Любовь окаянная

– Ты что так поздно сегодня? У меня давление к вечеру опять подскочило. Давай я тебя покормлю быстренько да спать лягу.

– Устала, может? Погода ещё, смотри какая – пурга целый день. Я закончил ту квартиру, вот деньги. Оставил на бензин маленько. Завтра на другой объект перехожу – трёшка в новых домах на Белинке, возле Пушкинского парка. Я сам себе разогрею, мне бы ванну принять сначала, грязный весь. Иди, ложись.

– Ладно, тогда. Там щи, макароны с котлетами… Уже две таблетки приняла, не могу, слабость. Не засиживайся только опять допоздна с книгой, не встанешь завтра…

Сергей Владимирович женился, как он сам считал, довольно поздно. По молодости у него было немало разных близких связей с женщинами. Даже был по-настоящему влюблен в некоторых из них, но по различным причинам женился «по любви» только под тридцать. После женитьбы обрёл покой и остепенился, много работал, воспитывал детей, как мог. Может, он и изменял жене сколько-то раз за всю жизнь, но никакого следа в памяти о тех, никому ненужных мимолетных связях, у него уже не осталось. Он и за измену-то их не считал, просто не мог отказать представительницам слабого пола, которые сами хотели его. «Разве можно отказывать женщинам?» – был его девиз. За столько лет совместной жизни он так привык к своей жене, что ему стало казаться, будто он родился уже женатым. Хороший муж и отец, с годами его любовь к жене то иногда притихала, то вспыхивала вновь, как и у всех супругов, проживших вместе долгие годы. Им уже не так нужна была сама физическая близость, сколько верность и забота друг о друге. Все смятения души и тела у них отдыхали в спокойной дрёме. «Костёр почти погас, как говорится, а под углями ещё так много тепла, – размышлял он иногда, – Столько лет бок о бок. И в радостные, и в тягостные времена – всегда вместе. Да, не фотомодель, далеко не Дженифер Лопес, чего и говорить. Да и сам-то уже – от „Бельманды“ один „Фюнес“ остался. Всю жизнь оба работали, гнездо своё всё строили да перестраивали, „птенцов“ воспитывали. Внуки вот пошли, дедушкой и бабушкой стали, но и не с одним разбитым корытом сидим. Да-а, можно сказать, приросли друг к другу».

Сергей Владимирович стал уставать на своей работе. Заказы не переставали сыпаться с самого лета. Редко кому отказывал, чтобы не потерять клиентов. Работа для него была не столько физически трудная, сколько вредная – пыль от штробления стен перфоратором всегда стоит густым туманом. Он уже думал, много раз собирался сменить эту вредную работу, но настолько привык, настолько стал опытен в этом деле, что окончательно уже принял и осознал для себя всю неизбежность своего далеко не самого лучшего места в человеческом строю. Он прекрасно понимал, что в данное время деньги нужно делать, а не зарабатывать их горбом и грыжей. Но, воспитанный социалистической системой, так и не понял до конца, как же их делать. «А что же, где же, как же тогда можно будет выкрасть время для души?» – недоумевал он…

– Еле добудилась, опять поздно лёг? Как работать-то будешь?

– Расчухаюсь, не впервой. Как у тебя давление?

– Да нормально пока. Смотри, сколько снегу намело, машина у тебя в сугроб превратилась. Завтракай скорее, опоздаешь. Да и мне пора собираться…

***

– Здравствуйте, Наташа, извините за опоздание. Снегу намело – дороги не успевают чистить, пробки кругом. Кто-то забуксовал, кто-то с кем-то фарами поцеловался. Время совсем невозможно стало планировать.

– Здравствуйте, Сергей! Мы же, вроде, на «ты» уже были? Замёрз? Может, кофейку?

– Извини, Наташ, забыл. Нет, не замёрз, но на улице довольно холодно, а у тебя тепло, жарко даже. От твоего кофе отказаться невозможно, давай по чашечке.

– Забыл, как стихи мне читал? Разбередил меня всю, а сам забыл.

