Убийца

– Извольте, но не желаете ли дать знать дома…

– Нет, нет, пожалуйста, окажите мне милость… Я могу быть одета, как все арестантки, мне ничего не нужно…

– Хорошо…

Коркину нарядили в халат, серый платок на голову и толстые кожаные туфли на ноги.

Рано утром на следующий день многочисленный этап вышел из тюремных ворот и направился по улицам к Николаевскому вокзалу… На телеге сзади ехала Коркина…

Никто из знавших Елену Никитишну никогда не узнал бы в старой больной бабе, сидевшей на возу, красивой молодой дамы, блиставшей еще недавно в театрах и клубах.

34

Поздно!

Наступило воскресенье. Роковое воскресенье для Гани. В 7 часов вечера должно было состояться бракосочетание дочери Петухова с купцом Куликовым в церкви Иоанна Предтечи, а затем свадебный обед в кухмистерской Виноградова.

Приглашенных было около 200 человек. Свадебный поезд был составлен теткой Анной из десяти карет с дружками, шаферами, посажёными и другими участниками празднества. Все кругом ликовало, веселилось. Старик Петухов имел довольный и спокойный вид. Тетка Анна была без языка. Одна Ганя ходила как смерть: бледная, слабая, расстроенная, с глазами, постоянно наполненными слезами. Она не принимала ни в чем никакого участия, но и не выражала никаких протестов. Все делалось без ее ведома и участия, но когда ей говорили «возьми», «одень» или «сделай» – она молча повиновалась.

Несмотря на то, что до свадьбы осталось несколько часов, Ганя еще не совсем потеряла надежду. Дмитрий Ильич Павлов телеграфировал вчера:

«Имею важные сведения Буду сам воскресенье Остановите свадьбу».

Николай Гаврилович, получив эту телеграмму, хотел прямо идти к хозяину и рассказать ему и просить остановить свадьбу, но шаг этот показался слишком рискованным Гане.

– Подумайте: мы еще не знаем, какие «важные» данные имеет Павлов, а откроем все старику и вооружим его. Мало того, и Куликов придет в ярость, узнав, что мы шпионили за ним, собирали о нем сведения. А может быть, серьезных, положительных данных у Павлова вовсе и нет! Мы сделаем только скандал, который после и не расхлебаешь! Подождем его. Он сегодня приедет. До семи часов вечера времени много.

Гане часы казались вечностью. Между тем, приготовления шли своим чередом. Рано утром от жениха принесли роскошный букет из роз. Модистки и портнихи целой толпой собрались в доме. Все они должны принять участие в туалете невесты, которую с утра не отводили от зеркала с примерками. Тетка находила, что все не идет ей.

– Да что ты, Ганя, хоть бы улыбнулась. Точно на похороны собираешься. Лица на тебе нет. Так ведь и одеть тебя нельзя! Бледная, как полотно, а глаза точно у кролика.

– Не все ли вам равно, – огрызнулась Ганя, – одевайте как в гроб кладут.

– И что это ты, матушка, да как тебе не стыдно! Я с ног сбилась, а она еще фыркает! Что я тебе, горничная?!

– Я не прошу вас! Мне в гроб лечь легче теперь было бы…

– Перестань ты! А то я папеньке скажу! Али ты не в своем уме?

Старик Петухов делал разные вычисления и выкладки. Он расплачивался по счетам за приданое, приготовил банковскими билетами 50 тысяч для вручения зятю и подготовлял дела завода для сдачи новому заведующему – «любезному» своему зятю. Тимофей Тимофеевич чувствовал себя в самом лучшем расположении духа. Наконец-то осуществляется давнишняя его мечта пристроить дочь за хорошего человека и спокойно закрыть глаза.

– Сохрани бог, умер бы я, не выдав своей Гани! Что бы она стала делать?! Все по ниточке расхватали бы и пустили бы ее по миру! А теперь я спокоен! Им жить не прожить, да и Куликов человек серьезный, степенный, не пьет, не играет и жизнь ведет не разгульную! Лучшего мужа моей дочери я и не желал бы.

– Что это, братец, с Ганей, сил просто нет, – вбежала тетка Анна. – Фыркает, бранится, а на самой лица нет. Сейчас платье примеряли, она сорвала его, швырнула и разрыдалась. Как мы ее к венцу повезем?!

