеживание нужных ему людей, пытки, без нанесения телесных повреждений, без крови. Он научил меня, как с помощью всего нескольких болевых точек, находящихся на теле у каждого человека, добиться нужного результата.

Первое своё убийство я совершил, когда мне было шестнадцать лет. Самое гадкое в том, что Квентин не желал стереть мне память. Он хотел, чтобы я помнил о каждом крике своей жертвы. О том, как наносил удары, позволяя крови стекать по телу и впитываться в землю. Я ненавидел его за каждую минуту, которую провёл в маленькой квартирке, пока не удостоверился, что моя цель мертва.

Иногда я помнил задания, которые выполнял и жалел о том, что не могу забыть. Не всегда то были убийства, чаще пытки, чтобы добыть нужную информацию. И я был чертовски хорош в добывании фактов, которые потом приносил Квентину, после чего он велел забыть о задании, стирая мои воспоминания одним лишь словом.

Переломный момент всей этой адской жизни наступил, когда на очередном совете основателей, Тристан добавил ноктюрну в еду, что подавали на ужине. После того вечера всё полетело в самое пекло. Тристан дождался нужного момента, и когда пришло время, задал единственный вопрос своему отцу, которому пришлось ответить правдой, так как он испытал на себе тот яд, что вводил в мои вены. Основатели, не подозревающие о том, что творилось у них под носом, заключили Квентина под стражу, и каждый понимал исход той битвы. Но никто не думал, что Квентину удастся сбежать.

В ту ночь, когда должно было восторжествовать правосудие, я пил горький яд поражения. Каждый чёртов день тоска глодала меня изнутри, как червь. Я пытался следовать плану Тристана, но Квентин пропал, будто его никогда и не существовало. Даже влияния основателей, желающих отомстить за предательство, было недостаточным, чтобы найти Квентина Вирмора. Не было никаких улик, оснований или сдвигов.

Последний шаг, который позволил себе сделать Квентин, обернулся катастрофой для каждого, кого я любил. В моей голове выстроился коридор с ровными прямыми стенами и чёткими углами, был только я и моя цель, больше ничего, никаких промежуточных мыслей.

Я стал зверем, что выслеживает свою добычу. Играл без правил, когда оставил ей записку и ждал, притаившись за толстым стволом дерева. Я вдыхал аромат ночи, густой запах сырой земли. Капли дождя с деревьев падали на кожу, впитывались в ткань, заставляя тело шипеть, будто я в лихорадке. Кровавая луна взошла и заняла центральное место на небосводе. На небе не было ни одного облака, только бордовый смог. Лучи от лунного света, преломляясь, падали на землю, разукрашивая всё вокруг багрянцем. Ярым, злым, недобрым.

Для Медеи в том не было ничего необычного. Она не чувствовала злой аромат, что струился, вился вокруг её тела, завлекая в воронку моих замыслов. Я помнил приказ, словно он до сих пор стоял позади и нашёптывал на ухо:

– Лиши её жизни. Тебе не в первый раз марать руки в крови, но эта жертва будет для тебя наиболее трудной. Посмотрим, сломаешься ли ты, Иерихон.

А потом вспышкой яркой сгорающей звёзды, промелькнул всё тот же голос, что вызывал внутри ледяную ярость, смешанную с толикой страха. Да, я боялся его всегда. С самого детства.

– Она слишком крепко захватила твои чувства, и это нужно исправить. Девочка держит тебя на невидимом поводке, мешая мне управлять тобой. Как только ты вырежешь её из своей души, полностью станешь моим.

В воздухе пронеслось нечто зловещее. Над головой вспорхнула птица, скорей всего тот огромный чёрно-синий ворон, что по пятам следовал за Медеей. Вспышка той угасающей звезды, как и воспоминание о разговоре, потускнело, и тут же стёрлось из памяти. В венах бурлил поток приказа, раскалённой лавой бежал по кровотоку, стучал ярмом в сердце, когда я снова нашёл свою цель.

Сегодня я не скрывал своё лицо, помнил о приказе. Я ступал бесшумно, слишком хорошо знал местность. Болота, за академией, опасное место, если не знаешь его. Для Медеи, которая родилась в Шартре, они были также опасны, но не из-за незнания, а опасности, которую я представлял.

– Иерихон, – тихо выдохнула, когда я появился в пределах её видимости. – Зачем ты назначил встречу? Что произошло?

Глядя в её большие глаза, я так и не вспомнил нашего прошлого, только приказ, с каждым словом ядовитым шипом вонзавшийся в мой мозг.

