Необитаемое сердце Северины

– Видела. В книжке. Называется общая биология. У него есть глаза, жабры и хвост.

– Хвост?.. – Любава схватила себя рукой за горло.

– Я не смогу, – помотала головой Северина. – Это же не опухоль, не нарыв. Это же... не рассосется... Я не знаю, что с таким делать!

Любава со стула сползла на пол и пошла на коленях к Северине.

– А ты с ним поговори. Как ты говоришь с болезнью? Скажи, пусть уходит, раз он не нужен этой дуре. А то ведь соскребут его. А ты... знаешь что, посмотри сначала, ладно? – уговаривала она девочку, гладя ее ладонью по спине. – А как посмотришь, так сама и реши, ладно? Нет – так нет. Посмотри, заодно и узнаешь, правильно ли в книжке нарисовано, а?

– Да что я – насквозь вижу что ли? – невольно улыбнулась Северина. – Я это чувствую... нет, не могу объяснить!

– А я тебе любую книжку привезу. У нас, знаешь что?.. У нас на свалку скинули целых два самосвала добра после пожара. А там книжки старинные есть, некоторые совсем чуток обгорели. Я ведь не особо читаю, а отгребла несколько. Ничего, что без обложек, там люди изображены в разрезах и надписи медицинские, как чего называется. А год, знаешь какой? Тыща восемьсот пятьдесят пятый!

– Тогда уже были книжки? – поразилась Северина.

– Так я позову Шурочку? – встала с пола Любава.

* * *

Шурочка вошла бесшумно и застыла у порога. Полненькая, ладная, хоть и невысокая, беленькая, с чистыми глазами, на все готовая. Такая она стояла отчаянно готовая, что Северина сразу почувствовала себя старше и умней.

– Садись, – сказала, – не стой у порога. У порога и у черта два рога.

– Я помню, – улыбнулась Шурочка. – Так Солодуха говорит: «А под иконой в избе его не видно нигде». Ты, это... Ты не думай, я не злая. Просто выбраться хочу, пожить сытно с добрым мужиком. Ты только глянь, есть там чего, а то я к врачу идти боюсь – сразу поставит на учет по беременности, если залетела... У нас ведь на заводе и к врачу этому лишний раз не сходишь – а ну как все узнают?..

– Ты что, сама не чувствуешь?.. – удивилась Северина.

– Нет, – ответила Шурочка. – Я только боюсь, что у меня месячных нет, а чувствовать – не чувствую, – она вдруг решительно шагнула к столу, задирая на ходу свитер вверх, к подбородку.

Северина увидела надвигающийся на нее пупок и – само собой как-то вышло – положила на него руку. Закрыла ладошкой. И Северину озарило. Как будто изнутри светом обожгло. Первый раз она вдруг поняла, что умеет. До этого – с животными и старухами – вроде игры было. От жара внутри Северина задохнулась, руку отняла и забилась в угол. Села, скорчившись, на пол, зашибленная своей причастностью к божьему промыслу. Шурочка испугалась, бросилась к девочке, хотела ее приласкать, успокоить, что сама все решит, а Северина голову подняла, Шурочка и отшатнулась. Смотрела Северина сквозь нее далеко-далеко, совсем чужая и потрясенная.

– Чего там?.. – шепотом спросила Шурочка.

– Ничего, – тоже шепотом ответила Северина. – Там не человек еще был. А теперь – ничего...

– Не человек? – Шурочка стала на коленки, вглядываясь в пустые глаза девочки. – А кто? – спросила она с ужасом.

– Такое... с ноготь, еще даже без сердца. Значит, не больше трех недель. Так в учебнике было написано. Сердце – после четырех недель.

Дверь в комнату открылась. Вошла Армия. Отстранив Шурочку, силой подняла Северину за руку и приказала:

– А ну, марш домой! Загостилась тут.

– Даже сердца еще не было, и глаз не было!.. – возбужденно объясняла Северина. – Не больше сантиметра!

– Домой! – подтолкнула ее к двери Армия.

Любава быстро накинула на девочку ватник и платок. Вывела ее на крыльцо. Вернувшись, стала перед Армией – руки в боки. Шурочка с Елкой быстренько ушли в дальнюю комнату.

Женщины стояли друг перед другом минуты две. Армия, стиснув зубы, внимательно изучала лицо Любавы – сантиметр за сантиметром. Любава трусила, но вида старалась не подавать, напряженно, откинув голову назад, смотрела в глаза Армии с вызовом и напором. Первой заговорила Армия:

– Кто еще знает, кроме твоей племянницы?

– Никто! – как выплюнула Любава.

– Мужику своему сказала, зачем Шурку привезла?

– Нет!

Армия выдохнула, прошлась по комнате и села у окна на лавку. Любава осторожно присела на расстоянии.

– Тварь ты поганая, – уже беззлобно заметила Армия.

– И сучка бездетная, – добавила Любава.

– Ну вот что, Любава, ты меня знаешь, я что обещаю – всегда выполняю. Если привезешь сюда еще кого по этому делу, я тебя пристрелю. Отведу в лес и пристрелю. Остальное волки доделают. Хочешь так подохнуть?

– Пристрели меня, Армия, мать наша...

* * *

В доме у Северины темно. Дверь не заперта. Армия затопала в коридоре, зашумела.

– Чего дверь не закрываешь? Почему темно?

– Сплю я, – отозвалась с печки Северина.

– Спит она... – Армия зажгла свет и подошла к печке.

Ее голова оказалась как раз рядом с головой девочки. Северина положила подбородок на руки и смотрела на тетку Армию горящими глазами. Ее лихорадило, а глаза сияли.

– Нельзя так, – укоризненно сказала Армия. – Нельзя делать все, о чем тебя просят. Ты ж не дура, зачем откликаешься каждому?

Северина задумалась, потом неуверенно сказала:

– Мне, наверное, интересно, как все устроено...

– Интересно ей! – повысила голос Армия. – Сколько раз говорено, что ты хорониться должна! Вот вырастешь, паспорт поимеешь, иди на все четыре стороны, расстилайся половицей под любой сапог. А пока – сиди тихо и не высовывайся! Севка, – перешла она на доверительный тон, – ты не можешь решать такое, не божеское это дело. Нельзя эту тяжесть на душу брать – не отмолишься ведь.

– Тетка Армия, – прищурилась Северина, – ты всегда говорила, что религия – опий для народа.

– Религия – ерунда! Твоя же душа тебе покоя не даст! Интересно ей, видите ли!.. – Армия прошлась по комнате.

– Все нормально. Я заговор сказала, чтобы пустоты не образовалось, – тихо ответила на это Северина.

– Тьфу – твой заговор! – рассердилась тетка Армия. – Как бабка дремучая рассуждаешь!

– Ничего не тьфу! – рассердилась и Северина. – Заговор важный, мне его мама сказала, чтобы пустоты не образовалось, когда человек нерожденный исчезает. Потому что пустота может все в себя засосать. И не будет тогда ни людей, ни зверей, ни земли самой не будет!