– Что же она? Нездорова?

– Какой там нездорова! Всю неделю такая! Капризничает, из рук вон! Хоть бы ты, братец, прикрикнул на нее!

– Не хочется мне, сестрица, последний день ссориться с дочерью. Устрой так как-нибудь! Ну, уступи. Что она, другое платье хочет?

– Сама не пойму, чего хочет; это не девка, а фурия какая-то! Не завидую я ейному муженьку!

– Сживутся, ничего. Иван Степанович сумеет ей потрафить и в руки взять.

– Ох, грехи одни! Дружки все собрались, ухаживают за ней, а она как рожон, не подступись к ней. И чего она к Степанову на завод все бегает?!

– К Степанову? Не знаю. У них дружба какая-то. Он учит ее управлению. Этот Степанов последнее время манкирует службой. Я уж говорил ему. Ну, да завтра передам управление зятю, как он хочет.

Старик углубился в счета, а тетка Анна побежала встречать посаженого отца.

Ганя, действительно, все наведывалась к Николаю Гавриловичу.

– Ну что, не приехал еще?

– Нет, Агафья Тимофеевна. Господи, что же делать?!

– Приедет еще. Он телеграфирует, что выехал.

– По расчету ему утром сегодня приехать надо было! А теперь четвертый час. Разве с пассажирским будет.

– А пассажирский когда приходит?

– В четыре.

– Ну, значит, в пять он здесь будет, а мы поедем в шесть с половиною, полтора часа есть… Довольно.

– Довольно-то довольно, а все беспокойство одолевает. Вдруг да поезд опоздает!!

– Не опоздает! Чего ему опаздывать!

И Ганя возвращалась домой, а Николай Гаврилович выходил на дорогу посмотреть, не скачет ли их избавитель.

Собрались все поезжане. Ганю повели одевать к венцу. Поднялась уборка, укладка, суматоха. Вязали тюки, укладывали ящики, собирали вещи. Семь подвод должны были доставить на квартиру молодых приданое невесты. Квартиру Куликов отделал ту, в которой сам жил, но прибавил еще несколько лишних комнат.

Уборка невесты к венцу заняла часа два. Красавица-девушка, несмотря на припухшие глаза, смертельную бледность и похудевшие, ввалившиеся щеки, была в этом подвенечном наряде так хороша и эффектна, что нельзя было глаз оторвать! Даже подружки ею любовались, а старик Петухов с гордостью смотрел на свое дитятко.

К 6 часам все было готово. Все оделись, собрались. Ганя в легкой накидке, прикрывавшей ее туалет, сидела в зале и не отрывала глаз от окна. Она видела стоявшего у ворот Николая Гавриловича, без шапки, во фраке, несмотря на холод, и смотревшего вдаль, на дорогу. Она поняла, что «его» еще все нет, а роковой час приближается. И она начала не на шутку тревожиться. Зашли слишком далеко. Ни отложить, ни отсрочить венчания теперь невозможно. Одно только – если бы она вдруг умерла. О! Какое было бы счастье?! Но смерть не шла. Даже обморока не делалось. Неужели он опоздает?! Или… или все это только слова, пустые фразы, никаких важных данных у Павлова нет. Он их только морочил. Да и с какой стати Павлов будет хлопотать о ней?! Ганя рвала свой кружевной платочек. Грудь высоко поднималась, на щеках заиграл болезненный румянец, в глазах зарябило.

В зале была тишина. Ганя вспомнила, как она стояла на коленях с Куликовым, принимая благословление, и он шепнул ей: «Советую вам переменить со мной обращение».

Переменить?! Может ли она переменить обращение, когда ее бросает в дрожь при одном виде его, а когда он дотрагивается до ее рук, у нее является такое отвращение, как от прикосновения гадюки. Что же она может делать?! А с этим человеком ей придется жить.

Она вскочила и стала ходить по зале, все посматривая в окна. Вдруг она увидела промчавшуюся карету, которая остановилась у подъезда.

– Он, он, – мелькнуло у нее в голове, и сердце трепетно забилось.

– Карета молодого приехала за невестой, – доложил лакей.