Владимир Набоков. Русские романы

Еще душе скитаться надо.
Но если ты – моя судьба…[82 - Набоков В. Стихи. Указ. соч. С. 107.]

Работа на ферме вернула Владимира к жизни. Он собирал черешни, абрикосы, персики, работал в поле, пил дешевое вино с другими рабочими, плавал в реке, загорал, ловил бабочек, когда выдавались свободные часы, и писал. Он подружился с Соломоном Крымом. Ему дали отдельную комнату, и он написал стихотворную драму «Дедушка».

Действие в ней происходит в 1816 году во Франции. В дом к зажиточному крестьянину заходит прохожий и просит разрешения укрыться от дождя. Он оказывается беглым аристократом, который недавно вернулся на родину и живет у брата в соседнем замке. Он рассказывает, как во времена революции в 20-летнем возрасте был приговорен к смерти Трибуналом «за то ли, / что пудрил волосы, иль за приставку / пред именем моим…»[83 - Набоков В. Дедушка. Драма в одном действии // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. Т. 1. С. 700.]. Центральным событием пьесы становится его подробный рассказ о казни, в роковой момент которой вспыхивает пожар, и благодаря ему приговоренному удается бежать. Он оставляет Францию и бродит по миру, «пока над ней холодный Робеспьер»[84 - Там же. С. 702.] и «Корсиканец» правили. «Но нелегко жилось мне на чужбине»[85 - Там же.], – рассказывает герой.

В заключение оказывается, что хозяева прежде пригрели у себя в доме полоумного старика. Странник узнает в нем своего палача. А палач – свою сбежавшую жертву. Старый палач пытается занести над героем топор, довести казнь до конца, но в схватке умирает.

Эта тема – повторной встречи палача и жертвы – еще раз появляется в творчестве Набокова в рассказе «Бритва», опубликованном 19 февраля 1926 года в газете «Руль». Дело происходит в берлинском парикмахерском салоне, где работает русский эмигрант Иванов, бывший военный, для которого «ножницы да бритва, несомненно, холодные оружия»[86 - Набоков В. Бритва // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. Т. 2. С. 528.] и их «постоянный металлический трепет»[87 - Там же.] приятен его душе. В один прекрасный день в кресло к нему садится клиент. В этом человеке Иванов узнает своего бывшего следователя. Он намыливает лицо клиенту и, предупредив, что может зарезать его, начинает брить и вспоминать их прошлую встречу. Страх настолько овладевает клиентом, что когда сеанс благополучно заканчивается, он не в состоянии двинуться с места. Страх превращает для него акт бритья в казнь.

Тема казни у Набокова появляется сначала в варианте повторной встречи с палачом, своеобразного реванша жертвы, но далее найдет отдельное художественное воплощение в романах «Отчаяние», «Приглашение на казнь», «Дар» и в некоторых рассказах.

В стихотворении 1927 года «Расстрел» казнь описана как неминуемое наказание за возвращение на родину. Но герой готов принять его ради нескольких минут жизни на родной земле:

Бывают ночи: только лягу,
В Россию поплывет кровать;
И вот ведут меня к оврагу,
Ведут к оврагу убивать.
…………………………….
Оцепенелого сознанья
Коснется тиканье часов,
Благополучного изгнанья
Я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,
Чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
И весь в черемухе овраг[88 - Набоков В. Стихи. Указ. соч. С. 196.].

Финальные строки набоковского стихотворения перепевают блоковские: «Ночь, ледяная рябь канала, / Аптека, улица, фонарь»[89 - Блок А. Ночь, улица, фонарь, аптека… // Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. М.: Наука, 1997. Т. 3, С. 23.] и отчасти повторяют рамочную конструкцию стихотворения – и тем самым вносят петербургский смысл в образ родины.

В конце июня 1923 года «Руль» опубликовал новое стихотворение В. Сирина «Встреча», где Вера Слоним, давно следившая за его стихами, легко узнала себя. Они обменялись письмами. Вера печатала в «Руле» свои переводы, в частности рассказ «Безмолвие» Э. По. Когда Набоков в августе вернулся в Берлин, они встретились.

