Дознание в Риге

– Когда я сказал про награду, он сразу загорелся. Но у Кнаута все ходят по струнке. Надо подкупить парня втайне от пристава[19 - Официально должность Кнаута называлась так: пристав, заведывающий сыскной частью.]. Он что-то знает и хочет сказать. Приготовь деньги.

Выйдя из полицейского управления не солоно хлебавши, друзья отправились к губернатору. Яан вел товарища разными закоулками и показывал достопримечательности. Лыков увидел Бастионную горку, Пороховую башню с застрявшими в ней ядрами, Яковлевы казармы, прошел Шведскими воротами на Домскую площадь, где долго любовался собором.

Резиденция начальника губернии была в Замке. Это старинное сооружение на берегу Двины уже двести лет как потеряло свой боевой облик. И сделалось местом пребывания русских властей. Больше всего Лыкова удивил рассказ Титуса, что в Замке в свое время служил баснописец Крылов. И не кем-нибудь, а правителем канцелярии генерал-губернатора князя Голицына. Важная и хлопотливая должность. Как мог этот лодырь и сибарит исполнять ее?

Замок после того, как в нем надстроили четвертый этаж, стал выглядеть совсем партикулярно. Друзья явились в приемную. Но их ожидало разочарование. Секретарь сообщил, что генерал-майор Суровцев отбыл в отпуск на Кавказ. И появится на службе лишь через три недели, в конце мая. Его обязанности исполнял вице-губернатор действительный статский советник Булыгин. Но к нему у Алексея рекомендательного письма не было. Неудача второй раз за день… Следовало идти в гостиницу и ждать Растегаева. Теперь вся надежда была только на него.

До вечера Яан водил приятеля по родному городу. Ах, Рига! Словно попадаешь в средневековую сказку. Высоченные шпили соборов с петушками на флюгерах. Внутри играет орган и молчаливые тени ходят между надгробиями остзейских баронов. Снаружи бьется жизнь, никак не похожая на повседневность русского губернского города. Шведская брусчатка под ногами. Чужая резкая речь звучит повсюду. Чайных почти не видать, а вот кофейни на каждом углу. И в них подают вкусные штоп-кухен, булочки со взбитыми сливками. Потомки завоевателей действительно заправляют всем. Из семидесяти двух гласных думы только два латыша, а шестьдесят четыре имеют германские фамилии. Легко можно встретить рижан по фамилии Иванов или Петров, которые ни слова не знают по-русски. Это их предки из соображений коммерческой выгоды хотели стать немцами – и стали. Не отстают и многие латыши: из Берзиных многие переписались в Берзинги, из Озолиней – в Озолинги. Иначе так и останешься черной костью.

В Риге проживает 280 000 человек, из которых примерно 120 000 составляют латыши, 60 000 – немцы и 50 000 – русские. Остальные народности – это евреи, литовцы, белорусы и еще эсты. Будучи второй по численности нацией в столице губернии, немцы на самом деле первые.

За последние годы город совершил мощный скачок в промышленном развитии. 275 заводов и фабрик! Такого нет больше нигде в империи. Причем помимо пивоварен и маслобоен есть и другие. Рига сделалась столицей новых, технически сложных и самых современных производств. Одних машиностроительных заводов десять. А еще механические, металлургические, электротехнические, химические, судостроительные, резиновые. Имеется два вагоностроительных завода. Есть даже фабрика по производству велосипедов, единственная в России. Почти все эти новейшие предприятия принадлежат немцам. Часто настоящим, имеющим германские паспорта. Русские купцы отвоевали себе некоторые позиции. Они полностью контролируют, например, торговлю лесом, льном и зерном. Еще русские сильны в пищевой отрасли: бакалее, содержании трактирных заведений и тому подобном. Латыши наименее успешны, и в их рядах зреет недовольство. С 1887 года языком преподавания во всех школах Риги наконец-то стал русский (до этого преподавание шло на немецком). Но латышский совсем в загоне. Литераты[20 - Литераты – местная интеллигенция.] раскололись. Некоторые стоят за рост национального самосознания коренного населения. Другие призывают латышей сплотиться вокруг ведущей нации, подразумевая русскую, и раздавить германцев. Третьи смотрят на Mutterland – мать-землю, общее немецкое отечество.