Проигнорировав вопрос, подошёл к ней, прижав к стволу дуба, знал, она позволит. Склонился, намотав на палец локон золотых волос. Потянул. Наши глаза столкнулись, но Медея не стала больше задавать вопросов, она увидела правду. Поняла, сейчас перед ней кто-то другой. Хищник, в облике человека.

Полночь скоро наступит, а с ней и то, что предначертано. Я не смогу противиться, как бы не старался, хоть особого желания и не было. Во мне вообще ничего не осталось, только воля другого человека. Того, кто с самого детства управлял моей жизнью. Диктовал правила. Наказывал и никогда не поощрял.

Медея приоткрыла губы, пытаясь выдохнуть мольбу? Новый вопрос? Но я не позволил, зажав её рот своей ладонью. Склонился, припечатав к острой коре дерева, и пытался вспомнить слова, которые нас связали однажды, прикосновения, но ничего не было.

Медленно скользнул рукой к горлу, надавил. Медея вскрикнула и попыталась оттолкнуть, но моё тело скала, которой никто не в силах помешать достичь цели. Медленно, слишком мучительно, сдавливал руку на хрупкой шее, читая в травянисто-зелёных глазах безотчётный страх. Она била меня своими маленькими кулачками, пытаясь ослабить давление руки на трахею, но я был неподвижен. Те попытки казались, смешными, пока я не увидел, как Медея закатывает глаза. Отпустив её, отступил на шаг, слыша прерывистое дыхание. Медея держалась за горло, когда подняла полный боли взгляд и встретилась с моим – пустым.

– Он послал тебя, – не вопрос, утверждение. Её голос сорвался, стал шершавым, словно необработанный алмаз. – Убить меня, значит освободить тебя. Ты слишком привязался ко мне, правда, Иерихон?

То, с какой агонией она произнесла моё имя, кольнуло больно, прямо там, за рёбрами, но тут же унеслось прочь. Это заставило меня зарычать и сделать шаг вперёд. Я поднял руки, намереваясь снова найти то место на шее, где билась тонкой нитью вена, но Медея опередила меня. Выждав момент, она вскинула руку, в которой был зажат камень, и полоснула по коже. Я не почувствовал боли, но уставился на алую струйку, окрасившую мою руку в багряный цвет.

Это так увлекло, что не заметил, как Медея выскользнула из моего поля зрения и сбежала. Развернувшись, смотрел на её попытки скрыться, понимая, что этого не произойдёт, и где-то глубоко так далеко, в самой тёмной части души, билась робкая мысль, чтобы у неё получилось. Она может попытаться, но я не отпущу.

Губы скривила злая усмешка, когда увидел траекторию побега. Болота. Медея выбрала неправильное направление. Возможно, выбрав путь к северу, ей удалось бы сбежать, но теперь не осталось ни единого шанса.

Не спеша, последовал за её ароматом страха. Он нёс в себе запах сырой земли, немного перепревшей, удушающей. Тихие шорохи шагов отдавались гулкими ударами в моих ушах. Тусклый, едва различимый вой волка в кровавую ночь, обещал смерть. Это то, во что верили все жители Шартре. Но они даже не подозревали, что предстоящая ночь обернётся кровавым рассветом.

Я видел, как её шаги замедляются. Медея попала в болото и отчаянно пыталась выбраться, но чем больше предпринимала попыток, тем сложнее удавалось вытащить ногу и переставить в поисках спасительного островка.

– Твоя попытка провалилась, – грубым, безэмоциональным голосом, выдал своё присутствие.

Медея замерла, бросив попытки выбраться из коварных силков болота, и оглянулась. Страх в её взгляде пробежал по мне взволнованной судорогой.

– Я всегда верила тебе, Иерихон, и сейчас могу сказать одно, я верю. Ты сможешь преодолеть туман в голове и…

Мой злобный хохот разрезал её слова, безжалостным лицемерием. Она не была готова к такому повороту, и даже не представляла всё, что есть в моей голове – громким набатом звучащий приказ Квентина.

– Твоя вера рассыплется в прах, как только я приведу в действие свой план.

Поскольку моя жертва была обездвижена и могла только стоять, я подошёл так же, как она, утопая в болоте, и замер, позволив красным лунным бликам окрасить тот момент. Медея вскинула руку, и я ожидал удара, но вместо боли, меня настигла нежность. То, с какой любовью она провела по щеке, заставило сердце громко удариться о рёбра.