Шотландская любовь по-французски

– Катька показалась мне скромной, неизбалованной, – вздохнула мать, не обращая внимания на его кривлянье. – Ну, никак не походила на разводилу…

– О! В твоем лексиконе появилось новое словцо! – усмехнулся Сергей. – А сама постоянно мне твердишь: не говори так, не говори эдак. А сама-то…

– Мошенница высшей марки она! – припечатала мать. – Это надо же: спать с парнем, а потом обвинить его в изнасиловании, да еще пятнадцать тысяч рублей с него стребовать…

– Каждый выживает как может, – меланхолично заметил Сергей. – Я на неё уже не обижаюсь. Только от всего этого как-то противно. Могла бы ведь просто сказать: «Мне нужны деньги, и не люблю я тебя, а просто трахаюсь, потому что рассчитываю что-то получить за это…»

– Трахальщик! – мать презрительно скривилась. – Если у тебя там чешется, то мог бы поприличнее девку найти…

– Ну вот, – он покрутил повестку, усмехнулся. – То она тебе скромницей казалась, то, извини, прошмандовкой, то…

– Что-то ты слишком языкастым стал, – взвилась мать. – Я не ханжа, понимаю: парню твоего возраста нужна сексуальная разрядка. Но в таком случае, будь добр, внимательнее выбирай объект для своих … эээээ… упражнений.

– Мама, ну, сколько можно об одном и том же мне твердить? – Сергей полез за сигаретами в карман рубашки.

– И не кури мне тут! – закричала мать. – И так дышать нечем! Иди на балкон…

На балконе он сел в шезлонг, с наслаждением затянулся «Кэмелом» и снова пробежал глазами текст повестки. С этой Катькой, конечно, не соскучишься. Что-то, видно, новенькое выдумала, что ли? Следователь ведь сказал, что она забрала своё заявление, хотя он может и не прекращать дело: выявились, мол, обстоятельства, которые заставляют его предполагать, что девушка подвергается давлению.

– Ты заставил её забрать это заявление, – сказал следователь. – Твой отец, как нам известно, пригрозил ей расправой…

Сколько Сергей не убеждал этого молодого, самодовольного мужчину, что ничего подобного ни он, ни отец не предпринимали, следователь не верил и твердил своё. Его мало впечатлили даже фотографии, на которых Сергей и Катя сидели обнимку, держались за руки и шутливо целовались.

– Ну и что? – следователь хмыкал. – Девушка и не отрицает, что была знакома с тобой полгода, у вас была общая компания, вы дружили с ней. Но она не занималась с тобой сексом. Ты её изнасиловал. Колись!

Сергей возмущался, даже кричал, но это не производило никакого впечатления. Напротив, следователь еще быстрее начинал поглаживать свои тонкие, как ниточка, усики и с ироничной улыбкой на припухлых губах однотонно тянул:

– Ну-ну, ну-ну…

Сергей не врал. У них с Катей как-то очень быстро всё произошло. Неделю они встречались по кафешкам, ходили в кино, обнимались в пустых подъездах, слонялись по парку, целовались на скамейках, – и он, расставаясь с нею, чувствовал радостный озноб при одной только мысли, что завтра они увидятся снова, и вспоминал каждое её движение, каждый жест и каждое слово, и все милые глупости, и то, как она смущалась, целуя его: всегда крепко-крепко зажмуривала глаза, и её ресницы дрожали как две испуганные бабочки. Он не видел ничего, когда видел её, и между ними начиналось что-то такое, чему он и сейчас не смог бы подобрать определения – это было какое-то безумие, которое сотрясает тело и делает его легким, кажется: вот-вот, немного – и ты полетишь!

Он был в неё влюблён. И она, казалось, тоже не могла без него жить. Катя всё время твердила: «Я без тебя не я!» И на восьмой день, когда он по привычке повел её в кафе «Касам» пить зеленый чай и жасмином и магнолией – ей очень нравился этот напиток, Катя вдруг остановилась, потупила глаза и как-то очень тихо сказала:

– Пойдем ко мне. Только быстрее! Мама через два часа приедет.

Он поймал машину и, пока ехали на Пятую площадку – отдаленный, один из самых грязных и запущенных районов города Ха, он покрывал её лицо поцелуями, тискал, бессовестно ласкал её коленки; ему было как-то всё равно, что подумает водитель, и, потеряв всякое соображение, он расстегнул куртку, задрал рубашку и настойчиво положил её руки себе на грудь, желая ощущать её прикосновения к своему телу. «Не сейчас, – шептала она. – Потом-потом…»

Ну а потом было всё. Они, слава богу, успели намиловаться до прихода матери. А может быть, Катя и соврала насчет нее. Может, никакая мать и не должна была придти. Просто девушка выделила ему эти два часа и, когда они прошли, решительно скомандовала: «Быстрее! Одевайся! Не тормози! Ты должен уйти!» А когда она приходила к нему, то тоже помнила о лимите, установленном для их близости: если говорила, что у неё есть только «часик», то это и были именно шестьдесят минут, ни больше – ни меньше. Как он ни упрашивал её, она решительно отводила его руки от себя, хмурилась и сердилась: «Я должна вернуться домой вовремя!»

Может, она никогда и не любила его? Может, ей были нужны от него эти несчастные пятнадцать тысяч, а? Но почему же она тогда написала ему на открытке ко дню рождения: «Я помню каждый миг нашей любви, когда мы были одним целым»?