Тевтонское засилье имеет старые корни. В 1721 году был подписан Ништадский мир, завершивший длинную Северную войну. Россия отобрала у шведов всю территорию от Риги до Выборга. Чтобы успокоить своих новых подданных, Петр Первый обещал сохранить привилегии местных дворян и горожан на вечные времена. Пункт IX договора гласил: «Его Императорское Величество обещает, что за всеми жителями провинций Лифляндии и Эстляндии, как и острова Эзеля, дворянского происхождения и недворянского, а также за всеми находящимися в названных провинциях городами, должны быть постоянно и неизменно сохранены привилегии, права и преимущества, которыми они пользовались под шведским правительством». Этот-то пункт остзейское дворянство и приняло за главный. Русские государи неоднократно пытались урезать завышенные аппетиты баронов. Но те прятались за стеной отживших свой век привилегий и средневековых учреждений. И упорно сопротивлялись всем мероприятиям правительства. Исполнительная власть на местах принадлежала исключительно здешним дворянам. И те десятилетиями саботировали реформы Петербурга, которые их не устраивали. Так, еще при Александре Первом бароны отказались от крепостного права. Вроде бы молодцы: вся остальная Россия под игом крепостничества, а в Прибалтике свобода. Но остзейцы схитрили. Земля в Прибалтийских губерниях принадлежала только им. Крестьяне-латыши получали ее лишь в аренду, причем договор мог быть расторгнут хозяином в любой момент. И бедного землепашца выгоняли на улицу со всей семьей, даже в мороз. Суды и мызная полиция тоже были сплошь немецкими, и искать там защиты оказывалось бесполезно. Рабство никуда не делось, просто оно стало экономическим.

Deutschtum – «немечество» – национально-объединительный термин для всех немцев. Германия без границ, Германия там, где немцы! При любой попытке урезать права баронов те жаловались «нах фатерланд». И сначала прусские короли, а потом и германские императоры энергично вступались перед русскими монархами за соотечественников. И наши государи тушевались.

Но вдруг на троне появился человек, который не любил немцев и обладал сильной волей. Александр Третий показал наконец, кто в российском государстве хозяин. Он уравнял Прибалтийские губернии в порядке их управления с другими. По итогам знаменитой ревизии сенатора Манасеина, вскрывшей засилье немцев, государь решил унять колбасников и освободить латышей и эстов от приниженного состояния. В 1889 году были введены новые суды, те же, что и во всей России. Русский язык стал единственным в государственных учреждениях. Это притом, что немцы издавали в Риге восемнадцать газет, русские – лишь восемь, а латыши и того меньше – пять.

Бароны продолжили борьбу за свои архаичные привилегии. При дворе у них хватало союзников. Земское хозяйство по-прежнему оставалось полностью в немецких руках, равно как торговля и промышленность. Бароны ведали также земельным кредитом, а значит, развитием сельского хозяйства. Власть пробовала давить. Например, готовилась открыть в крае отделения Крестьянского поземельного банка, чтобы отнять монополию у немцев и помочь латышам. Две силы тягались друг с другом, обращая мало внимания на третью. Коренное население взирало на эту схватку снизу вверх. Его ни о чем не спрашивали.

Так сложился удивительный город, самый нерусский в русском государстве. Столько тут оставалось диковинного славянскому глазу! Лыков слушал местного уроженца Титуса и поражался. В рижской городской управе есть такая должность – браковщик сельдей. Помимо конно-железной дороги, управе принадлежит также целая эскадра пароходов, которая возит население взад-вперед через Двину. Проезд до Гагенсберга и Шварценгофа стоит пятачок в первом классе и три копейки во втором. Городскому самоуправлению подчиняются участковые трубочисты. А в канцелярии губернского правления мирно скрипит пером коллежский регистратор Барклай де Толли.

Старая Рига – это парадный фасад, казовая часть. Здесь все древности, и здесь же все немцы. Прочь от реки, в сторону бывших крепостных валов отходят улицы Нового города. За каналом выросло несколько живописных бульваров. Здания Окружного суда и православного кафедрального Христорождественского собора весьма их украсили. За собором срыли Древнюю гору, с которой завоеватели всегда обстреливали Ригу, и заложили на ее месте Эспланаду. Пока это пустырь, но в будущем обещают разбить сад. Вообще, сады в городе хороши. Особенно Верманский, куда Яан в первую очередь повел Алексея. Заложенный вдовой купца Вермана, урожденной госпожой Эбель, он был подарен ею городу. В память вдовы в саду стоит обелиск. Вокруг цветочные клумбы, розовые плантации с солнечными часами посредине, изящные бронзовые статуи и античные вазы. В колоннаде здания Общества минеральных вод летом устраиваются утренние концерты. А по вечерам играет военный духовой оркестр. Красота!

