Декалов

Дьячок возвел взор к небу.

Служанка, намереваясь идти в другую комнату, смотрела на мальчика с очевидным желанием знать, чем кончится дело. Но кончилось все благополучно. Декалов сказал, где бог, победил другие некоторые вопросы и был записан в третий класс. Однако служанке такой конец, по-видимому, не очень понравился; она пошла в комнату с видом, который ясно говорил: «Ишь какой экзамен-то? легкий самый…»

Тем же вечером Декаловы отправились «являться» к учителю Мордасову. Надобно было пройти много темных переулков. Мордасов, с жирным, рябым лицом, играл с своими товарищами в карты; он звонко проповедовал, что в некоем многолюдном обществе он наповал срезал учителя географии, доказав ему, что слово «Анакреон» ничуть не первообразное, а производное и, можно думать, происходит от греческого «креас» – мясо. Когда ему доложили, что его кто-то спрашивает, он приказал сказать: «Нет дома». Кухарка шепнула ему что-то такое, от чего Мордасов поспешно встал, оделся в халат и с мелом на обеих губах вышел в переднюю. В передней было темно. Но явка совершилась. При прощании Мордасов спросил фамилию Декалова. По удалении гостей кухарка зажгла свечку и с ней тщательно искала в передней кулечка или плетушки. Ничего такого не оказалось…

Поздно ночью Декаловы пришли в свою квартиру. Все поужинали. Дьячок разостлал на полу армяк, помолился богу и вместе с сыном улегся спать. Бред, храпенье, свист раздавались в семинарской комнате. Кто-нибудь начинал бормотать: «Постой, постой!.. ну да!» – и замолкал. Длилась тишина – и опять слышался бред.

Рано утром Декалов за губернской заставой провожал своего отца. Дьячок долго крестил сына, препоручая его невидимому промыслу…

Телега давно ныряла вдалеке между обозами, фигура дьячка едва виднелась, а Декалов еще силился сквозь слезы рассмотреть их… Постепенно темнея, скрылась знакомая повозка, скрылся и дьячок.

«За что, за какое преступление разлучили меня с моей родиной?.. За что отторгли меня от родных моих полей?..» – думал Декалов, и его слезы лились ручьями…

IV

ВЕЧЕР

Была зима. Декалов, с подвязанными ушами, исправно ходил в училище, надевая на себя холодную свитку и теплый картуз, который с трудом стаскивал с головы при встрече с учителями.

Смеркалось. В семинарской квартире было темно; ритор Пречистенский скромно ел хлеб близ подмосток, на которых разговаривали мальчики про уроки и учителей; на лежанке сидел философ Семенов, товарищ Детищева; на печи и на полатях были тоже семинаристы, и между ними двое исключенных, говоривших про места и должности:

– Вот, говорят, в селе Петровках, Каширского уезда, есть праздное, дьячковское… со взятием…

– А то, мне сказывали в консистории, в Зашивалове есть место – во двор… приход богатый… пять помещиков… один, кажись, граф какой-то…

Вошла хозяйка.

– Кто это на лежанке?

Философ молчал, а за него отвечали:

– Егор Антоныч.

– Орлов! – сказала хозяйка, – что ж, когда ты муку доставишь?

– В воскресенье, Марья Ивановна, схожу к дяде.

– Что, отдушник-то закрыли, что ль? – спросила хозяйка, щупая рукой выше своей головы.

В это время отворилась дверь, кто-то вошел и тихо спросил:

– Старшой дома?

Все замолкли.

– Суб-инспектор, суб-инспектор… – по всей квартире раздался шепот, и с печи и с кроватей посыпал народ.

– Зажгите огонь, бегите за старшим…

Зажгли свечу; пред суб-инспектором стояло человек десять учеников с заспанными лицами; один Пречистенский, с приглаженной головой, смело смотрел в глаза суб-инспектору, от которого исключенные, в одних жилетках, и философ, застегивавший сюртук, жались по углам.

– Где старшой и Детищев? – спросил суб-инспектор, садясь на табурет и опираясь на палку.

– Отлучились для свидания с родственниками.

– Скажите им, что если они не перестанут ходить по трактирам, то я донесу на них отцу ректору, – объявил суб-инспектор и отнесся к философу: – Ты, Семенов, вчера, кажется, не был на моей лекции герменевтики?[1 - Герменевтика – толкование древних религиозных и литературных текстов.]

– Болен был, Николай Иваныч…

– Ты почти вовсе не учишься да к тому же имеешь грубый нрав… Мне жаловались, что ты на днях разграбил черепенники в харчевне и вывихнул руку хозяйке…

Хозяйка начала пробираться сквозь толпу, чтобы засвидетельствовать действительность происшествия, но суб-инспектор продолжал:

– Старайся о смягчении своего характера… чтобы вышла из тебя эта дурь… Ну, что же, вы еще не определились? – спросил он у исключенных.

– Нет-с… мы подали прошения…

– Какая у вас завтра лекция? – спросил суб-инспектор Пречистенского.

– Древняя история.

– Ты приготовился?

– Приготовился-с, – покраснев, отвечал Пречистенский.

– Скажи мне: долго ли царствовал в Греции Батт Хромой?

Пречистенский, прищурив один глаз, взглянул на потолок и отвечал:

– От пятьсот пятидесятого – пятьсот двадцать шестого года до рождества Христова.

– Хорошо! А какой царь предлагал матери племянников Сципиона Африканского разделить с ним трон, и она отказалась?

– Птолемей Шестой.

– Весьма хорошо! Старайся… Ну, проводите меня кто-нибудь до другой квартиры, – заключил суб-инспектор, поднимаясь.

Пречистенский оделся в тулуп с калмыцким воротником и повел его из комнаты.

– Посвятите! свечку, свечку! – заговорил народ.

Оба исключенные подняли свечу до самого потолка. Как только суб-инспектор скрылся, семинаристы всходились по комнате и заговорили:

– А пожалуй, заправду донесет на старшого… ведь каждый день в трактире… инспектор уж знает, что он проиграл в бильярд общественную крупу…

– Что это суб-инспектор на вас напал? – спросили Семенова исключенные.

– Пусть его! – ложась на лежанку, проговорил философ, – много нуждаюсь я! По мне, хоть завтра в дьячки…