– Извини, Наташ, честно… Сейчас перфоратором всех соседей в доме задолбаю. Грохот будет такой, что через полчаса они прибегать начнут – у кого-то ребёнок спит, кто-то с ночной смены. Слышимость в крупнопанельках такая, что, если на втором этаже бабулька пукнет, на девятом люди будут готовы носы затыкать в ожидании неприятного амбре. А какая пылища будет, – Сергей подсознательно чувствовал, что хозяйка этой квартиры далеко не звезда на небе, которую невозможно достать, а простая, обыкновенная женщина, пусть и красивая, но совершенно не мнящая себя какой-то сверх культурной и высоко интеллигентной особой. Он мог позволить себе начать распускать свой павлиный хвост, стал даже отпускать плоские шуточки, пусть иногда и невпопад, с привкусом некой сальцы и пошлости. Интуитивно был уверен, что с её стороны всё будет понято абсолютно правильно, именно так, как хотел он.

– Я всех соседей за две недели предупредила, объявление внизу повесила. Что же теперь? Когда-никогда, а ремонт всё равно нужно делать.

– У тебя плёнка полиэтиленовая есть? Нужно всю мебель покрыть от пыли, а то потом никаким пылесосом не вычистишь. Пойдём, я тебе помогу.

– Да я уже всё покрыла, сиди. А шифоньер я всё равно выкидывать буду, ему уже тридцать лет.

– Зачем выкидывать? Поставь лучше его на лоджию, он как раз туда впишется. Мало ли что? В него много чего лишнего убрать можно. Я бы на твоём месте так и сделал. Ты что, такая богатая?

– Нет, не богатая, просто лишнего не держу.

– Ну, как знаешь. Надо тряпки намочить какие-нибудь, под двери подсунуть. Ты даже не представляешь, какая пылища будет. Даже через щели пыль всё твое ложе приличным слоем покроет.

– Неужели до такой степени? А у меня и тряпок-то нет.

– Ну вот, это потому что лишнего ничего не держишь. Ну, хоть бумагу какую-нибудь подсунь.

«Слабая, беззащитная женщина, – подумал Сергей, – ничего не знает, даже цену себе. Одна десять лет! Как такое может быть? Да в жизнь не поверю. За такой лошадкой мужики табунами ходить должны. От причёски у неё уже ничего не осталось. Да ей даже лучше так, светлые волосы мягче стали, лобик маленько прикрылся. Платье длинное зачем-то надела? Оно, конечно, очень ей идёт, но зачем скрывать такие стройные ножки? Удивительно, животика совсем нет, будто и не рожала никогда. „Взбудоражил“, или нет – „разбередил“ всю… Чувственная значит. Ладно, надо пахать», – не переставал думать о хозяйке Сергей Владимирович.

– Сергей, можно я отпрошусь у тебя на пару часов? Мне в сберкассу и на работу заскочить надо. Я ненадолго.

– Нет, не отпущу, не могу уже без тебя. Шутка! Иди, конечно, только закрой меня, чтобы недовольные не ломились. Мне в машине ничего не нужно, всё здесь.

– Ладно, мне тоже без тебя уже трудно, но надо. Я быстро…

«Одно удовольствие у такой хозяюшки работать. И чувство юмора есть. Паутинки, паутинки, паутиночки мои, – гремя перфоратором, он никак не мог выкинуть из памяти облик Наташи. – Если бы не эти паутинки, то и душа бы моя не шелохнулась. Без них это личико было бы девичьим, с которым только на дискотеках прыгать. Именно эти-то паутинки и начинающиеся образовываться мешочки под глазками, даже не мешочки пока, а только чуть заметная белизна, позволяют мне испытывать влюблённость, подают маленькую надежду на взаимность. А может, и вправду у неё пока никого нет? „Мне тоже без тебя уже трудно“. Хоть и в шутку, а всё равно приятно. Подойди я к ней где-нибудь на остановке вплотную с улыбкой во всё лицо, она бы шарахнулась от меня, как от прокажённого. А грудь-то! Прямо-таки девичья, даже ещё торчит, наверное. А талия, а попка, Господи! Прижаться бы, обнять одной рукой за талию, другой бы попку погладить… А если ещё и поцеловать… тут уж всё…»

– О, Господи, ну и пылища. Знала, что пыль будет, но чтоб такая – даже не представляла. Чем ты тут дышишь? Ну-ка, выходи отсюда, пойдём по кофейку, пусть пыль хоть маленько осядет.

– Сейчас, Наташ, вот эту стену доштроблю только…

«Надо бы поменьше пялиться, как хищник на добычу – спугнуть можно. Улыбайся почаще, Сергей Владимирович, пошути с женщиной. Только по-доброму шути, не порань острым словом, чего доброго», – напутствовал сам себя Сергей.

– Ну и работка у тебя… Почему ты без респиратора? Лёгкие же все засоришь.