Вера была еврейка. Она родилась 5 января 1902 года в Петербурге. Отец ее, Евсей Лазаревич Слоним, был адвокат, которому пришлось оставить адвокатскую практику, ибо он отказался креститься. Он занялся экспортом леса, но во время революции потерял все свое состояние. Семья бежала в Киев, потом в Одессу, а оттуда в Крым. Отсюда они эвакуировались на канадском судне накануне окончательного падения Крыма. В Берлине отец Веры вновь занялся бизнесом, но к 1924 году из-за инфляции снова потерял все свои деньги.

У Веры Евсеевны не было университетского образования, но она знала иностранные языки, переводила, была хорошо образована, знала очень много стихов наизусть и каждую строчку, написанную Набоковым. Вера обладала прекрасным чувством юмора, что Владимир высоко ценил, и так же, как он, умела восхищаться миром, замечать его детали и мелочи. Она была скрытным и сдержанным человеком, с сильной волей, подозрительной, не терпела жестокости и пошлости и судила о людях строго. В свою личную жизнь Вера никого не допускала.

Вера и Владимир стали встречаться. Пока Елена Ивановна жила в Берлине, Вера ни разу не пришла к ним в дом. Вечерний Берлин стал их пейзажем. Владимир много писал. И писал замечательно. Он стал называть себя «поэтом прозы». Тогда, в 1923 году, появились рассказы «Звуки», «Удар крыла», «Боги», «Говорят по-русски». В его репертуарном портфеле уже были пьесы: «Смерть», «Дедушка», «Полюс», «Трагедия господина Морна».

В марте 1924 года у «Руля» появилось воскресное приложение «Наш мир», где Владимир печатал свои стихи и крестословицы.

Для русского кабаре «Карусель» в Берлине, а точнее, для его одноименного журнала, он по-английски написал стихотворение «Русская песня» и два коротких эссе: «Смех и сны» и «Расписное дерево». А для кабаре «Синяя птица» вместе с писателем-эмигрантом Иваном Лукашем они написали сценарий пантомимы «Вода жизни» и сценарий для балета «Кавалер лунного света» на музыку Александра Илюшина. Следующий их номер назывался «Китайские ширмы».

В те годы в Берлине и в Париже были очень популярны поэтические вечера и чтения, которые устраивались в частных домах. Сирин читал в доме у Владимира и Раисы Татариновых стихи, в доме у И. Гессена – «Трагедию господина Морна», в кафе Леон, где собирался Литературный клуб во главе с Юлием Айхенвальдом, – стихи и рассказы.

В 1924 году Набоков написал трогательный рассказ о карлике – «Картофельный эльф», где впервые появляется персонаж фокусник и идея произведения искусства как своеобразного фокуса. Сам карлик – естественный фокус творения, облик его хранит тайну игры природных сил. И рассказ о нем, который в финале сворачивается в трюк иллюзиониста, построен по подобию фокуса.

Тем временем Вера нашла ему комнату в немецком пансионе прямо за углом от дома, где она жила с родителями на Траутенауштрассе 6. Набоков не любил Берлин, но понимал, что осел в нем. Вера, возможность писать для кабаре, «Руль», где он регулярно печатался… И еще он продолжал бегать по урокам, потому что денег все равно не хватало.

В середине февраля 1925 года образовалось литературно-издательское объединение «Арзамас», в числе его членов были Ю. Айхенвальд, И. Лукаш и В. Сирин. А через неделю с большим успехом прошла премьера балета Лукаша и Сирина «Кавалер лунного света».

15 апреля 1925 года Вера и Владимир сочетались браком в берлинской мэрии. Вечером на ужине у Слонимов Вера просто сказала, что они сегодня поженились.

Вера стала Набокову верной и преданной женой. Свою жизнь она посвятила мужу. Разделила с ним все трудности жизни, была его секретарем, вела все его дела, помнила все его тексты и, понимая, что ее муж – гений, служила ему верой и правдой. Набоков посвятил ей все свои романы, кроме одного, «Дара», посвященного матери (правда, его английский вариант посвящен Вере). Владимир, который видел в датах судьбоносные знаки, выбрал, видимо, день бракосочетания не случайно. Ровно 6 лет назад в этот день он покинул Россию. Брак с Верой означал обретение любви и близкого по духу, преданного ему человека. Так оно и вышло. Они прожили вместе более полувека, у них никогда не было своего дома, но зато у них был союз, который позволил Набокову стать великим, уникальным писателем и выйти победителем из самых сложных испытаний.