– Господи, а где же эта открытка? – он даже подскочил от неожиданности. – Это же доказательство того, что она со мной трахалась! По взаимному согласию. И как я о ней мог забыть? Остолоп!

Он кинулся в свою комнату, но в этот момент тоненько затинькал дверной звонок. Мать, которая была в ванной, крикнула:

– Открой отцу! Сегодня он ушел без ключей.

Сергей открыл дверь. Отец ввалился в прихожую и пробасил:

– Здорово! Как дела, насильник?

– Никак! – не обращая внимания на его подколку, сказал Сергей. – Опять меня в ментовку вызывают…

– А! Это полезно! – отец бесцеремонно опустил руку ему на плечо и похлопал. – Впредь тебе наука! Не связывайся с шалавами, дружи с приличными девчонками…

– Надоело мне ходить к этому менту и рассказывать одно то и тоже, – Сергей поморщился. – Похоже, он верит только ей…

– Гы! – гаркнул отец. – Он верит только деньгам! Наверняка тоже хочет что-то поиметь с тебя.

– Той прошмандовке пятнадцать тысяч, этому – не меньше, – проворчала мать, выходя из ванны. – Что-то дороговато обходятся нам твои девочки…

– Ладно тебе, – цыкнул отец. – Если эти деньги разделить на те дни, когда он её, – отец сделал выразительный жест, – то всё равно выйдет меньше, если бы он вызывал девок по телефону…

– Экономист! – мать блеснула кругленькими очочками в оправе под золото. – Ты что говоришь-то? Подумай! В человеке важно нравственное начало, оно – стержень всему его существованию…

– Ну, началась лекция на темы морали! Интересно, что о тебе студенты думают? А думают они, наверное, что профессорша – жуткая зануда. Ну, как ты, Наталья Ивановна, не поймёшь: тело-то у Серёжки молодое, – жизнерадостно осклабился отец. – Вполне понятно, что ему с девушками не только о Шекспире хочется говорить. Но теперь ему будет наука: не кидаться на первую попавшуюся юбку!

Сергей рассмеялся.

– А! Ржешь, жеребец! – мать, наполняясь негодованием, поставила руки калачиками на своих бедрах. – И не стыдно тебе? Позоришь нашу семью! Что подумают о нас люди?

– Да начхать, что они подумают, – отрезал отец. – А ты не лыбься, Сережка! Дело-то серьёзное…

Но Сергей рассмеялся не из-за перебранки родителей. Он подумал о том, что снова, кажется, кинулся на первую встречную юбку – по выражению отца. Алина вполне подходила под это определение!

– Он ещё смеётся, – мать покачала головой. – В тюрьму можешь попасть. Ты об этом подумал? А там с насильниками знаешь, что делают? Я в газетах читала…

– Никого я не насиловал, – огрызнулся Сергей. – А засмеялся, потому что…

Правду он, конечно, не мог сказать. И замялся, подыскивая ответ. А мать, подбоченившись, так и сверлила его грозным взглядом.

– … потому что подумал, что твои студенты точно поугорали бы, если бы узнали, какие слова ты употребляешь, – нашёлся он. – В представлении других ты – интеллигентная женщина.

– Вот до чего ты меня довёл! – парировала мать. – У меня нервы ни к чёрту стали из-за этой истории. Как подумаю, что о ней в университете узнают, так вся не своя делаюсь.

– Да ты не про университет думай, – сказал отец. – Нас**ть, что они там подумают! Серёжка в беду попал, а ты о своем имидже заботишься.

– Можно, я пойду в свою комнату? – Сергей сделал брови домиком и сморщился как от зубной боли. – Голова болит. И без этих разговоров тошно…

Отец молча кивнул, а мать вдруг опустила руки и вздохнула:

– Думаешь, я не понимаю, как тебе тяжело? Ты извини, я сорвалась… Может, поешь? Целый день ведь не ел. Вот и болит голова…

– Потом, – мотнул головой Сергей. – И не голодный я. В кафе перекусил.

В комнате он упал ничком на диван. Ему хотелось отключиться от всего, что было по ту сторону двери. Еще каких-то лет пять назад Сергей умел делать это в совершенстве. Прежде всего, надо было неподвижно уставиться в одну точку, не шевелиться и ни на что не обращать внимания, просто – глядеть перед собой в пространство, пока где-то там вдалеке не возникнет маленькая точка. И как только она появится, постараться сконцентрировать на ней взгляд – смотреть только на неё и на что внимания не обращать.

Вначале она была маленькой, даже меньше мошки, но Сергей каким-то образом притягивал её, а может, это она его притягивала к себе – и делалась всё больше и больше, раздувалась как шарик, шар, шарище, и вот он уже под её куполом, который продолжает расти и шириться, и вскоре сливается с ярким голубым небом, растворяется в нём, а может, и само небо, и солнце, и невидимые днём звёзды оказываются внутри этого гигантского шара. Стоит оглушительная тишина, лишь где-то далеко-далеко, у самого горизонта, тихонько звенят колокольчики, а может, и не колокольчики – наверное, это в высокой, влажной траве бряцают литаврами цикады и кузнечики. Ему почему-то так и представлялось: к их лапкам прикреплены сверкающие медные кружочки, насекомые ударяют ими – и рождается печальный, долго не затухающий звук, и снова медленный удар литаврами, и снова – этот протяжный звук, тягучий как начавший засахариваться мёд. Голова начинала кружиться, и он погружался в странный цветной туман: полоса белая, полоса серая, полоса голубая…