Антонов. Последний пожар

Утром Дурново вызвал на секретную квартиру агента Бирюкова и расспросил его о Шурке.

– Ваше благородие, вижу его мало. Уходит рано утром. Часто на весь день. Скрытен, неразговорчив, – докладывал Бирюков.

– Оружие у него есть? – спросил Павел Петрович.

– Так точно. С наганом всегда ходит.

– Девки? Вино? – продолжил расспросы полицейский.

– Девок не водит, а винцо иногда попивает, – ответил Бирюков.

– Ты вот что, любезный, поставь-ка ему графинчик сегодня. Скажи, что праздник у тебя. Сам немного посиди, вдруг он без компании пить не станет. А как уснёт – дай сигнал. Тут мы его и возьмём, – Дурново был мастером подобных арестов.

– А вдруг пить не станет? – засомневался Бирюков.

– Не станет, просто жди. Пьяного, конечно, легче брать, но мы и так справимся. Вот тебе на водку, – Дурново дал агенту денег.

– Всё понял, ваше благородие, – сказал Бирюков, убирая в карман деньги.

– Смотри, сам не напейся! Шкуру спущу! – пригрозил Павел Петрович.

– Никак нет-с, ваше благородие, не сомневайтесь, – ответил Бирюков и, пятясь, вышел из кабинета.

Вечером Дурново проинструктировал предоставленных ему полицейских, и они, расположившись недалеко от известного дома, стали ждать. Стемнело быстро. Стоял мягкий февраль одна тысяча девятьсот девятого года. Во дворах и на улице было много снега. Часть полицейских, переодетых дворниками, большими лопатами сгребали его в кучи. Через какое-то непродолжительное время они зафиксировали, что Антонов проследовал в свою квартиру.

Часа через два в одном из окон квартиры замигала лампа. Это Бирюков подал условный знак.

– Вперёд! – коротко скомандовал Дурново.

Полицейские быстро вошли в дом и через заранее открытую Бирюковым дверь проникли в квартиру.

– Там он, – тихо указал Бирюков на комнату. – Спит.

Трое полицейских резко вбежали в помещение и скрутили спящего Шурку. Тот даже не успел выхватить из-под подушки наган.

– Ааааааа, – хрипел Антонов, не понимая происходящего и тщетно пытаясь вырваться.

В комнату вошёл Дурново, и один из полицейских протянул ему паспорт, изъятый у Шурки.

– Карпухин Пётр Афанасьевич, – вслух прочитал Дурново, а потом неожиданно добавил: – Ну, здравствуй, Шурка.

Только тут Антонов понял, что попался основательно, и всё пропало. Это была его первая неудача, что его сильно взбесило.

– Иуда, – зло выговорил он жавшемуся в углу Бирюкову. – Сдал, падаль. Ничего. Я тебя ещё достану.

– Теперь, Шурка, ты никого не достанешь. Расстрел тебе светит, – сказал ему Дурново. Вид у него был довольный. Он вновь ясно видел новенький сияющий орден и похвалы государя. А там и повышение по службе будет. Хороша жизнь!

Через месяц Антонова этапировали в Тамбовскую губернскую тюрьму для осуществления следственных действий.

6

Следствие над Антоновым и его подельниками было не очень долгим. Практически все обстоятельства дела полиции были известны, участники ограбления арестованы и дали чистосердечное признание. Банду проверили на причастность к другим аналогичным преступлениям, но доказать больше ничего не смогли. Сыщики предприняли всё возможное для розыска оставшейся суммы денег, но найти их так и не удалось. Павел Петрович Дурново, конечно, предполагал, что должны быть ещё сообщники, но арестованные божились в обратном. На вопрос же «где деньги?» – просто разводили руками. Поэтому Иван Ишин благополучно избежал наказания. Во время ограбления он не находился в здании вокзала, и свидетели о нём даже не подозревали, а случайные ночные прохожие опознать его вряд ли могли.