Еще в городе два театра – Русский и Немецкий, – цирк, зверинец, несколько первоклассных гостиниц, пассажи, рестораны, шантаны и варьете. Появилась даже поговорка: парижанина от рижанина отделяет целое «па». Но это лишь красное словцо. Конец Александровской улицы весь тонет в дымах фабричных труб. А когда она переходит в Петербургское шоссе, делается совсем неуютно…

Дивный город, не похожий ни на какой другой, закружил Алексея. Сколько в нем циклистов! Постоянно приходилось уворачиваться от их велосипедов. Если верить газетам, последних здесь более четырех тысяч. Почти все любители велосипедной езды входят в одно из пяти обществ. Цвет фонарей у каждого свой, и по нему ясно, к какому обществу принадлежит человек. Если он сам по себе, тогда фонарь у него белый. Сзади и спереди на раме укреплены номера. Чтобы получить право ездить по улицам, необходимо сдать экзамен. Номер подтверждает, что экзамен ты выдержал. Велосипеды часто воруют…

Да что циклисты. Лыкову встретился даже автомобиль! Это притом, что в самом Петербурге их раз-два и обчелся.

В полицейском отношении Рига разделена на четыре части. Те, в свою очередь, дробятся на участки. Старый центр относится к Городской части и состоит лишь из двух участков – настолько он невелик. За Елизаветинской улицей правобережная Рига распадается на Петербургский и Московский форштадты. Первый почище, и там тоже селятся немцы. Второй тянется вверх по Двине. Бесконечно длинная Московская улица доходит до фарфорово-фаянсового завода Кузнецова. Его убрали на самый край из соображений пожарной безопасности. И правильно сделали: там постоянно что-то горит. А народ вокруг завода подобрался какой-то особо лютый, пришлому человеку и по улице пройти опасно. Но так во всем форштадте. Пролетариат поголовно вооружен ножами. Их пускают в ход при каждом удобном поводе, то и дело в городские больницы привозят оттуда раненых. Воскресенье – трудный день для полицейских. К сумеркам они стараются убраться из форштадта подобру-поздорову. В отличие от барской Городской, в Московской части целых четыре участка, и на всех хватает занятий. Когда веселье достигает пика, даже постовые городовые прячутся. Предместье переходит в руки хулиганов и портяночников[21 - Портяночник – налетчик, мелкий грабитель (жарг.).]. Пьяные толпы с гармошками шляются из кабака в кабак. Все, как в обычном русском городе! В понедельник на улицах тихо, и на заводах станки тоже молчат. Рабочий люд похмеляется; трудиться начинают лишь со вторника.

Петербургский форштадт потихоньку также спивается, но не весь, а только его рабочая окраина. Здесь криминал укрылся в пригородных местечках. Народу много, а порядка мало. Ни один извозчик вечером не повезет пассажиров в Биркенгоф. А другого сообщения, кроме омнибусов, нет. Местность за Александровскими воротами густо заселена. Шрейенбуш, Мордорф, Стразденгоф на берегу Егельского озера бойко обустраиваются. Полиции же не видать…

Левый берег реки, Задвинье, весь относится к Митавской части. Здесь уже проживает 60 000 человек. Большая часть из них латыши, есть русские, эсты, евреи. А вот немцы стараются не селиться. Шалят в Митавском форштадте чуть меньше, чем в Московском. Потихоньку Задвинье обретает цивилизованный вид. Тут помещаются Лифляндская заводская конюшня, Пинкенгофское училище, приют «Плескодаль», обойная и карандашная фабрики. Недавно поставили патронный завод. Керосиновые фонари горят на главных улицах, кое-где видны городовые. Но в Зассенгофском лесу, например, могут ограбить даже средь бела дня.

Вообще, окраины – бич Риги, рассадник преступности. Административно к городу причислен так называемый Патримониальный округ, включающий в себя все окрестности. В нем преимущественно и сосредоточена вся фабричная деятельность. Но зато и закона там нет.

Некоторые городские порядки показались Лыкову очень разумными. Например, он обратил внимание на то, что номерные доски на домах в разных местах отличались по цвету. И попросил объяснения у Титуса. Тот сообщил, что это сделано для удобства обывателей. В Городской части доски красные, в Петербургской синие, в Московской желтые, а в Митавской – белые. Человек, проходя по улице, всегда может определить, в какой он части.

Титус показывал и рассказывал, пока не устал. В форштадты он приятеля не повел, изложил лишь их реалии для общего развития. Яан больше нажимал на историю. Начал он издалека. Устье Двины всего в десяти верстах, а это выход в Балтийское море. Ригу искони делала торговля. Посредник между славянами и ганзейцами, город поднялся на товарообмене. И сейчас рижский порт – второй в империи по оборотам после Кронштадта. А по торговле лесом – первый в мире! Но промышленность уже теснит торговлю. Если так пойдет и дальше, скоро без Риги империи не обойтись.

