вот кочка – по воде слепой бреду,
там берег впереди манит туманный,
приковылял, а вышло – на беду.
Кого-то слабого обидел без стеснения,
за кем-то, торопясь, недоглядел…»
Стихи сложились, трудное прозрение
он пережил – таков его удел.
Не только прошлое цепляет за живое –
рой нынешних событий и страстей:
как плотно тень легла для жадного разбоя,
как трудно совестью озолотить детей…
Открыл глаза: земля в красе осенней
сияла в бледных солнечных лучах.
«Порадую тебя я тихой песней,
пока играет свет в моих очах.
Одна ты мир даешь моей душе
даже на самом трудном рубеже».
Родные люди.
Отец
Серенькие фотоснимки я держу в руках.
…За столом сидит отец. Это на Брусках.
Не спешит за завтраком. Значит, выходной.
Этот снимок маленький – самый дорогой.
Жизнь с ее насущным хлебом предо мной встает.
Веет от нее покоем, словно нет забот.
Здесь отец – ровесник внуку (его еще нет).
До печали, до разлуки много-много лет.
* * *
Кинопленку памяти разверну в тиши.
Набегут видения – выбирай спеши.
Из прожитой дали свет угасших звезд
Мчится и являет время в полный рост.
/Послевоенные годы/
…Домик бабы Дуни. От печи тепло.
Снегом в блестках лунных окна занесло.
Вся семья расселась за большим столом.
Ждут: отец раскроет снова старый том
И начнет читать нам о тайге глухой,
Об эвенках мудрых и простых душой.
Час тот как награда за скупые дни,
Светлою отрадой полнились они.
Сохранились с той поры как наследство наше
Две большие книги – для меня нет краше –
«Пушкин» и «Некрасов». Желтые страницы
Осветили детям и сердца, и лица.
/Шестидесятые годы/
Расслоилось племя: три семьи теперь.
К деду с бабой внука не пускает дверь.
Все-таки пробрался – никого! Присел
На диван, печально, тихо засопел.