Дурново был человеком пытливого ума, ему было любопытно раскрывать в подследственных первопричины их поступков. Ведь те факторы, которые толкают людей на преступные деяния, часто лежат в подсознательной плоскости. Живёт себе добропорядочный с виду человек, вежливо раскланивается с соседями, приветлив и учтив на работе. Слова худого про него никто не скажет. И вдруг он оказывается отъявленным преступником: маньяком или убийцей. Павел Петрович любил философствовать, но диспуты он проводил не с профессорами университетов, а с бандитами. Уравновешивал в себе добро и зло, ибо все мы грешны. Состоялся у него разговор и с Антоновым.

Арестованный Шурка, как ни странно, не выглядел удручённым. Он злился на неудачу, на невыполненную миссию, но не был подавлен. На гладко выбритом лице, в подтянутой фигуре читались решительность и скрытая сила. Надзиратели докладывали, что Антонов в камере ежедневно делает физические упражнения.

– Садись, Антонов, – сказал Павел Петрович вошедшему Шурке и отпустил конвойного.

– Благодарствую, – ответил Александр, прошёл через кабинет, гремя кандалами, и опустился на стул.

– Ну что, Шурка, плохо твоё дело, – утвердительно произнёс полицейский, разглядывая узника.

– Бросьте вы, ваше благородие, эту песню. Что надо, я уже сказал. Сам признался, виноват. А больше ничего от меня не услышите. Хоть убивайте, – твёрдо сказал Антонов, глядя в глаза жандарму.

– И убьют ведь, Шурка, – ответил ему Дурново. – А за что? Для чего старался? Для кого?

– Известно для кого, господин начальник. Присосались дармоеды к рабочему классу. Пьют кровь и никак не лопнут. Крестьянин под сохой стонет, а его – по морде, по морде…

– Это ты, что ли, рабочий класс? – со смехом спросил Павел Петрович.

– А хоть бы и я. Жизнь моя началась в мастерских. Человеком себя почувствовал…

– Врёшь ты, Сашка! Жизнь твоя – это налёты и грабежи, – перебил Антонова полицейский. – В этом ваша борьба заключается? Можно ли делать хорошее дело грязными руками?

– Это благородная грязь. От неё разбитые произволом руки заживают, – ответил Шурка.

– Когда ты стреляешь в отца троих детей, героя, георгиевского кавалера и честного служаку – это благородство? Когда вы, господа социал-революционеры, изымаете деньги, которые были предназначены для домов презрения и богаделен – это ваше благородство? Так вы служите народу? – Дурново несколько разгорячился, встал из-за стола и начал расхаживать по кабинету. – Вы, призывающие к равноправию, отказываете другим в этом праве. Под маской ваших лозунгов скрывается ложь и лицемерие.

– Вы, господин начальник, никогда нас не поймёте. Потому как вы есть слуга эксплуататоров и сам эксплуататор, – Антонов, напротив, был спокоен и уверен в себе. – Вы норовите нас просто передушить, закрыть рот правде. Но нас много, а будет ещё больше.

– Какой правде, Шурка? Сермяжной? – рассмеялся Павел Петрович. – Ты сам-то в неё веришь? Баламутите вы людей, и некоторые неразумные вам верят.

– Нашу правду скоро все узнают. Вот сейчас у вас шашка, вы и правы. А когда народ возьмёт оружие, то и правда изменится, и господа поменяются, – искренно ответил Антонов.

– Вон ты о чём! В господа метишь, а говоришь, что за мужика тужишь. Чужие вы мужику. Только свои интересы лелеете.

– Время покажет…

– Покажет, голубчик, покажет. А пока иди-ка ты в камеру и думай. Молод ты ещё. Бардак из головы выбивать надо, – сказал Павел Петрович. Антонов ему стал неинтересен.

«Уголовник, маскирующийся под идейного», – подумал Дурново и вызвал караульного.

– Увести, – скомандовал полицейский.

Когда Шурку увели, Павел Петрович вызвал своего заместителя и приказал, чтобы с Антонова не спускали глаз.

– Дерзок очень, непримирим, может совершить побег, – охарактеризовал он заключённого.