Клад Емельяна Пугачёва

Клад Емельяна Пугачёва
Николай Алексеевич Полотнянко

Симбирская трилогия #3
В судьбоносный период российской истории власть стоит лицом к лицу с народом и вынуждена держать перед ним ответ за все совершенные ею неправды. Простые смертные не произносят ярких речей и не делают героических жестов, просто живут, и между тем творят историю. Императрица Екатерина II и ее ближние, и Емельян Пугачев, и служилые люди, и казаки, и крепостные, и колдуны, и симбирские дворяне – каждый индивидуальность со своим характером.

Создавать историческую художественную литературу очень сложно: автор должен не только держать сюжет, наполнять героев жизнью, знать историю, но и вникать во все ее детали (быт, мировоззрение, хозяйство). Все это есть в романе Н. А. Полотнянко, от эпохи до мелочи – все верно, все убеждает, все опирается на источники.

Николай Полотнянко

Симбирская трилогия. Клад Емельяна Пугачёва. Книга третья

Посвящается верному другу

Петру Ищенко

© Полотнянко Николай Алексеевич, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Из земли
Здесь вставали бунтарские грозы,
И кровавой надеждой
Питалась заря…
Вот везут,
Вот везут по синбирскому взвозу
В кандалах и железах
Надёжу-царя.

Свищет кнут,
И крутые бунтарские выи
Возлюбила петля
Да топор палача.
Вот везут,
Вот везут по дорогам России
В зарешёченном троне
Царя Пугача.

Тяжелы,
Словно скипетр государев,
Колодки.
Опостылел и солнца
Державный венец.
Вот звенят,
Вот звенят цепей кованых чётки:
– Отгулял, отгулял,
Молодец-удалец!

Блещет взгляд Пугачёва
Державною сталью.
Поезд царский послушно
Встречает народ,
Но не кличем заздравным —
Молчаньем повальным.
Только птица
На клетке царёвой поёт.

И откуда взялась
Эта дивная птаха?
Из казачьего ль сердца,
Из воли степной?..
Но выводят царя,
И граф Панин с размаха
Бьёт его по лицу
Пухлой барской рукой.

Но нельзя развенчать
Казака Пугачёва,
Коль его до царя
Возвеличил народ.
И звенят
От пощёчины барской оковы.
И стучат топоры,
Громоздят эшафот.

Размахнулся палач…
И упала на плаху
Голова.
И народ ужаснулся над ней:
Из груди Емельяновой алая птаха
Взмыла вверх —
Выше древних московских церквей!

Глава первая

1

В солдатских избах Преображенского полка, где жительствовали нижние чины, размещённые по несколько человек в комнате, часто вперемешку холостые с семейными, утреннюю побудку сыграли за час до ротных построений на полковом плацу. Едва смолкла последняя, поторапливающая лежебок трель медного рожка, как из душных изб стали выбегать до ветра заспанные солдаты, кои поспешали к приземистым отхожим местам, где долго не засиживались и не застаивались, всяк торопился ополоснуть под рукомойником помятое на соломенной подушке лицо и брался за привычное дело, потому что ещё Пётр Великий установил: с утра быть солдату бриту, а нет, так биту. В сем повелении была очевидна мудрость преобразователя, поскольку солдат должен быть чист, а под бородой грязи не видно, бритьё лицо строжит и холит, и любой начальник, от капрала до государя императора, сразу узрит, что у солдата на роже написано – дурь или усердие и рвение к службе, да и ухмылку, оскорбляющую тонкие чувства начальствующих, не спрячешь под волосяным покровом.

У большинства солдат бритвы были плохонькие, свои, русские, из самокального железа, у дворян побогаче имелись бритвы немецкой выделки, но ни у кого в роте не было столь дивного бритвенного прибора, как у Степана Кроткова, что происходил из синбирских дворян и тянул лямку рядового уже четвёртый год. Достойно упоминания происхождение сего предмета: он, по семейному преданию, был боевым трофеем славного предка Степана Кроткова, который в дыму и пламени Полтавской битвы поразил своим молодецким штыком капитана королевских драгун и, не убоявшись града пуль и пушечных ядер, обшарил его походный ранец, где и обнаружил бесценный предмет, которым теперь владел внук полтавского героя.

Взбив мягким помазком мыльную пену, Степан обильно покрыл ею нижнюю часть лица, и, взирая в зеркало, побрился, утёрся полотенцем, взглянул на отражение и затосковал от своей непригожести, которой он, по его разумению, обязан неудачами на служебном и житейском поприще. Фортуна была к Кроткову неблагосклонна, ему не везло ни в карточной игре, ни в амурных приключениях, а последнее было ох как важно в столице Российской империи, где при дворе царили куртуазность и галантность и законодательницей гламурных нравов была сама императрица Екатерина Алексеевна.

Кротков с отвращением плюнул на своё отражение в зеркале, сунул его в сундучок с личным имуществом и взял оттуда колоду нераспечатанных игральных карт. Планом на сегодняшний день у него было раздобыть денег и попытать счастье в компании таких же забубенных картёжников, как и он сам, в каком-нибудь припортовом трактире, где уже давно стал своим человеком.

За последним солдатом из его комнаты захлопнулась дверь, и Кротков спохватился, задвинул ногой сундучок под лавку и побежал следом за всеми на полковой плац, где уже нетерпеливо покрикивали на припозднившихся солдат ротные капитаны, взводные поручики и фельдфебели. Кротков едва успел встать на своё место, как его поманил к себе пальчиком капитан Корсаков. Чеканя шаг, солдат подошёл к нему и вытянулся во фрунт. Капитана он не страшился, тот весьма расслабленно командовал подчиненными и был изысканно вежлив.

– Что, братец, опять накуролесил? – вяло спросил Корсаков, укоризненно взглянув на Кроткова. – Ты какой год в строю служишь?

– Скоро будет четыре.