Первым семейным жильем Набоковых были две комнаты на Луитпольдштрассе 13. Они всю жизнь спали в разных комнатах, из-за бессонницы Владимира и из-за его склонности работать ночами, выкуривая пачки папирос. Тогда же, весной 1925 года, он начал писать свой первый роман. Первоначальное его название было «Счастье», но Набоков вскоре отказался и от названия, и от первоначального замысла.

В итоге роман был назван «Машенька». Набоков говорил, что он – самый автобиографический. В этом произведении писатель рассказал о своей первой любви – Люсе (Валентине) Шульгиной. Образ девушки невольно смыкается с образом родины, райских парков и лесов, в которых прошли детство и юность героя и автора и в которых расцвела его любовь к Машеньке. Это первое крупное произведение В. Сирина, как будто бы непретенциозное, незамысловатое, легко доступное широкому кругу читателей, на самом деле было изысканно выстроенным, с богатой системой литературных реминисценций и аллюзий, сложной внутренней структурой и совершенно оригинальной лирической тональностью (подробный анализ романа см. во второй главе). Критика встретила произведение благожелательно, но разглядела его плохо. Одни увидели в нем «добротную социально-бытовую повесть из эмигрантской жизни», другие отнесли его к «неотургенизму».

Публицист и общественный деятель А. С. Изгоев (наст. фамилия А. С. Ланде) в своей рецензии, опубликованной в «Руле», упрекал героя романа Ганина за то, что он «растратил все свои силы на мечтание о Машеньке»[90 - Изгоев А. С. Мечта и бессилие // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.: НЛО, 2000. С. 29.], и припоминал тургеневскую «Асю» и написанную по ее поводу «Н. Г. Чернышевским статью “Русский человек на rendez-vous”! За 70 лет этот национальный облик русского интеллигента все еще не изменился, несмотря на революцию. А пора бы!»[91 - Изгоев А. С. Мечта и бессилие // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.: НЛО, 2000. С. 57.] – восклицал разочарованно Изгоев. Критик и литературовед, профессор К. В. Мочульский в «Звене» корил автора, что «в романе […], написанном с литературным умением, есть какая-то дряхлость»[92 - Мочульский К. Роман В. Сирина // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 31.]. Журналист и писатель М. Осоргин в «Современных записках» утверждал: «“Машенька” написана с редкой простотой и хорошим литературным языком. На отдельных спорных или неудачных выражениях (вроде: “и с пронзительным содроганием стыда я понял” и пр.) решительно не стоит останавливаться»[93 - Осоргин М. «Машенька». Берлин: Слово, 1926 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 33.]. Но в целом роман был принят хорошо, и это был успех.

В том же 1925 году, едва вчерне закончив «Машеньку», Набоков написал рассказ «Возвращение Чорба». Содержание его сводится к описанию возвращения героя из полугодового свадебного путешествия в город, в котором он встретил свою жену и обвенчался с ней. Чорб приезжает один, потому что жена его погибла в Ницце, дотронувшись до электрического провода рукой. Он повторяет их маршрут в обратном направлении, собирая, как из элементов мозаики, из деталей внешнего мира, отмеченных женой, ее образ. Вернувшись в город, он останавливается в дешевой, дурного пошиба гостинице, расположенной за углом городской оперы, в том же номере, где они с женой провели первую после свадьбы ночь. Чорб приводит в номер проститутку, не глядя на нее, ложится к стене и засыпает, но вскоре внезапно просыпается: «Он проснулся среди ночи, повернулся на бок и увидел жену свою, лежащую рядом с ним. Он крикнул ужасно, всем животом. Белая женская тень соскочила с постели. Когда она, вся дрожа, зажгла свет, – Чорб сидел в спутанных простынях, спиной к стене, и сквозь растопыренные пальцы сумасшедшим блеском горел один глаз. Потом он медленно открыл лицо, медленно узнал женщину […] И Чорб облегченно вздохнул и понял, что искус кончен»[94 - Набоков В. Возвращение Чорба // Набоков В. Возвращение Чорба. Рассказы и стихи. Ардис: Анн Арбор, 1976. С. 15.].