– Я умоюсь, можно? Грязный весь. У меня уже, наверное, в легких какой-нибудь рак сидит, если не краб. Респиратор здесь не поможет. А ты почему так часто свои платья меняешь? Уже третье за полдня. Здесь же, кроме меня, никого…

– Вопрос не из скромных, мало ли почему. Может, я тебе понравиться хочу…

– Ну, не поверю. Тогда ты зря стараешься.

– Да-а? Вот это откровение! Безжалостное убийство одной фразой. Это почему же? Ты что, только на свою супругу смотреть можешь?

– Я имею в виду, зря платья меняешь. Ты мне в своём коротеньком халатике больше нравишься.

– Да-а? А я уже готова была в обморок упасть, чуть слезы не потекли. Пойду тогда, переоденусь быстренько…

– Ну вот, совсем другое дело. Зачем платья дорогие портить? Здесь пыль кругом, а платья у тебя очень красивые. Да ты в любой одежде выглядишь очень сексопильно. А без оной, так вообще… если б увидел, сознание бы потерял.

– Да ладно врать-то. Я всю одежду на себя сама шью, просто хотела похвастать перед тобой. Может, пообедаем? У меня щи. Любишь?

– Спасибо, Наташ! Люблю, но не хочу пока. Мне жена вон бутербродов всяких сделала. Ты обедай, я пойду, ладно? Пыль уже осела.

«Всё пока, как по маслу – птичка сама в клетку летит. Только боязно что-то. Может, одуматься, пока не поздно? Что же я делаю, дурак старый? Так и до греха недалеко. И она ещё подтрунивает. Или поиграть со мной захотела, раззадорить, взбудоражить? Нет, разбередить. Или действительно, дура набитая? Может, голодная до такой степени, что сдурела? Даже с дедушкой поиграть не отказывается?! А хоть бы и дура, хоть бы и поиграть – хороша, хозяюшка! Ни о чём уже думать не могу. Уж не втюрился ли я под старость-то лет? Пахать, пахать надо! Забыть, не думать о ней, только пахать», – никак не удавалось Сергею Владимировичу выкинуть из головы мысли о Наташе.

– Сережа, бросай всё и иди умывайся. Обедать… я уже всё разогрела. Без тебя за стол не сяду, голодовку объявлю.

– Ну что ты выдумываешь, Наташ? Как я за стол сяду, весь грязный? Не идти же мне переодеваться. А свои бутерброды я куда дену?

– Ничего не знаю, раздевайся до трусов тогда. Я бы тоже разделась, да боюсь твоего бессознательного состояния.

– Не шути так. Если я разденусь, то сквозь землю провалюсь. А уж если ты, тогда сразу скорую вызывай, у меня порок сердца будет… У-у, как вкусно! Молодец, хорошо научилась готовить… Одну комнату уже всю заштробил. Сейчас поедим, мусор соберу и в другую комнату перейду. Надо уж сразу отгреметь везде этими перфораторами. Потом останется тихая работа, и грязи такой не будет.

«Ну-у, девочка моя, так даже неинтересно, я так не привык. Ты хоть притворись курицей, убегающей от петуха. Что ты, милая? Ты же такая хорошенькая. Или думаешь, что я нюх на женщин потерял с возрастом? Интересно, а ты богатенькая или тебя надо на содержание брать?» – заинтересованно думал Сергей о Наташе, как о возможно доступной любовнице, о которой и мечтать бы раньше побоялся.

– Как тебе удалось денег-то на ремонт накопить? Мы с женой оба работаем, а даже окна пластиковые не можем себе позволить. Всё так дорого стало…

– Ой, Серёженька, и не говори лучше.

– Всё хочу спросить тебя, хоть это и нескромно, но я уже старик – мне можно. Скажи, почему у такой красивой женщины глаза такие печальные? Ты что, любовника своего потеряла?

– Ну, ты давай на комплименты не напрашивайся. Какой ты старик? Мужчина средних лет, я вообще, если мужчина без седины, даже не смотрю, мне мудрые мужчины нравятся. А насчёт грустных глаз – какой любовник, Серёжа? Устала, наверное, от беспросветной серости своего бытия. Мы с подругой швейное ателье открыли два года назад, ссуду в банке брали. Портнихи обе – сами шьём, сами кроим. Бывало и домой даже по неделе ночевать не приходили, прямо на полу под швейными машинками спали. Сейчас уже легче, раскрутились маленько, деньги появляться стали. Сами уже редко шьём.