Город присоединил к России Петр Великий. Сделал он это силой оружия в 1710 году, после длительной осады. И сначала очень невзлюбил Ригу. Обида пошла, если верить Титусу, еще с первого посещения города в 1697 году. Тогда царь под именем урядника Петра Михайлова проезжал ее в составе Великого посольства. А шведский комендант города выказал ему неуважение и вообще чинил всякие препятствия. Наверняка и русские отличились: двести пятьдесят человек свиты и обоз из тысячи саней – компания немалая. Люди были разные, в том числе и невоспитанные, не знающие западную культуру. И сильно пьющие. Тут еще царь решил осмотреть крепость, а караул не хотел его пропускать, как шпиона. В итоге Петр Алексеевич уехал из негостеприимной Риги в дурном настроении. В отместку за это при осаде он лично запустил в город три бомбы… Но потом, став хозяином Риги, примирился с ней. Построил там дворец, разбил знаменитый Царский сад, в котором до сих пор стоит вяз, посаженный его руками. Государь даже, по словам Яана, обдумывал планы перенести сюда российскую столицу! Наверняка лифляндец загнул из патриотизма. Но факт тот, что в Риге великий самодержец побывал за свою жизнь девять раз. А в Нижнем Новгороде, к примеру, лишь дважды.

Так, с собственным чичероном Алексей осматривал славный город до вечера. Ровно в восемь пополудни, когда приезжие сидели в номере, к ним постучали. Вошел Растегаев.

– Ваше высокоблагородие, а какая предполагается награда? – сразу взял он быка за рога. – Ежели, значит, кто поможет вам найти злодея…

Титус хотел ответить за Лыкова, но тот его опередил:

– Тысяча рублей.

Лицо у надзирателя почтительно вытянулось.

– Ого! За такие деньги к вам тут любой на службу поступит.

– Любого нам не надо, Сергей… э-э…

– Петрович. А как вы имя узнали?

– …Сергей Петрович. Имя ваше мы узнали из календаря – вы же в нем указаны.

– Виноват, забыл.

– А нас зовут Яан Францевич и Алексей Николаевич. Так вот, любого мы не хотим, а желаем человека опытного и честного. И чтобы он был при этом сведущ. Кто попало убийцу не сыщет.

– Понятно, Алексей Николаевич. Я сам бы всей душой и с удовольствием, но господин пристав после вашего ухода строго-настрого запретил вам помогать. Под угрозой немедленного увольнения.

– Вот даже как? – поразился надворный советник.

– Именно. Поэтому речь я поведу не о себе. А о другом человеке. Бывшем нашем надзирателе.

– Бывшем? – насторожился Яан. – Его выгнали? За что?

– Нет, господин Никифоров ушел со службы сам. И начальство очень об том сокрушалось.

– Сергей Петрович, а может, в ресторан, по кружке пива? – перебил гостя Лыков, но тот отказался:

– Нет, не надо, чтобы нас вместе видели. Давайте тут посидим. Так я продолжу. Александр Лукич был лучшим надзирателем в сыскном отделении. Не далее как в декабре он в одиночку задержал важного преступника, приговоренного к арестантским ротам и сбежавшего из-под стражи. В январе поймал воров железа, а следом шайку квартирных громил взял с поличным. Жулики очень его боялись! Прозвище ему дали – Зверогон. Всех держал в кулаке. Но… пришлось Никифорову оставить службу. Не по своей воле. И не по приказу начальства.

– Прижал кого не следовало? – догадался Лыков.

– Точно так, Алексей Николаевич. Видите ли, уголовные у нас трех главных национальностей: немцы, русские и латыши. Есть еще евреи, те, как полагается, мошенничеством занимаются. Ну, эстонцы по мелочам. А вот воры да грабители из трех наций. Главные, конечно, немцы. И Саша поймал на сбыте фальшивых банкнотов некоего Карла Преде. А тот оказался кассиром самого Цвейберга.

– Поясните, кто это.

– Теодор Цвейберг, если говорить на нашем жаргоне, будет «иван», главный жулик из германцев. Между прочим, прусский подданный! Купец, держит кассу ссуд, два ресторана на него записаны. Управляет Александровским рынком. А сам при этом маклак – первостатейный скупщик краденого. Даже из Ревеля ему везут! Был два срока гласным думы, знает в ней всех наперечет. Ну и… вась-вась.

– Вась-вась? – не понял Титус.

– Да. Решает там любые вопросы. Дума-то в Риге почитай вся немецкая, вот он и продвинул в исправляющие должность полицмейстера подполковника Лодыженского.

– И что Лодыженский? Съел Никифорова?

– Нет, Цвейберг поступил хитрее, – пояснил надзиратель. – К Саше пришли пять человек и сказали: тебя мы не тронем, ты полицейский надзиратель, а вот твою мать старушку утопим в Клюверском канале. Ежели не уйдешь с должности. Они живут вдвоем в Митавской части, в глухой улице по-возле этого канала. И Саша мать свою очень любит.

– Полицмейстер ему не помог, – констатировал Лыков.