Накануне этой сцены проститутка, прежде чем лечь в постель, подходит к окну и видит здание оперы: «…в бархатной бездне улицы виден был угол оперы, черное плечо каменного Орфея…»[95 - Набоков В. Там же. С. 14.] Упоминание в рассказе Орфея не случайно. Безусловно, миф о певце и музыканте, чье искусство завораживало диких зверей и сдвигало скалы, – важный референтный текст рассказа, точнее даже не сам миф, а опера, написанная по его мотивам.

Указания на сближения с ней рассказа встречаются в повествовании многократно. Миф об Орфее, поэте и музыканте, фактически символизирует оперное искусство, и этот сюжет был многократно воспроизведен в европейской музыке: на него написаны оперы К. Монтеверди, Х. Глюка, Й. Гайдна, Г. Ф. Телемана, Х. Каннабиха и даже художника Оскара Кокошки. Г. Берлиоз создал кантату «Смерть Орфея», Ф. Лист – симфоническую поэму, Ф. Шуберт – песню, И. Стравинский – балет и т. д. Список этот можно продолжить. Какую же оперу имел в виду Набоков? Как показало изучение репертуара Берлинского государственного оперного театра, в период, совпадающий с написанием Набоковым рассказа, на его сцене шла, пожалуй, самая известная и самая красивая опера об Орфее и Эвридике – Х. Глюка. При сопоставлении оперного либретто и рассказа заметно, что повествование развивается по композиционному плану оперы. Так, например, в рассказе, как и в опере, действие начинается уже после гибели возлюбленной жены. Но чем же объясняется желание автора следовать именно оперному образцу? Ответ кроется в развязке: если в мифе Орфею не удается вызволить Эвридику из царства мертвых, то в опере Глюка, как и в первых операх на тему Орфея, финал счастливый: боги возвращают ему Эвридику и даруют ей жизнь. По этой причине Чорб и выбирает оперный маршрут Орфея.

Реконструкция ориентации рассказа на миф об Орфее обнаруживает раннее проявление одной из важнейших художественных тенденций набоковской прозы – нарушение границы между реальностью и искусством. На этом принципе будет построен и его роман «Подвиг».

Писание художественных текстов молодой Набоков весьма удачно сочетал с трудом для заработка. Кроме частных уроков английского и французского, он стал своего рода гувернером двух юношей из богатых семей: Александра Зака и Сергея Каплана. Сводилось эта работа не только к преподаванию языков, но и бокса, тенниса, совместным поездкам со своими подопечными на разные курорты. Иногда они отправлялись в поездки вместе с Верой. В этот период Владимир зарабатывал достаточно, чтобы помогать матери. Елена Ивановна несколько раз приезжала в Берлин. И Вера с Владимиром ездили в Прагу.

В Берлине у Набокова сложился круг друзей: Иван Лукаш с женой (но они уехали в 1925 году в Ригу), Михаил Каминка, сын Августа Каминки, старого друга отца Владимира, а также сестра Михаила Елена и ее муж Николай Яковлев, возглавлявший русскую гимназию в Берлине, тонкий знаток русской литературы, а также Георгий Гессен, сын Иосифа Гессена – редактора «Руля», прекрасный спортсмен и шахматист, сохранивший дружбу с Набоковым на долгие годы. В круг их знакомых входили Раиса и Владимир Татариновы, он писал в «Руле» статьи на темы науки, она, юрист по образованию, работала во французском посольстве в Берлине. В 1925 году Раиса Татаринова и Юлий Айхенвальд организовали литературный кружок, в нем участвовал и Набоков. Кружок собирался по два раза в месяц и просуществовал вплоть до 1933 года. Первое выступление Набокова в нем было посвящено красоте спорта и искусству бокса.

В 1926 году гувернерство Набокова закончилось. Ему нужно было искать новые источники заработка. Он стал писать рецензии для «Руля». За три последующих года отрецензировал более тридцати поэтических сборников. Критик он был строгий.

Писал он постоянно: рассказы, стихи, «Университетскую поэму», пьесу «Человек из СССР», которая с успехом была поставлена режиссером Ю. Офросимовым в театре «Группа».

