Смешенье

– Куда-куда? Я такой же янычар, как и ты!

– Тс-с-с! Так я и заключил за те несколько лет, что был прикован рядом с тобой и выслушивал твой автобиографический бред. Поначалу рассказы казались невероятными, затем – даже занимательными, но после сотого и тысячного повторения…

– Хватит! Не сомневаюсь, Мойше де ла Крус, что у тебя хватает собственных занудных качеств, даже если я, в отличие от тебя, их не помню. Сейчас я хочу знать одно: почему меня приняли за янычара?

– Во-первых, когда тебя взяли в плен, при тебе была янычарская сабля.

– Военный трофей.

– Во-вторых, ты бился с таким ожесточением, что недостаток мастерства остался незамеченным.

– Я намеревался пасть в бою, иначе проявил бы меньше первого и больше второго.

– В-третьих – неестественное состояние твоего члена сочли знаком строгого воздержания.

– Вынужденного!

– И заключили, что ты сам себя укоротил.

– Ха! Всё было совсем не так…

– Стоп! – Мойше закрылся двумя руками.

– Я забыл, что ты всё слышал.

– В-четвёртых: у тебя на руке выжжена арабская цифра «7».

– Я тебе скажу, что это буква V и означает «вагабонд».

– Сбоку похожа на семёрку.

– И почему это делает из меня янычара?

– Когда новобранец принимает присягу и становится ёни-ёлдаш – это низший чин, – у него на руке выжигают номер казармы, чтобы знать, к какой сеффаре он принадлежит и какой баш-ёлдаш за него отвечает.

– Ясно. Сочли, что я из седьмой казармы некоего османского гарнизона.

– Совершенно верно. А поскольку ты был явно не в себе и никуда, кроме как на галеры, не годился, тебя решили оставить тутсаком, невольником, пока не умрёшь или не придёшь в рассудок. В первом случае тебя бы похоронили как янычара.

– А во втором?

– Это ещё предстоит узнать. Тогда мы считали, что имеет место первый случай. Поэтому мы отправились за городскую стену на кладбище оджака.

– Можно ещё разок?

– Оджак, или, по-нашему, очаг – турецкий янычарский орден, созданный по подобию мальтийского.

– Вот этот малый, который идёт, чтобы огреть нас «бычьим хером», принадлежит к очагу?

– Нет. Он служит у корсара, владельца нашей галеры. Корсары – ещё одно совершенно отдельное и сложное сообщество.

После того, как турок несколько раз вытянул Мойше и Джека «бычьим хером» и отправился вразумлять других невольников, Джек попросил Мойше продолжить рассказ.

– Мы с ходжой-эл-пенджиком отправились на кладбище. Мрачное это место, Джек: бесчисленные гробницы, по большей части в форме перевёрнутых скорлупок, призванные напоминать становища юрт в Трансоксианской степи – прародине, по которой до сих пор тоскуют все турки, хотя, если она и впрямь так выглядит, я их не понимаю. Тем не менее мы час бродили среди каменных юрт, ища твоё тело, и уже собирались поворачивать вспять, когда услышали глухой голос, выкликающий какие-то не то заклятия, не то пророчества на неведомом языке. Так вот, ходжа-эл-пенджик и без того был на взводе – бесконечная прогулка по кладбищу навела его на мысли о демонах, ифритах и прочей нечисти. Когда он услышал твой голос, несущийся, как мы скоро поняли, из мавзолея убиенного аги, он едва не припустил к городским воротам. Однако под рукой был не просто невольник, а и еврей в придачу, поэтому меня отправили в гробницу – посмотреть, что будет.

– И что же?

– Я нашёл тебя, Джек. Ты стоял в жутком, но восхитительно-прохладном склепе, молотил по крышке саркофага, в котором покоится ага, и повторял какие-то английские слова. Смысла их я не понял, но звучали они примерно так: «Эй, любезный, принеси-ка мне кружечку твоего лучшего портера!»

– Я точно был не в своём уме, – пробормотал Джек, – ибо в таком климате куда лучше светлое пльзеньское.

– Ты был по-прежнему шалый, но я заметил в тебе искру, какой не видел уже год или два – уж точно с тех самых пор, как нас продали в Алжир. Я подумал, что жар лихорадки вкупе с палящим солнцем, на котором ты пролежал несколько часов, выгнал французскую хворь из твоего тела. И впрямь с тех пор ты день ото дня становишься всё вменяемее.

– И как всё это воспринял ходжа-эл-пенджик?

– Ты вышел голый и красный от солнечных ожогов, как варёный рак, и тебя приняли за некую разновидность ифрита. Надо сказать, что турки страшно суеверны и особенно боятся евреев. Считается, будто мы обладаем некими оккультными способностями, и каббалисты в последнее время немало потрудились для укрепления этой веры. Тем не менее скоро всё прояснилось. Наш хозяин получил сто ударов по пяткам палкою толщиной с мой большой палец, а затем его раны полили уксусом.

– Н-да, я бы предпочёл «бычий хер»!

– Надеются, что через месяц-другой хозяин сможет стоять. А тем временем мы пережидаем равноденственные шторма и приводим в порядок нашу галеру, как ты и сам видишь.

По ходу рассказа Джек косился на других галерников и видел невероятное смешение рас. Здесь были негры, европейцы, евреи, индусы, азиаты и множество других, незнакомых ему народностей, однако никого из команды «Ран Господних».

– А что с Евгением и мистером Футом? Выражаясь поэтически: получено ли за них страховое вознаграждение?

– Они на левом весле. Евгений гребёт за двоих, мистер Фут не гребёт вовсе, поэтому в контексте хорошо управляемой галеры они практически неразделимы.

– Так они живы?

– Живы и здравствуют – ты увидишь их позже.

– Почему они не отскабливают ракушки вместе со всеми? – обиженно поинтересовался Джек.

– Зимними месяцами в Алжире, когда галеры не выходят в море, гребцам дозволяется – нет, горячо рекомендуется – заниматься отхожим промыслом. Хозяин получает долю от заработанного. Те, кто ничего не умеют, отскабливают ракушки.

Новость эта Джека не обрадовала, и он накинулся на ракушки с такой злостью, что едва не врубился в корпус галеры. Немедля последовал нагоняй – не от надсмотрщика-турка, а от приземистого рыжего невольника, работавшего рядом.

– Мне плевать, ты правда тронутый или только прикидываешься, но обшивку изволь беречь, не то нам всем крышка! – гаркнул тот на английском пополам с голландским.

Джек был на голову его выше и собрался уже воспользоваться своим преимуществом, но рассудил, что надсмотрщик, который лупит за простой разговор, вряд ли одобрит потасовку. Кроме того, за спиной у рыжего голландца стоял довольно крупный детина и поглядывал на Джека с той же брезгливой недоверчивостью. Детина смахивал на китайца, хотя не выглядел ни щуплым, ни забитым. И он, и голландец казались мучительно знакомыми.

– Эй, малый, потрави-ка немного! Ты не хозяин, не капитан. Что нам за дело до какой-то царапины – лишь бы на плаву держалась!

Голландец недоверчиво помотал головой и вернулся к ракушке, которую отсекал от галеры с тщательностью эскулапа, удаляющего мочевой камень эрцгерцогу.

– Спасибо, что не устроил сцену, – сказал Мойше. – Нам, на правом весле, важно поддерживать мир.

– Эти двое гребут вместе с нами?!