В пожилом возрасте Набоков любил говорить о том, что в Берлине вел одинокую жизнь и чуждался всяких кружков и собраний. Но на самом деле в молодости в Берлине он с большой охотой и энтузиазмом принимал участие в литературной жизни русской колонии. На вечере Союза писателей была поставлена пьеса Н. Н. Евреинова «Самое главное», и Владимир исполнял роль самого Н. Н. Евреинова. Несколько ранее на другом вечере Союза писателей, где был устроен шуточный суд над героем «Крейцеровой сонаты» Л. Толстого, Набоков изображал Позднышева и придумал для него довольно оригинальную речь, объясняющую совершенное им убийство жены. Он часто выступал с чтением своих произведений на заседаниях Союза русских журналистов и литераторов, в кружке Татариновой и Айхенвальда, новой литературной группы «На чердаке», в которую входил Юрий Офросимов, и даже участвовал в жюри, отбирающем претенденток на звание Королевы русской колонии 1928 года.

В январе 1928 года Набоков засел за новый роман. Назывался он «Король, дама, валет». Но пока он сочинял его, неожиданно «оживился» первый. Ранней весной Набоков подписал договор с одной из главных германских газет «Vossische Zeitung» о переводе «Машеньки» на немецкий. Газета эта, наравне с еще дюжиной газет и журналов, издавалась крупнейшим в Германии издательским домом Улльштейнов, во главе которого стояли пять братьев. В его систему входило и русское издательство «Слово», половиной акций которого владел дом Улльштейнов. И. В. Гессен в своих воспоминаниях с восторгом описывает мощную организацию этого издательского и газетного концерна.

Второй роман Набокова был написан на немецком материале и представлял собой тонкую пародию, выстроенную оригинально и неожиданно (об этом романе см. главу «Роман-вальс»). В «Руле» рецензию на него написал Ю. Айхенвальд: «…“Король, дама, валет”, при всех наших оговорках, представляет собою солнечными лучами дарования пронизанное, в высшей степени оригинальное художественное произведение – картину высокого мастерства»[96 - Айхенвальд Ю. «Король, дама, валет». Берлин: Слово, 1928 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 40.], – заявлял критик. Его рецензия была лучшей. Роман вышел в сентябре 1928 года, и ровно через месяц издательский дом Улльштейнов подписал с Набоковым договор о правах на немецкое издание «Короля, дамы, валета».

Летом 1928 года Вера потеряла отца и мать. Она взяла на себя долги, которые остались после их продолжительного лечения. Вера устроилась на дополнительную работу в контору торгового атташе при французском посольстве и поступила на курсы секретарей, чтобы овладеть немецкой стенографией, что ей очень пригодилось в будущем.

Но получив деньги за немецкий перевод второго романа, Набоковы в начале февраля 1929 года расплатились с долгами и укатили в Париж. Пробыв там пару дней и встретившись с Глебом Струве, они поехали в Перпиньян и дальше в Восточные Пиренеи ловить бабочек. Никаких практических соображений у них никогда не было, и они никогда не задумывались о завтрашнем дне. Они остановились в четырех километрах от испанской границы в Ле-Булу, курортном городке, известном своими лечебными водами. Здесь Вера под руководством мужа впервые отправилась на охоту за бабочками. Немного погодя Набоковы переехали в Сора. Они пробыли в Восточных Пиренеях до начала лета и только в конце июня вернулись в Берлин. Владимир был доволен, он собрал прекрасную коллекцию бабочек. На оставшиеся от поездки деньги они с Верой приобрели небольшой участок земли, с березами и кусочком пляжа, в Кольберге и собирались построить там скромный домик. В июле они даже переехали в Кольберг. Владимир писал «Защиту Лужина», которую начал еще в Ле-Булу. Большую часть времени они проводили на озере. К ним приезжали из Берлина друзья. Все складывалось обнадеживающе. Рассказ Набокова «Бахман» был напечатан в газете «Vossische Zeitung», а в издательстве «Слово» вышел его сборник «Возвращение Чорба», под одной обложкой объединивший прозу и стихи.

Завершая роман «Защита Лужина», Набоков раздумывал, где его напечатать. Он обратился в «Современные записки», чья редакция была в Париже. Это был солидный литературно-общественный журнал, основанный в 1920 году и издававшийся вплоть до 1940 года. Всего вышло 70 номеров. Сирин уже печатал там стихи в 1921 и 1922 годах, а в 1927 году – «Университетскую поэму» и рассказ «Ужас». С 1929 года в журнале будут напечатаны семь романов Сирина.

Начиная с «Защиты Лужина» Владимир Сирин стал новым русским звездным писателем. Вот как вспоминала о своем впечатлении от чтения этого произведения Нина Берберова: «Огромный, зрелый, сложный современный писатель был передо мной, огромный русский писатель, как Феникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование отныне получило смысл. Все мое поколение было оправдано»[97 - Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М.: Согласие, 1996. С. 370–371.].

Роман был напечатан в 1929–1930 годах в №№ 40–42 «Современных записок» и также в 1930 году вышел отдельной книжкой в берлинском издательстве «Слово». Отзывы на него появились в большинстве эмигрантских газет и журналов. Но среди восторженных отчетливо звучали и голоса врагов. «“Защита Лужина” – вещь западная, европейская, скорее всего французская»[98 - Адамович Г. О «Защите Лужина» // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 55–56.], – писал в газете «Последние новости» злобный гонитель Набокова Георгий Адамович, средней руки поэт и ядовитый критик, которого Сирин выведет в «Даре» в образе критика Христофора Мортуса. «Роман написан безукоризненно чистым, вольно льющимся и вместе с тем своеобразным, одному автору принадлежащим языком»[99 - Савельев А. Современные записки, книга 40 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 57.], – хвалил критик А. Савельев (Савелий Шерман) в «Руле»; «Роман рассудочен и довольно искусственен по стилю и замыслу. Он чуть-чуть “воняет литературой”, как выражается Тургенев»[100 - Адамович Г. Современные записки 2, книга 40 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 57.], – заявлял Г. Адамович в «Иллюстрированной России». Собственно, ему, Адамовичу, удалось все-таки отправить в будущее свою отравленную стрелу о «нерусскости» прозы Набокова, об ее искусственности, «сделанности». Сам Набоков в предисловии к переводу романа на английский, через 35 лет после его появления, писал: «Из всех моих написанных по-русски книг “Защита Лужина” заключает и излучает больше всего “тепла”, – что может показаться странным, если принять, до какой степени шахматная игра почитается отвлеченной. Так или иначе, именно Лужин полюбился даже тем, кто ничего не смыслит в шахматах или попросту терпеть не может всех других моих книг»[101 - Набоков В. Предисловие к английскому переводу романа «Защита Лужина» («The Defense») // Владимир Набоков: Pro et contra. СПб: изд. Русского Христианского гуманитарного института, 1997. С. 54.].

Набоков в свой берлинский и парижский период всегда с удовольствием выступал с чтением своих произведений. Так, 27 февраля 1930 года он читал главу из повести «Соглядатай» в кафе Шмидта, на вечере, организованном Союзом русских писателей, а в кружке Айхенвальда прочел свою статью о советской литературе «Торжество добродетели».

В мае 1930-го Набоков начал писать новый роман. Первое его название, «Воплощение», уступило место «Золотому веку», а потом писатель остановился на «Подвиге». Тем временем Берлин переживал депрессию. Но Вере все-таки удалось устроиться секретаршей в контору, и они оба давали уроки французского, только денег все равно стало катастрофически не хватать. За книги, которые выходили на русском, платили гроши, «Рулю» грозил крах.

В Берлине побывал фактический редактор журнала «Современные записки» И. И. Фондаминский, как писал о нем Набоков, «святой, героический человек, сделавший для русской эмигрантской литературы больше, чем кто бы то ни было, и умерший в немецкой тюрьме»[102 - Набоков В. Память, говори. Указ. соч. С. 564.]. Фондаминский был душой журнала. Услышав, что Набоков работает над новым романом, тут же предложил купить его. Черновой вариант «Подвига» был завершен в конце октября, а в 1931–1932 годах появился в «Современных записках», в №№ 45–48. В критике произведение хвалили, но не скрывали своего недоумения по поводу его странной и таинственной развязки. Я приглашаю читателя к главе под названием «Кросс-жанр», посвященной «Подвигу».